III

Печальное расставание. – В Бразилию. – Неожиданная встреча. – Алмазы Фраскуэло.

Прошло два томительных дня. Мальчик никуда не выходил из дома, он даже исхудал за это время. Гармс навещал его иногда и сообщал, что бабушка все еще больна, а господин сенатор все ведет какие-то таинственные переговоры с капитанами судов.

– Чует мое сердце что-то недоброе! – говорил старик.

Когда же на третий день мальчика позвали к дяде, старик сказал:

– Ну, теперь-то уж мы узнаем, в чем дело!

Бенно взглянул на себя в зеркало, лицо его было бледно как саван, а глаза горели твердой решимостью.

Он пробыл не более пяти минут в рабочем кабинете сенатора, но когда вышел оттуда, то в лице его произошла такая перемена, что Гармс, поджидавший его возвращения в коридоре, даже испугался. Мальчик едва держался на ногах, а лицо его было не только бледно, но какого-то землистого цвета. Старик едва успел подхватить его, чтобы не дать ему упасть на каменный пол. Бедняжка, не вымолвив ни слова, лишился чувств. Добрый старик отнес его наверх в его комнату и стал хлопотать около него. Вскоре мальчик очнулся.

– Скажи, мы одни, Гармс? – спросил он.

– Да, совершенно одни, мой дорогой!

– Так слушай, Гармс, дядя отправляет меня в Рио-де-Жанейро к одному знакомому торговцу, где я должен поступить в учение – сортировать кофе и склеивать пакетики. Я мечтал об университете, а вместо того…

– О-о! Это нечто неслыханное! Жестокий, бессердечный человек! Грех ему будет за это! – замахал руками старик. – И ты один отправишься в такое далекое путешествие?

– Нет, в пятницу отходит в Рио-де-Жанейро судно с немецкими эмигрантами. Среди них есть один человек, лично известный дяде, ему он и поручил меня!

– И тебя отнимают от меня, мой ненаглядный? – воскликнул старик, – навсегда, безвозвратно отнимают! Нет, знаешь, я поеду с тобой в Бразилию!

– Что ты, Господь с тобой, Гармс! Ведь ты всю свою жизнь боялся моря! Ну, где тебе на старости лет!

– Ничего, милый мой! Я все это превозмогу, вот увидишь, все превозмогу!

– Кто же будет управляться здесь с твоими домами и капиталами, старина, с теми домами и капиталами, которые ты завещаешь мне? Что же касается меня, то, как знать, быть может, все устроится к лучшему!

– Да, да, – закивал головой Гармс, – как видно, все потеряно! Да… все потеряно для меня! – И он закрыл лицо руками.

Бенно же бросился на кровать, закрыл глаза, и ощущение невыразимой слабости овладело всем его существом.

Вдруг старик сердито сдвинул брови, провел гребенкой по своим волосам, натянул на себя сюртук и поспешно вышел из комнаты, направившись прямо в рабочий кабинет сенатора, где и остановился в дверях, ожидая, пока тот обратится к нему.

– Ну, что скажете, Гармс? – спросил его хозяин.

– Попрошу вашу милость разрешить мне сказать вам несколько слов!

– Говорите, я слушаю!

– Я позволю себе припомнить вам то время, когда мы мальчиками играли вместе во дворе этого дома, вы, господин сенатор, я и еще один, третий…

– О нем прошу вас не упоминать, Гармс!

– Нет, я должен вам сказать то, что вам, наверное, говорит и ваша совесть. Вы своей нетерпимостью, своей жестокостью довели бедного Теодора до края гибели, толкнули его своими руками в пропасть и, быть может, даже толкнули его на смерть… Вы погубили его и теперь хотите сделать то же и с этим бедным мальчиком! Грех вам за это будет!

Цургейден насмешливо усмехнулся.

– Я знал, – сказал он, – что вы придете к этому заключению, Гармс! Но это ни к чему не приведет, я не изменю своего решения, а потому избавьте себя от бесполезного труда распространяться далее на эту тему. Повторяю, я никогда и ни за что не изменю своего решения!

– Никогда?! Ни за что! Вот как! Даже и тогда, если я откровенно заявлю вам, что не останусь более ни часа в этом доме, после того как Бенно уйдет из него?! Если он уйдет отсюда, уйду и я!

Сенатор, видимо, испугался этих слов. На бледном, бесцветном лице его мелькнуло злобное выражение скрытой ненависти.

