Ван Эйк зачерпнул пригоршню изюма из тарелки на столе. Хелин, опасаясь опять с чем-нибудь напортачить (и как у нее язык повернулся упомянуть механизмы будущего?), молча сидела и слушала, как беседуют умные люди… не то что она.

– В нашей мастерской – аки в других – хранятся готовы образцы, по которым можно писати фигуры для разных работ, – признался Иоанн, – но я писал и с натуры, всяко. Моя сестра, Маргарета, позировала неколико раз, с терпением истинного ангела. Ныне я делаю черновой рисунок быстро. Очерчиваю контуры, а затем, оставшись в уединении, труждаюсь над объемами и полутонами.

Художник повернул голову и посмотрел на Хелин.

– Я мог бы нарисовать вашу семью, – вдруг предложил он с энтузиазмом. – Нашего гостеприимного хозяина, и тожде менеера и фрау ван Асперен.

На лице Гарса промелькнула мимолетная мысль.

– А… возможно ли такое, чтобы вы писали обличие по лиценачертанию¹²? Если бы я рассказал, как выглядит человек.

Ван Эйк казался озадаченным.

– Сия мольба необычна, абаче…

Но консул уже пошел на попятную:

– Приношу извинения, нет, я попустил себе лишнее. – Гарс немного сбился из-за вырвавшихся у него слов. – Да, сие бе лишним… Но, – переключился он, – драгой Иоанн, просить мою кузину попозировать вам возможно!

Хелин не могла поверить своим ушам.

– Кузен, – ученую раздирали сомнения, – а вы уверены, что…

– Почто бы и нет? – Гарс повернулся к ней. – Мастер Иоанн сделает малый набросок. Не думаю, что вас ежедней рисуют подобные даровитые художники, дорогая Хелин.

– Создание наброска не займет големо времени, – добавил Ян. – И я рад возможности отточить свои навыки.

Хелин не знала, как намекнуть.

– Но разве мы вправе… вот так… Вы же понимаете… И супруга моего сейчас с нами нет.

– Мы можем договориться на вечер, – предложил художник.

– Не хотелось бы спужать подобную возможность, – почесал подбородок Гарс. – Давайте попробуем премо сейци, – Видя взволнованность девушки, он, смягчившись, наклонился к ее уху и прошептал: – Мы можем сделать такой рисунок. Во все времена черновики и пробы художников исчисляются десятками тысяч, и у ван Эйка их не меньше. И ведь всего пара его рисунков дошли до современности, все – поздние! Тебе не о чем беспокоиться.

«А еще мы в “Ячейке”, – сказала про себя Хелин, – “Ячейка” каждый день перезаписывается».

– Кузен, – попробовала еще сопротивляться она, – но почему именно я? Пусть мастер Иоанн нарисует вас тоже!

К консулу тут же вернулось хорошее настроение. Однако парному портрету он воспротивился:

– Нет-нет-нет. Я не из тех, кто любит взирати на свое лицо. («Вообще-то, я тоже», – мысленно парировала Хелин.)

– Добро! – воскликнул Ян. – С вашего попущения, давайте туде прелучим стул – свет будет удачней низноситися. И, я мню, нужен ощо один светильник.

– Я сделаю необходимые распоряжения, – заверил Гарс.

Хелин толком не успела понять, как это произошло, но она обнаружила себя уже сидящей на стуле, в попытках расправить складки пышной юбки. В голове теснился наказ самой себе держать спину прямо и – не менее важный – улыбаться. Хелин по опыту знала, что живость мимики не ее конек. Позировать всегда было для нее вызовом (Господи, она вообще хоть как выглядит? Она имеет право шевельнуться? Встряхнуть плечами? Повернуть голову?).

Ван Эйк положил на стол дощечку с закрепленной бумагой и выбирал металлический карандаш из дорожного набора. До девушки долетела фраза консула: «По вознаграждению – мы стяжем сей вопрос, в накладе не останетесь». Ян сразу назвал стоимость работы и сосредоточенно развернулся с инструментами к модели.

– Друзья, давайте приступим, – поторопил Гарс. – Кузина, у вас ощо были некоторые планы, я не ошибаюсь?

– Ох, да! – спохватилась Хелин. – А сколько сейчас времени?

– Било половину третьего. Сейци без двадцати, – подсчитал консул. – Вы успеваете?

Хелин вздохнула.

– Значит, у меня есть двадцать минут.

