IV

В открытом море. – Бурное плавание. – Покинутое судно. – Прожорливые крысы. – Тайна одного письма. – Похоронен на дне моря. – Борзая с таинственного судна.

Проходил день за днем, и Бенно вскоре вполне свыкся с новой для него жизнью на судне.

Уже более половины пути было пройдено почти совершенно незаметно. Бенно за это время успел сойтись и сдружиться со многими. Особенное расположение к нему выказывал старший штурман судна, родом немец, часто бывавший в Рио и хорошо знавший фирму Нидербергеров.

– Нет, молодой человек, это дело совсем неподходящее для вас! – говорил он, – у господина Нидербергера ведь просто жалкая лавчонка!

– Да что вам до того? Ведь вы отправитесь со мной, – шепнул ему в этот момент Рамиро, – подумайте только о том, что нас ожидает там!

И действительно, Бенно стал подумывать об этом, но дело это представлялось ему опасным, несбыточным сном, что он и высказал своему приятелю.

– Что ж тут невероятного! – воскликнул Рамиро. – Из капитала, оставленного моей матерью на церкви и монастыри, был построен новый монастырь в самом парке, прилегавшем к дому моих родителей.

В этом монастыре уже много лет живет теперь Альфредо, спокойно и счастливо, на той самой земле, с которой я был изгнан по его вине. Это, конечно, мучило его, и он сделался изобретателен. Он искал скрытые сокровища и днем, и ночью, искал в течение многих лет, пока наконец не нашел их. Тогда он, чтобы позвать меня, послал ко мне сына своего брата, а сам остался сторожить день и ночь эти сокровища до тех пор, пока я не приду и не сниму проклятья с его головы. Не правда ли, это вполне естественно?

– Пожалуй… во всяком случае, не следует с такой уверенностью рассчитывать на благополучный исход этого дела. Мало ли какие препятствия могут еще встретиться на вашем пути, сеньор Рамиро, в таких случаях разочарование нередко стоит людям рассудка!

– Конечно, это бывает! Но ведь вы сами читали письмо Альфредо, где он пишет, что нашел сокровища Фраскуэло, и зовет меня на родину – принять из его рук принадлежащие мне по праву богатства!

– Да, да, но после этого письма прошло уже три года… А ведь люди смертны, и ваш друг детства мог умереть!

– О, нет! Это невозможно! Альфредо – человек моих лет, сильный и здоровый… Нет, нет! Сама эта мысль ужасна! Давайте, молодой человек, займемся с вами немного изучением испанского языка!

В свободное время они нередко занимались этим полезным делом, а Михаил молча сидел подле них, мечтательно устремив взор на синие волны.

– Смотрите, белые туманы ложатся на воду, – сказал он таинственным шепотом, – и если теперь залает собака, то всем нам придется умереть!

– Но ведь у нас на судне нет ни одной собаки! – заметил Бенно.

Бедняга многозначительно улыбнулся и снова погрузился в молчание.

– Отчего это Михаил так боится воды и тумана? – спросил Бенно, – тонул он когда-нибудь?

– Нет, он когда-то, давным-давно, упал с лошади и с тех пор боится абсолютно всего!

– Бедняга! Есть у него родители?

– Нет! У него даже нет никаких ни близких, ни дальних родственников. Я взял его из воспитательного дома и надеялся сделать из него первоклассного наездника, но этот несчастный случай навсегда лишил меня всякой надежды!

Бенно казалось, что в этом отношении Рамиро не говорит ему всей правды и старается что-то утаить от него, но на этот раз у молодого человека не было времени размышлять на эту тему, так как начавший еще недавно свежеть ветер грозил теперь ежеминутно разразиться бурей.

Матросы хлопотали у снастей и возились с парусами. Пассажиров попросили очистить палубу и уйти вниз. Одному Бенно позволялось, в виде исключения из общего правила, во всякое время оставаться наверху.

– Как вы полагаете, грозит нам опасность? – осведомился Бенно у старшего штурмана. Тот пожал плечами.

