14. Разговор по душам

 
Осенью Ольга опять заглянула.
Робко. Несмело. Слова передать
Ей Соня сочувствия не преминула
И денег, как прежде, хотела той дать.
 
 
«Нет, что ты, Сонечка! Я на работу
Устроилась. Веришь ли? В школу глухих.
Учителем. Я не доставлю заботы
Нахлебницей быть никому из своих.
 
 
И так все рискуете. Как это, Соня,
Всё удивительно: если б мне знать,
Каких замечательных Бог в нашем доме
Людей собрал! Право, таких не сыскать!
 
 
Все верные, чистые. Все совершенно
Искренне сразу спешат мне помочь,
Как слышат про горе. Чекисты ж не дремлют:
Сестру мужа взяли не так давно в ночь.
 
 
Уже расстреляли… Я только узнала.
Есть от кого. Тут мой муж ни при чём –
Не по его она делу попала», –
Ольга вздохнула о горе своем.
 
 
Вздрогнула Соня. – «Да сколько ей было?!» –
«За шестьдесят. Только не говори,
Что приговором тебя удивила.
Убивать стариков мастера в наши дни!
 
 
Большого геройства не надо! Ах, Соня, –
Заплакала Ольга, – не слушай мою
Боль, слушай лучше сейчас про другое.
Я думала, мужней родни не люблю.
 
 
Добра я от них никогда не видала.
О вдовстве узнала, тогда лишь пошла
К ним по своей воле – как бы молчала?
Кто ближе всех жил, к тем скорее дошла.
 
 
Александра Петровна дверь отворила –
Сестра его. Я ей с порога: «Убит».
Она в кухне чаем меня напоила:
«Пей, Оля. Горячий». О брате молчит.
 
 
Потом уже обе мы с ней разрыдались.
«Брат, – говорит, – тебя очень любил».
O давнем грехе я заплакала, каясь.
Она мне: «Георгий тебе позабыл».
 
 
Всей семьей знали! Прощались родными.
В первых днях осени… в полночь… вошли.
Мужу золовки моей предъявили,
Что он верит в Бога! Вот ви́ны пошли!
 
 
Александра Петровна: «Я тоже верю.
Обоих берите». Был муж у нее
Богатый купец из семьи староверов.
Она – нашей церкви. Злодеям – одно:
 
 
За всякую веру лишить жизни рады!
У мужа золовки родня-то живет
В Париже давно. Пишет там мемуары.
Уехали сразу – в семнадцатый год.
 
 
Его в письмах звали с Россией расстаться.
«Я не поеду», – сказала жена
Давно еще. Вынужден был с ней остаться.
Большая любовь у них, Соня, была…
 
 
Их дочка пришла ко мне, всё рассказала.
Она арест видела. Я для нее,
Не для себя, про расстрел их узнала.
Не знать, Соня, – пуще всего тяжело».
 
 
Соня вздохнула. Потом догадалась: –
«Ольга Ивановна, я б никогда
С чекистом, что мужа преда́л, не общалась!» –
«Верю. Ты в принципах очень тверда.
 
 
А я сама грешница…» – «Можно ль сравненье!» –
«Соня, он мужа не предавал.
Он не помог лишь, себе во спасенье! –
Ольги лица был печален овал.
 
 
Медленно, будто урок объясняла,
Она говорила: – Жена у него,
Две дочки… За что бы винить его стала?» –
«Ему ведь… не нужно от вас ничего?» –
 
 
«Нет, Сонечка, – Ольга в ответ рассмеялась. –
Сколько мне лет! А жена молода…
Дал мне свой адрес. Семья оказалась
Его очень милой». – «Чекиста семья?!» –
 
 
«Дома он муж и отец, успокойся.
Он просто па́мятлив. Мне говорил,
Что может помочь по любому вопросу,
Но если уж кто-то в тюрьму угодил –
 
 
Вызволять не рискует. Узнать ж – всегда можно
О дальнейшей судьбе. По Москве. Ох, понять
Без личного опыта невозможно,
Что значит безвестно родных потерять!
 
 
Это такая боль! Помню, ходила
Словно в тумане, почти не спала…
В уме лишь одно только: жив иль могила?
Тут горькое знанье за радость сперва». –
 
 
«А разве иначе никак не узнают
Об арестованных, люди, родных,
Чем если знакомства у них вдруг бывают?» –
«Узнать очень, Сонечка, трудно о них:
 
 
Обычно боятся в родстве признаваться,
Да и не всякий тотчас же смекнет,
Куда за известьем ему обращаться.
И правду ли скажут – вовек не поймет. –
 
 
Слезы утёрла. – Скажи свои вести». –
«Я жду ребенка, – спешила сказать
Соня второй после мужа известье. –
Гриша велит только сына рожать.
 