– Я понимаю, – сказал он, – вы хотите мне угрожать, хотите этим сказать, что отныне предадите на суд всему миру печальные и постыдные тайны нашего дома и этим думаете меня запугать. Так знайте, что мне все равно! Рассказывайте всем и каждому все, что вы знаете: моя честь останется все же незапятнанной, и этого с меня довольно!

Старик широко раскрыл глаза.

– Нет, господин сенатор, – сказал он, – в этом вы ошибаетесь… Подлецом я еще никогда не был и не буду на старости лет. От меня ни одна душа ничего не узнает о том, что мне известно об этом доме… Но зато…

– Все дальнейшие речи будут бесполезны! – заметил ледяным тоном сенатор, – вы можете поступать, как вам заблагорассудится!

– Конечно, конечно, – закивал головой старик, – но у меня еще один вопрос, который, однако, давит на сердце, точно камень.

– Что ж это может быть?

– Вы только что изволили сказать, что личная ваша честь, во всяком случае, останется незапятнанной. Но так ли это, господин сенатор? Можете ли вы в самом деле сказать себе, что ваша совесть совершенно чиста? Нет, я этого не думаю!

– Гармс! Как осмеливаетесь вы… говорить мне такие вещи!.. – и Цургейден вскочил со своего места, словно желая задушить своими руками говорившего.

– Нет, вы скажете мне, господин сенатор, – продолжал старик многозначительным, таинственным тоном, – скажете мне, о чем вы говорили с несчастным отверженным в то достопамятное утро там, в парадном вестибюле? Что сказали вы ему перед тем, как он вышел из родного дома, чтобы уже никогда более не возвращаться в него?

Цургейден пошатнулся, едва удержавшись на ногах.

– Вы с ума сошли, Гармс!.. – пролепетал он с трудом побелевшими губами.

Гармс молчал, глядя в упор в изменившееся лицо своего господина.

– С тех пор вы ни разу не посмели ступить на это место, вы приказали пробить в стене боковую дверь! Каин! Каин! Что ты сделал с братом твоим? Вот то, что я желал сказать вам, господин сенатор Цургейден! – И не взглянув даже на неподвижно стоявшего, словно онемевшего от ужаса сенатора, дрожавшего всем телом, старик вышел из комнаты. Но, вернувшись в комнату Бенно, старик был не в силах сдерживаться долее и расплакался, как ребенок.

– Все, все напрасно! Ничего я не могу поделать. Ты должен ехать, мой бедный мальчик…

Пошли дни за днями, тихо, однообразно. Старушка была опасно больна. Доктор приходил два раза в сутки, но Бенно не допускали к ней. Когда наконец вышло распоряжение сенатора на следующий день готовиться к отъезду, Бенно просил позволения проститься с товарищами, но и в этом ему было отказано. Только старик Гармс несколько раз заходил к нему в этот день.

– Ну, я сложил свои пожитки, – сказал он, – вместе с тобой и я отрясаю прах с ног моих за порогом этого дома!

– Но что же ты будешь делать теперь, Гармс? Право, тебе лучше было бы оставаться на старом насиженном месте!

– Нет, нет… и не говори мне об этом. Упаси Господь Бог, я бы, пожалуй, порядком поколотил господина сенатора! Нет, здесь мне оставаться нельзя. Я уже решил, как буду проводить свое время: буду ходить в гавань и беседовать с моряками, бывавшими в Бразилии, и разузнавать через них об этой стране. Затем стану изучать язык, на котором там говорят, и карту этой страны, чтобы всегда знать, где ты находишься, и ждать твоих писем!

– Да, ты – единственный человек, которому я буду писать оттуда!

Господин Винкельман, которому сенатор поручал на время переезда своего племянника, явился в назначенный день и час, чтобы отправиться вместе с мальчиком на судно. Гармс долго держал в своей руке руку Бенно, пока, наконец, за ним не прислали от сенатора.

– Неужели ты не позволишь мне, дядя, проститься с бабушкой? – спросил Бенно молящим голосом.

– Нет, это невозможно: она больна, я потом передам ей твой прощальный привет. Иди!

Гармс, стоявший за спиной Бенно, простился со своим господином и другом детства едва приметным кивком головы.

– Я ухожу, сударь!

– Хорошо, Гармс, я знаю!

И дверь захлопнулась за выходившими.