– Трудно сказать! Как знать, что еще может случиться?

Между тем запертые внизу пассажиры кричали и рвались наверх, женщины плакали, мужчины сыпали проклятиями, дети кричали без умолку. – «Мы здесь точно заживо похороненные! Дайте нам света, огня! Здесь – страшный мрак и духота!..»

И все они теснили друг друга, сплошной стеной ломились наверх, но напрасно, никто не внимал их воплям и стонам.

Два дня и две ночи длилась эта страшная буря, а там, внизу, в этой душной и темной тюрьме, в какую превратилось отведенное для пассажиров помещение между деками, разыгрывались страшные, душераздирающие сцены. Слышались вопли и стоны, слезы и проклятия.

Лишь к концу третьих суток погода несколько изменилась к лучшему. Пошел дождь, мелкий и частый, настолько частый, что даже в самый полдень солнце заволакивал как бы густой туман и оно смотрело бледно и тускло. Пассажирам разрешено было выйти на палубу подышать свежим воздухом, в чем все они так сильно нуждались. За эти три дня, проведенных там, в помещении между деками, умерло двое маленьких детей от страха, качки и духоты. Несчастные матери ни за что не соглашались расстаться с телами своих малюток, зная, что их безжалостно бросят в сердитые волны моря. Пришлось прибегнуть к насилию, исполняя тяжелую обязанность. Все судно огласилось криками, стонами и горькими жалобами большинства этих людей, проклинавших свою тяжелую участь.

– Да, – сказал сеньор Рамиро, – за эти три ужасных дня я тысячу раз возблагодарил Бога, что не взял с собой мадам Хуаниту. Как бы она, бедная, могла вынести все это! Нет, когда я повезу ее в родное гнездо Фраскуэло, у нее будет своя отдельная каюта с широкой, удобной софой. А может быть, я надумаю купить для этой цели свое собственное судно и приспособлю его для перевозки в Америку всех своих лошадей и даже наших повозок, как воспоминание о нашей прежней жизни и наших странствованиях по Европе!

– Ах, какое несчастье! – простонал тихо где-то позади Михаил. – Ведь я был уже мертв и мне было так хорошо, а вот и опять наступил день! Какое, право, несчастье!..

В воздухе было душно, ни одна звездочка не показывалась на темном, почти черном небосводе, который сплошь застилали тяжелые тучи. На этот раз, по случаю жары и духоты, даже на ночь все люки были оставлены открытыми, на мачтах повсюду мигали в тумане зажженные цветные фонари. Судно стояло почти неподвижно на месте, так как в воздухе не было ни малейшего ветерка, и даже сами волны как-то лениво ударялись о киль.

Туман становился до того густым и непроницаемым, до того причудливым в своих очертаниях, что многие суеверные и боязливые пассажиры, руководствуясь всевозможными приметами, пророчили всякие беды и несчастья. Ведь умы были до того возбуждены, что скажи кто-нибудь в этот темный туманный вечер, что образ мифического адмирала Ван-дер-Дикена пронесся мимо на своем судне, плывущем в воздухе килем вверх и верхушками мачт в воде, наверное, никто не усомнился бы в истине этого видения.

В каюте сидели Бенно и господин Винкельман и говорили о Бразилии, о новых колониях в самом сердце страны, о трудностях переправить туда всех этих переселенцев, как вдруг с моря донесся странный звук.

– Собака! – воскликнул Бенно, – это собака залаяла!

– Да, как будто собака! Но ведь здесь нет собаки!

– Здесь на судне нет, но звук этот донесся как будто с моря!

– Да, с моря, и как близко!

– Вахтенный! – крикнул, вскочив со своего места, старший штурман, – ты ничего не видишь со стороны правого борта?

– Ничего, сэр!

– Смотри зорко, слышишь!

– Есть! – отозвался вахтенный матрос.

Старший штурман взял подзорную трубу и стал смотреть в том направлении, откуда продолжал слышаться лай. Но даже и его привычный, зоркий глаз не мог ничего различить в густом тумане. Тревожно постучал он в дверь капитанской каюты и нервным, торопливым голосом произнес: «На пару слов, господин капитан!»