 
Кормит меня на убой. Он счастливый!» –
«А ты?» – Соня молча взглянула в глаза
Подруге. Ответа ждала терпеливо
Ольга; в словах торопить тут нельзя. –
 
 
«Ольга Ивановна, даже не знаю.
Неблагодарна я, верно, судьбе.
Сами судите: сыта, не хвораю,
Муж мой внимателен, нежен ко мне.
 
 
Он добрый, он честный. Мы с ним не без крова.
У нас растет Тоня – чудесная дочь.
Под сердцем ношу я ребенка другого
И верю, что Бог должен с сыном помочь.
 
 
Но я… Я несчастна… Мне стыдно пред вами.
Вы пережили такое… а я
Вас буду напрасно тревожить словами,
В которых тоска без причины моя». –
 
 
«Сонечка, в жизни всему есть причина.
Скажи всё». – «А если не будет любить
Гриша ребенка? Он так хочет сына!
Вдруг будет дочь? Как же ей потом жить?» –
 
 
«Полюбит. Успеет». – «Теперь без работы
Осталась: муж просто заставил уйти,
Сказав, что мне с пузом довольно заботы.
Я поперек не посмела пойти –
 
 
Уволилась». – «Это естественно, Соня,
Что Гриша, узнав состоянье твое,
Тебя бережет». – «Если завтра уволят,
Посадят, убьют, покалечат его?!
 
 
А живота-то еще и не видно –
Срок маленький! Я бы работать могла.
Потом бы в декрет ушла. Очень мне стыдно
Того, что боюсь не за мужа ведь я!
 
 
Сердцем-то мне всё равно, что с ним станет.
Я, Ольга Ивановна, только о том
И думаю, как нас без хлеба оставит
Смерть его». – «Полно тебе о дурном!
 
 
Сонечка!» – Ольга Ивановна села
Ближе. Вздохнула тут Соня: – «Назвал
Гриша уж сына… Иначе б хотела,
Да имя мне выбрать ни разу не дал». –
 
 
«Отчего так?» – «Бог ведает. Очень упрямый.
Спорить бессмысленно. Всё он один
Решает всегда. Я бы в спорах устала». –
«А ты бери лаской. Мой – ласку любил…»
 
 
Вновь Соня вздохнула: «Я так не умею
Как вы, должно быть». – «Ты ведь тоже жена.
Что без любви выходила, не верю,
Хотя не спросила тебя никогда». –
 
 
«Почему нет?» – «Человек очень тонкий
Ты, Сонечка, – вряд ли смогла бы». – «Любить
Гришу хотела, идя, да вот только
Обман над собой мне пришлось сотворить…
 
 
Я, Ольга Ивановна, прежде любила
Другого…» – Историю первой любви
Подруге поведала, как оно было. –
«Всё это давнишнее. Мужа люби». –
 
 
«О, Гриша хороший, но я вспоминаю
Своего офицера. А вдруг он живой?
Я ведь наверное смерти не знаю!
Что было б, венчайся он тайно со мной?
 
 
Я никогда не добуду ответа!» –
«Вдруг бы счастливей, любимей была?
Сонечка, что ты! Мираж ведь всё это!
Раз ты не с ним, значит, вам не судьба.
 
 
Я помню себя: тоже так рассуждала
В юности: муж ведь носил на руках!
А я героиней романа мечтала
Побыть… О, роман удался бы! Жизнь – страх.
 
 
Беды не накликай. У всех недостатки
Есть». – «Когда любишь, то их забывать
В покорности чувству, пожалуй, и сладко,
А как нет любви, где терпения взять?
 
 
Я крест свой несу. Гриша – муж перед Богом.
Пусть даже невенчанный. Детям отец.
И он… коммунист». – «Ну, а что в том такого?
Разве един коммунист и подлец?
 
 
Многие очень теперь коммунисты.
Из благородных есть даже – тем жить
Очень уж хочется. Все, что ль, чекисты?
И те не все сволочь! Я вправе судить». –
 
 
«Спасибо вам… – Соня смущенно призналась,
Переведя дух: – Изнемогла
Я, Ольга Ивановна, – мужа касалась,
А на уме… что сказали тогда». –
 
 
«Соня, я мужа убийц проклинаю.
Причем здесь Григорий? Я даже о том,
Были ль те в партии, твердо не знаю…» –
«Убийцы… лишь те, от чьих рук умер он?
 