– Сего достаточно, – заверил Иоанн, усаживаясь на стул перед ней. – А таже вы оставите наше общество?

– С крайней неохотой, – призналась Хелин, стараясь держаться под его рассекающим взглядом.

Приступив к работе, ван Эйк совершенно преобразился. Хитрый блеск в глазах уступил место сконцентрированному прищуру, брови сошлись, лицо, красиво очерченное тюрбаном, неуловимо изменилось. Он нанес первые общие штрихи на бумагу, аккуратные, без особого нажима, и снова впился острым взглядом в ее лицо, пробежал по нему сверху вниз, от ее невысокого лба, выбивающихся из-под грима медных колечек волос и до линии подбородка. Другой штрих лег, дополнив предыдущие.

Хелин смотрела то на художника, то на свиток поверх деревянной дощечки, то снова на Иоанна. На листе размера А4 постепенно разрастался рисунок, но ей был виден лишь самый край. Ван Эйк чуть задержался, прокладывая линию скул, которая не ложилась так, как он хотел. Затем перешел к шее и общим деталям платья, старательно воспроизводимым мефрау Вандербек в ателье шестью столетиями позднее.

Гарс не вмешивался, предпочтя находиться в стороне, запустив руку в шерсть Бруно. Откуда-то с улицы доносились звуки музыки. Прерывистая игривая песенка, перекликающаяся с хохотом и выкриками. Поверх этого наслаивался далекий тягучий гул колокола. Ян покрывал лист все новыми линиями, периодически сверяясь с оригиналом, иногда его рука зависала в воздухе, а затем точно, плавно падала на бумагу, обтачивая овал лица.

По спине Хелин пробежал холодок. Она коротко дышала, ощущая отстук сердца. Во рту пересохло. Она смотрела на свиток и тихонько шуршащий по нему карандаш. Штрих. Штрих. Еще штрих. Пауза. Ян вглядывался в свою работу, вносил дополнения. Наконец карандаш замер. Художник на несколько секунд позволил взгляду застрять на ее лице… а потом улыбнулся, возвращаясь к первоначальному образу. Хелин все еще сидела, не шевелясь.

Гарс оттолкнулся от стола, подошел и стал рассматривать готовый набросок. Он шумно втянул носом воздух, приоткрыл рот, но не произнес ни слова.

В комнате сквозила тишина. Наконец Хелин подалась вперед:

– Можно я…

Ее вопрос повис в воздухе.

Ян развернул дощечку.

Это была она, это было ее лицо. От светлых бровей, миндалевидных глаз и до широкой линии рта с чуть приподнятой верхней губой и тяжеловатым подбородком. Не настолько поставленная кисть, как в более поздних портретах художника, но достаточно, чтобы безошибочно определить, кто изображен, даже на черновом рисунке. Точно переданный взгляд, но вместе с ним какая-то возвышенность и одухотворенность. Хелин никогда не могла подумать, что кто-то увидит ее так. Она бы даже назвала девушку на портрете красивой.

– Спасибо, – услышала она со стороны свой голос. – Спасибо.

Вдалеке пробило три часа. Все в комнате вздрогнули и спешно засобирались. Пес взвился и принялся путаться под ногами, перебегая между людьми и пробуя заходы с разных сторон.

– Кузина, молвите куда, и я некосненно вас сопровожу, – вызвался консул, неожиданно подавая руку.

– Я… – Хелин смотрела на Иоанна. Придя в себя, она развернулась к Гарсу: – Сейчас же должен подойти мой супруг.

Ян собирал свой дорожный набор. Набросок лежал около него на столе.

– Сюда? – Гарс выглядел застигнутым врасплох.

– Ну… да, – удивленно посмотрела на него Хелин. – Сюда. На второй этаж.

– Как скажете, кузина… – пробормотал консул.

Его лицо. Почему он выглядел, словно слышал эту новость впервые?

Что-то не так.

В ее голову закрались подозрения. Слишком много странностей в поведении такого человека, как Гарс. Что это за «как скажете»? Хелин почувствовала, что ей не хватает воздуха. Как он может не знать о возвращении Годарта? Следом принялись накатывать другие вопросы. Мелкие детали, которых за все время в комнате скопилось слишком много. Почему он не ждал ее перед входом в гостиную, как они условились? Почему так глядел? Был поникшим и настаивал на создании портрета?

Она побледнела. Гарс смотрел на нее.

Этот человек не имел ни малейшего понятия о том, о чем консул знал бы гарантированно.