Спустя минуту капитан вышел на палубу.

– Ну, что? Ветер-то, как видно, окончательно стих, и мы совсем ни с места!

Штурман объяснил капитану в двух словах, в чем дело, и лицо последнего заметно омрачилось.

– Дайте сюда скорей рупор! – крикнул он властным голосом.

Через минуту явился, точно вырос из-под земли, проворный матрос с большим медным рупором в руках, капитан взял его и приложил ко рту. Протяжные громкие металлические звуки «Туут! Туут!» огласили воздух, разносясь далеко-далеко в ночной тишине, и произвели переполох среди спящих пассажиров. Многие выбежали наверх; впереди всех мчался, точно обезумевший, Михаил.

– Собака! Где собака? Я слышу, она лает!

– Молчите! Что за крик?! – грозно крикнул капитан.

Все на мгновение смолкли, и среди всеобщей тишины снова послышался совершенно явственный громкий жалобный лай, на этот раз уже совершенно близко.

– Слышите? Слышите?! Это – смерть! – крикнул Михаил и, заломив руки за голову, готов был кинуться через шканцы, если бы Рамиро вовремя не схватил его.

Взглянув в лицо перуанца, несчастный громко вскрикнул от ужаса.

– Пусти! Пусти меня! Где же весло? Ты хочешь меня убить!

– Михаил! Опомнись! Приди в себя!

– Нет! Нет! Бедная собака, как она лает! Она хочет спасти своего господина!

– Вы видите, это помешанный, господа! – обратился Рамиро.

– Нет, нет, я не помешанный! Я – Юзеффо! – Юзеффо!..

Вдруг Рамиро быстрым движением закрыл ему рот, его сильные руки схватили тщедушного юношу и увлекли того в помещение между деками. Оттуда послышались звуки ударов и жалобные вопли бедного Михаила.

Все это было делом нескольких секунд. Звуки из рупора огласили воздух, но и на этот раз не последовало никакого ответного сигнала, не показалось огней, только собака продолжала лаять все громче и громче под самым штирбортом.

Кто-то дал несколько холостых выстрелов в направлении лая, выпустили несколько ракет, но все осталось без ответа.

– Это не может быть ничего, кроме покинутого судна, на котором лает собака! – сказал наконец капитан.

– Но в таком случае почему же вас так пугает эта собака и это покинутое судно? – спросил Бенно.

– В такой туман столкновение в открытом море – страшное дело, молодой человек, – ответил за капитана старший штурман. – Впрочем, через несколько часов мы ожидаем рассвета, и тогда эта таинственная загадка сама собой разъяснится!

И все с напряженным чувством стали ждать рассвета. Вот уже два, три часа, теперь уже недолго, и восток озарится первыми лучами раннего утра.

А собака все продолжала то громко лаять, то жалобно выть. Быть может, она была единственным живым существом на этом покинутом невидимом судне?

– Туман расходится! Смотрите, там на востоке зажигается заря!

Подул легкий предрассветный ветерок, и на людей пахнуло свежестью утра.

– Вахтенный! Видишь ты что-нибудь?

– Вижу, ваша милость, какой-то темный предмет у самого судна!

– Спустить шлюпку! – скомандовал капитан.

Приказание было немедленно исполнено с обычным проворством и ловкостью, но когда стали вызывать охотников, чтобы отправиться с капитаном на покинутое судно, никого не нашлось. Вызвались только Бенно и сеньор Рамиро.

– Предупреждаю вас, господа, что на покинутом судне, вероятно, свирепствовала какая-нибудь повальная болезнь, быть может, даже желтая лихорадка! – сказал опытный капитан.

– Я не боюсь этого! – сказал Бенно, а цирковой наездник только презрительно улыбнулся.

– Вызвать мне немедленно четырех человек, боцман! – повелительно приказал капитан.