 
А что в деревнях? Что в церквях? Власть безбожна!» –
«А школы бесплатные? Людям жилье?
Медицина? Во всем видеть зло невозможно!
Мне, Соня, – честь в школе мое.
 
 
Большие подвижники все педагоги!
И что из того, если пользу творят
С мыслью о партии, а не о Боге?
Плоды их трудов за себя говорят.
 
 
Есть и как я – те, что личным примером
Постигли беду… Соня, знаешь: глухих,
Как и всех прочих, берут в пионеры!» –
«Пользы я в этом не вижу для них…
 
 
Какая вы …славная! Как говорите! –
Воскликнула Соня чуть-чуть погодя. –
Простите меня, умоляю, простите!» –
«Мой муж ценил Гришу. Уж верно не зря.
 
 
Знаешь, как совесть о мертвом-то мучит?
Я скверной женой была. Пусть мой пример
Тебя беречь счастье скорее научит.
Четвертого носишь – в уме ж офицер.
 
 
Дала бы я дорого, чтоб поглядела
Ты, Сонечка, если он жив, на него.
Небось, пулей к Грише б домой полетела!
Вы – посторонние люди давно». –
 
 
«А я вчера шла… мне в толпе показался». –
«Господи, Соня! Что делать с тобой?
Родишь – поумнеешь. И кто б догадался,
Что бредишь за тридцать такой ерундой!
 
 
Ты мне не верила? Раньше б сказала!
Давно б вразумила тебя!» – Соня вдруг
Невольно всем телом своим задрожала.
В лице у нее отразился испуг: –
 
 
«Вам я не верю?! Подумать такое!
Я… не привыкла души открывать.
Клянусь, что ни в радости ближе, ни в горе
На всем белом свете мне вас не сыскать!» –
 
 
Заплакала Соня. Не относила
Ольга рыданья ее на себя. –
«Поплачь, легче будет, – она говорила. –
Люби мужа так, будто завтра вдова.
 
 
Вдовой тяжко жить. Очень мне одиноко.
Днем – еще ладно, а ночью ложусь,
И память о муже терзает жестоко.
Ужели не свижусь, не прикоснусь?
 
 
Если б он жив был! За ним бы ходила
Пусть даже калекой. Сережи жена
Вопросом недавно меня поразила:
«Уже с моим мужем, небось, побыла?»
 
 
Ревнует! Мне легче в петле удавиться!
Это ж мой брат! Он на кухню идет,
Когда я ложусь, потом тоже ложится.
Один на диване. Свой взгляд бережет.
 
 
А я бы нисколько его не стеснялась.
Встает всегда первым. К жене ходит он,
Жив, здоров – счастье! О чем заругалась?
Сейчас развестись с ним робею – потом».
 
 
В зеркало Ольга почти не глядела.
Зачем теперь? Вдовья ее голова
С последней их встречи весьма поседела,
А всё же приметна осталась она.
 
 
Одета была давно просто и бедно,
Но пламень осенней ее красоты,
Подернутый пеплом страдания, тлел в ней,
Делая глубже и мягче черты.
 
 
«Соня, прошу я, будь с Гришей нежнее.
Кто знает судьбу?» Пришел Гриша домой,
Когда Соня дверь за кумою своею
Давно затворила. Уставший, худой.
 
 
(Уже на механика он отучился.
Работал в две смены. Механик-шофер
Работник был нужный и очень ценился.)
Жены встретил нежный и ласковый взор.
 
 
Давно бы так! Соню любил он безумно.
Хотела учиться – не отпустил:
Читать-писать может, чего еще? Умной
И так через меру жену находил.
 
 
Пошла на работу, Григорий боялся,
Что кто ей понравится вдруг. Детский сад
Местом работы опасным казался:
Бывает, отцы туда ходят, глядят.
 
 
Да и директор ведь тоже мужчина…
Ее б и на улицу не отпускал,
Когда б было можно. «Кума заходила…
Хороший мой, Гришенька! Как ты устал!» –
 
 
Сама подошла к нему, поцеловала.
Гриша растаял – подобное с ней
За годы их жизни нечасто бывало.
Привык он прощать уже сдержанность ей,
 
 
Невольную холодность. В мужа объятьях
Была не без радости, как он судил,
Но посторонний скорей наблюдатель…
В ту ночь удивлен и растроган вдруг был.