– Я посижу сде, – вторгся голос Яна. – Благого вечера вам с Божьей помощью. И, фрау ван Асперен, спасибо за утешное общество.

Нужно остановить это. Все выходит из-под контроля. Что не так с Гарсом? С его настроением и словами? Откуда эти проблемы с памятью? Нехарактерное поведение?

– Иоанн, вы… – в страхе начала Хелин, но осеклась.

– Да? – спросил художник, придерживая забитую до отказа сумку.

Она не могла впутывать его в это.

– …Вы необыкновенный человек, – закончила она. – Если мы с вами разминемся и больше не увидимся, обещаю, я буду помнить сегодняшнюю встречу.

Ван Эйк улыбнулся.

– Не пренеможите мой скромный рисунок. Он для вас.

Хелин подошла к листку бумаги, лежащему поверх парадной скатерти. Она не могла отказать в просьбе, хотя с жалостью понимала, что не заберет набросок. Все вещи, выносимые из «Ячейки», обращались в прах. Они могли существовать только в этом закольцованном пространстве. Не важно, заберет она портрет, забудет на столе или выбросит из окна, – маленькому шедевру оставалось жить считаные минуты.

Для работы ван Эйка это было ужасной несправедливостью.

Хелин подрагивающими пальцами стиснула рисунок. Она видела художника последние секунды. Нужно закончить все правильно, формально, по этикету, и выйти из комнаты с высоко поднятой головой. И остаться наедине с Гарсом – если человек, в обществе которого она находилась, и правда он.

Не стоило разделяться. Тысячу раз – не стоило.

Стоп. Хелин глубоко вдохнула. Прекратить панику. Нужно поговорить с Гарсом. Отставить пустые фантазии. Прекратить. Панику. Немедленно.

Категоричность к самой себе подействовала как пощечина. Нужно разобраться в ситуации, прежде чем пороть горячку.

Иоанн отвесил поклон, Гарс и Хелин ответили тем же.

– Вы рекли «разминуться»… Аще ли мне не узреть на трапезе вас и вашего супруга, о ком я онолико наслышан? – на прощанье поинтересовался художник, придавая вопросу форму легкомысленной светской болтовни.

Хелин почувствовала, как внутри у нее заныло.

– Боюсь, нам придется пропустить сегодняшний ужин. Годарта уже пригласили в другом месте, и, надо полагать, я составлю ему компанию.

– Жаль. – Ян, казалось, действительно немного опечалился. – Так или иначе, мы с учителем пробудем в Ди Хагхе ощо неколико дней, и я уповаю хотя бы ненадолго завладеть вашим вниманием. Возможно, нам удастся поустити¹³ вашего кузена к сеансу позирования, в этом деле я всею душой уповаю именно на вас.

Хелин и Гарс с Бруно вышли из гостиной. Последнее, что видела ученая, – как слуга, похожий на Бена, убирал со стола блюда, отвечая на какой-то вопрос, заданный художником. Ян перевел на нее взгляд и…

Дверь захлопнулась.

Коридор был темным, гулял сквозняк, с кухни доносилось клокочущее шипение. Хелин стало страшно. Какое-то дурное предчувствие от того, что сейчас произойдет, комом стояло в горле. Ее спутник тоже насупился, он отбросил обходительные манеры и под мечущимся огоньком светильника выглядел суровым и закрытым. Первым нарушил молчание консул.

– Я думаю, настало время поговорить. – Эта банальность упала и покатилась первым камнем перед обвалом. Гарс продолжил: – Встреча на втором этаже? Тогда идем туда, нам не нужны лишние уши.

Хелин предпочла бы сейчас быть где угодно, только не с консулом наедине, но нынешнее их место действительно не подходило для важного разговора. Она задумалась, где сейчас Годарт. Он должен быть уже на подходе. Возможно, он ждет около спальни консула. Если с ним все в порядке, конечно…

Нет, подобные мысли надо прекращать. У нее в кольце есть гарнитура для связи. У нее есть медальон. Вспомнив про него, Хелин почувствовала себя под защитой: всегда оставался выход – зажать пальцами комбинацию на боковых клавишах и запустить работу аэтернума, спрятанного за уплотненными стенками. Лучше, конечно, сделать это с напарником, но в экстренных ситуациях она могла активировать его самостоятельно. Если что – она не даст себя в обиду.