И вот шлюпка готова. Матросы с мрачными лицами сели на весла, их просто заставили, так как по своей охоте не шел ни один. Бенно, Рамиро, капитан и старший штурман вошли в шлюпку и в несколько ударов весел пристали к покинутому судну, на котором продолжала нетерпеливо лаять собака.

Судно это называлось «Конкордия» и в том виде, каким оно было, со сломанными мачтами, снесенными и сорванными парусами и жалкими остатками снастей, с поломанным рулем, представляло собой остов судна, который увлекало течением.

С помощью багров первым взобрался на судно Рамиро и сбросил оттуда веревочную лестницу, по которой без труда взобрались и остальные.

– Мертвец и миллионы крыс! Вот все, что я здесь вижу! – крикнул он с судна.

Действительно, среди палубы лежало тело молодого человека, над которым стояла, как бы охраняя его, великолепная серая борзая. Громадные крысы смело бегали по палубе, по сломанным реям, исчезали в люках и снова появлялись целыми стаями.

– Он не более двух дней, как умер, – продолжал Рамиро, склонившись над покойником, – а вот там, на гротмачте, прибита записка, прочтите ее!

Капитан сорвал эту записку, она была написана по-испански, содержание ее гласило:

«Именем Господа Иисуса, прошу доставить по адресу письмо, которое лежит в боковом кармане моей куртки, и тем избавить от смертельной муки бедную человеческую душу!»

Прочитав вслух эти слова, Рамиро обратился к капитану:

– Прикажете поискать это письмо?

Тот утвердительно кивнул головой.

Рамиро ощупал указанный в записке карман, но там были только мелкие кусочки бумаги, совершенно изглоданные крысами в труху, похожую на пыль.

– Какая жалость! Ах, какая жалость! – воскликнул Бенно с непритворной душевной скорбью.

При этом громадная борзая взглянула на мальчика умными, печальными глазами и стала лизать его руку. Бенно ласково взял обеими руками голову собаки и прижал ее к своей груди, и вдруг ему вспомнилось, что его дядя питал особое странное пристрастие к этим борзым.

Между тем капитан разыскал ключи от шкафа капитанской каюты и достал судовой журнал, который, очевидно, аккуратно велся день за днем, вплоть до последней недели.

Судно «Конкордия» с капитаном Геннаро отправлялось из Рио-де-Жанейро в Гамбург с грузом сахара и риса. По пути на судне появилась желтая лихорадка и в первые же дни унесла в могилу более половины экипажа. «Я с остальными людьми едва в состоянии справиться с бесчисленными крысами, перебравшимися на „Конкордию“, надо полагать, еще в гавани с палубы другого судна. Спаси Бог от непогоды, а то мы неминуемо должны будем погибнуть».

Далее следовало: «Теперь и остальные 6 человек захворали; на посту я один да еще марсовый матрос!»

Затем на отдельном клочке бумаги, вложенном в книгу, было написано той же рукой, что и записка на обломке гротмачты: «Все умерли, даже капитан. В страшную бурю я вынужден был спустить за борт все тела без торжественности, но с молитвой за каждую бедную христианскую душу. Теперь и я заболел; ни капли воды; вся разлилась – бочонки снесло в море… Я один, только Плутон еще со мной»…

Капитан взял себе судовой журнал и обе записки, затем, в присутствии всех бывших с ним, осмотрел все шкафы. Здесь были все драгоценности, документы, деньги и бумаги покойного капитана «Конкордии».

Тут же был составлен подробный протокол, между тем как старший штурман собирал все эти вещи в один узел.

– Где-то у них ключи от складов и провианта? – сказал капитан, озираясь кругом, после того, как протокол был всеми подписан. – У нас так много женщин и детей, что многие вещи могли бы им больше пригодиться, чем если их оставить здесь, на съедение крысам на этом погибшем судне, предоставленном на волю волн.

– А разве мы не захватим его с собой?

– Нет, это совершенно невозможно! Этим мы подвергнем страшной опасности наше судно!

– Но собаку вы разрешите взять, капитан?