Пес не последовал за ними. Он пристроился на лежанке и с шумным вздохом положил голову на лапы. Гарс и Хелин спустились на пол-этажа с возвышенности коридора, затем поднялись из передней комнаты по винтовой лестнице на пролет выше. На улице продолжалось веселье, но дом как будто враз вымер. Им не встретились ни монахини-цистерцианки, ни Хуберт, который наверняка уже спал праведным сном, ни кухарка Ханна, ни слуги или компаньоны хоть кого-то из проживающих. Гулкий, унылый отзвук шагов рубил, не щадя, по нервам. Хелин перебрасывало то в жар, то в холод.

На втором этаже Годарта не было.

Гарс проверил, что за ними никто не наблюдает, открыл дверь в свою комнату и, мрачно глядя, впустил девушку. За прошедшие минуты он весь переменился. Вся его легкость растворилась.

Хелин развернулась посреди комнаты. Она не хотела садиться, просто не могла. Гарс возился с дверью.

– Зачем это? – сдавленно спросила ученая, глядя, как он запирает изнутри прочный – усовершенствованный сотрудниками «Аэтернум Трэвел» – засов. Но консул ее как не слышал.

Разобравшись с замком, он повернулся и пошел к ней. Дело принимало скверный оборот. Гарс подошел почти вплотную. Хелин хотела что-нибудь сказать, но здесь и сейчас не знала, кто перед ней – друг или враг – и как к нему обращаться.

– Объясни мне, что происходит? – послышался напряженный голос консула. Вполне вежливый. И все равно за фразой чувствовался такой напор, что Хелин немного отпрянула.

Соберись, ну же!

– Я не понимаю тебя, – стараясь говорить ровным голосом, парировала она. Хелин пока не трогала медальон только потому, что Гарс прекрасно знал значение этого жеста. Но она держала руку наготове.

– Как так-то? – отозвался Гарс. Он хотел что-то добавить, но обреченно вздохнул, покачал головой и отступил на несколько шагов назад. Хелин выдохнула. Затем собеседник бросил на нее новый взгляд, в котором недоверие сменилось чем-то иным, чем-то пугающим. Гарс решал в мозгу какую-то дилемму. Внезапно в его лице промелькнуло озарение.

– В тот момент, когда тебя встретил, я должен был сразу же прояснить причину твоего возвращения.

Хелин ждала чего угодно, только не такого поворота. Консул настойчиво продолжил:

– Но мое открытие все заслонило! Что, вообще, произошло? Как ты здесь оказалась и почему в одиночку?

Лицо Хелин выражало чувства гораздо лучше языка.

– Гарс… – Она осторожно подбирала слова, разговаривая с ним как с маленьким ребенком и стараясь не зацикливаться на том, что означает фраза «мое открытие». – Мы же с тобой вернулись вместе…

– Куда? – в замешательстве вскинул брови он.

– К тебе домой.

– Верно, – согласился консул, – я и вы с Годартом…

– С каким Годартом? – поразилась Хелин. – Гарс, мы вернулись с тобой вдвоем! Годарт остался на площади с Беном!

Едва она произнесла это, как поняла – произошло что-то непоправимое. Выражение лица Гарса переменилось, и он стал очень-очень сосредоточенным.

– Хелин, – он приблизился к ней, – ты же знаешь…

Что?

– То, что ты говоришь, не может быть правдой.

Девушка попятилась. Каждая ее мышца, каждый ее нерв натянулись до предела.

– Ты только что была в гостиной… – продолжил консул.

К горлу подкатывала тошнота. Она не хотела этого слышать.

– …и ты видела Бена своими глазами.

Нет.

– Хелин…

Она потянулась к медальону. Нужно срочно – срочно! – возвращаться на базу.

– Хелин, подожди!

Черт, черт. Пальцы не слушались, пытаясь нащупать верную комбинацию кнопок. Гарса она видела размыто, глаза застилала пелена.

– Хелин, остановись, ты меня слышишь? Не телепортируйся!

Она судорожно зажала кнопки и сделала последний шаг назад. Щелчок. Но в медальоне ничего не изменилось. Пальцы стояли верно. Она нажала еще раз. И еще. Щелчок. Щелчок. Ничего не происходило. Медальон не работал. Аэтернум не работал.

Консул возвышался над ней. Она подняла на него взгляд и только сейчас поняла, что по ее щекам бегут слезы.

– Хелин, – мягко произнес Гарс. Самое ужасное заключалось в том, что он звучал очень, очень заботливо. – Ты же знаешь, что вы с Годартом вернулись отсюда на базу час тому назад?