Капитан улыбнулся.

– Собаку – да! Хозяин ее умер, и вы можете теперь считать ее вашей собственностью, молодой человек!

Бенно поблагодарил; при этом ему невольно вспомнились слова штурмана о жалкой лавчонке, которая его ожидала по окончании пути, где ему едва ли позволят держать эту большую собаку. Рамиро как будто угадал его мысль.

– Вы думаете сейчас о каморке на чердаке, где вас, вероятно, поместит господин Нидербергер? – прошептал он ему на ухо. – Нет, Бенно, вы отправитесь вместе с нами, в Перу! Это – дело решенное. Не так ли, Плутон? – добавил он, обращаясь к собаке.

Та радостно залаяла, услыхав свое имя.

– Вот видите! – сказал содержатель цирка.

Приступили к осмотру судна.

– Только в жилые помещения и в спальни офицеров не входите: там все заражено! – говорил капитан. – Осмотрим только склады и провианткамеру!

Но когда отворили двери последней, то оказалось, что ее содержимое представляло одно сплошное месиво из вина, уксуса, масла, сырого кофе, муки, круп: все было опрокинуто, разбито, все слилось и смешалось в густую кашу, где копошились миллионы крыс.

– Нет, здесь не найдется ничего годного к употреблению! – проговорил капитан и приказал скорее запереть дверь. – Теперь сыщите мне скорее доску и пушечное ядро: нам надо похоронить этого беднягу прежде, чем мы покинем это судно! – продолжал он, обращаясь к старшему штурману.

По знаку капитана с его судна прибыла вторая шлюпка с десятью матросами. С помощью этих людей покойника тщательно обернули парусным холстом, привязали к доске с десятифунтовой гирей, и совершили эти ужасные и одновременно торжественные похороны. Все присутствующие обнажили головы, молитвенно сложили руки. У каждого на душе было трогательно и тяжело, каждый мысленно возносил молитву за усопшего. Капитан со своей стороны сказал несколько прочувствованных слов в качестве надгробной речи – и все было окончено. Только когда тело покойника скрылось под водой, собака громко и жалобно завыла и стала рваться вперед, как бы желая кинуться за своим хозяином в море.

– А теперь, штурман, скорей, скорей назад! Здесь весь воздух пропитан заразой! – сказал капитан.

С собакой было немало возни: ее только насильно можно было увести с судна, не будь Рамиро, с ней нельзя было бы сладить.

Между тем с корабля следили за шлюпками сотни любопытных глаз.

– Педрильо, ведь они везут с собой собаку, да? Это та самая, что выла сегодня ночью? – спросил тихонько Михаил.

– Да, вероятно! – ответил тот.

– Значит, я напрасно тревожился: смерть не являлась нам! Та собака была маленькая, беленькая, шелковистая и курчавенькая!

– Где же вы видели ту собачку? – спросил Педрильо, – расскажите-ка мне об этом!

– Нет, нет, я ничего не знаю… Вон директор идет!

Действительно, шлюпки пристали к судну, и все находившиеся на них поднялись на палубу.

Пассажиры обступили их со всех сторон, пошли спросы и расспросы.

– Я боюсь только одного, – сказал капитан полушепотом, отведя штурмана в сторону, – что судьба всех этих несчастных будет решена, как только мы придем в Рио: вероятно, там свирепствует желтая лихорадка. Но только не говорите никому об этом, так как страх и боязнь опасности только усиливают саму опасность!

Пользуясь легким ветерком, паруса поставили по ветру. Истомленные бессонной ночью, пассажиры стали мало-помалу разбредаться по своим койкам. Сердобольные матросы устроили Плутону хорошую подстилку в большом порожнем ящике и дали ему поесть. Бедная собака с жадностью накинулась на пищу: очевидно, она уже несколько дней не ела. Бенно тоже лег на свою койку, но не мог сомкнуть глаз и все думал о том письме, о той бедной христианской душе, которая мучилась теперь смертельной мукой в ожидании этого письма.