– Не провожай меня до судна, Гармс, все станут потом говорить об этом. Господь с тобой, я напишу тебе из Англии!

– Храни тебя Бог, дитя мое! Храни тебя Бог!

Они простились еще раз и расстались. Бенно молча шел рядом со своим будущим спутником.

– Так вы намерены изучать торговое дело в Рио у Нидербергера и Ко? Неужели вас так тянет в далекие страны или вы просто хотите повидать свет и людей, молодой человек? – спросил после довольно продолжительного молчания господин Винкельман.

Бенно отвечал уклончиво, но в душе был рад, что его спутнику, по-видимому, не было ничего известно о причинах, побудивших его отправиться в столицу Бразилии.

Между тем они очутились уже на пристани. Через несколько минут их судно должно было сняться с якоря. Надо было спешить. Среди всеобщей суматохи и волнения наступил наконец этот решающий момент. Бенно забрался в свою каюту и, уронив голову на руки, предался невеселым размышлениям, тогда как господин Винкельман занялся размещением в стенном шкафчике всевозможных съестных припасов, затем пригласил своего молодого спутника воздать должное всей этой вкусной снеди.

– Это необходимо в пути, поверьте моему опыту: я уже третий раз совершаю такое путешествие. Ведь это, так сказать, моя профессия; я по поручению бразильского правительства приглашаю желающих основать немецкую колонию в Бразилии. Вот и с этим судном у меня едут туда более пятисот человек различных профессий и сословий.

Но Бенно не стал поддерживать разговор, лег на свою койку и постарался заснуть.

В продолжение целых трех суток бедняга почти не слезал с койки и не говорил ни с кем: так тяжело было у него на душе.

– А долго ли продолжается это путешествие? – спросил наконец он своего спутника.

– Месяца три, а при плохой погоде и четыре!

– Ах, Боже правый! Да ведь так можно умереть с тоски!

– Да, если вы будете продолжать лежать на своей койке! Но выйдите на палубу, завяжите знакомство с пассажирами и увидите, что здесь вовсе уж не так нестерпимо скучно!

Бенно последовал этому доброму совету и вышел на палубу. Здесь было людно и пестро. Большинство пассажиров уже успело перезнакомиться и даже подружиться. Все сидели группами, болтали, спорили, курили, любовались прекрасной картиной заката на море – словом, жили обычной, скорее приятной жизнью.

– Добрый вечер, молодой человек! – произнес за спиной Бенно чей-то знакомый голос, и смуглая мужская рука опустилась на его плечо.

– Сеньор Рамиро! – воскликнул Бенно, обернувшись и узнав владельца цирка, – но как мог я ожидать встретить вас здесь? Вы намерены попытать теперь счастье в Рио с вашим цирком?

– Ну, положим, не в Рио. Жена моя и все остальные продолжают свое дело в Германии, а я здесь только с Педрильо и Михаилом. – При этом Рамиро глубоко вздохнул, затем, проведя рукой по лбу, точно отгоняя назойливую мысль, добавил: – Впрочем, не следует оглядываться назад: это всегда только подрывает силы и лишает решимости. Ведь я, собственно, – уроженец Южной Америки; я – из Перу и теперь снова отправляюсь туда!

– Но наше судно идет в Рио-де-Жанейро!

– Да, а оттуда мы думаем напрямик добраться до моей родины! Главное ведь только перебраться через океан!

– Вы, конечно, хотите приобрести в Рио новых лошадей?

– Лошадей?! О, я буду рад, если будет возможность ежедневно покупать несколько фунтов хлеба! Здесь нашему брату трудно что-нибудь заработать: это не то, что в Европе.

– Так почему же вы уехали оттуда?

Глаза перуанца метнули молнии. Странное, загадочное выражение появилось на мгновение на его лице. Он как будто хотел что-то сказать, но сдержался, затем, немного погодя, продолжал:

– Я, видите ли, не всегда был цирковым наездником! Было время, когда и я носил форму одного из лучших училищ, будучи сыном богатой и уважаемой семьи… Но затем мой лучший друг, на которого я полагался, как на самого себя, предал меня… О, вы не можете себе представить, что я выстрадал в то время!.. На меня пало подозрение в похищении драгоценного алмазного убора. На самом деле я и в глаза не видел его, но все улики были против меня. Вскоре мне стало ясно, что похититель этих драгоценных камней был не кто иной, как мой друг Альфредо. Я всегда готов поклясться, что это был он. В безысходном отчаянии я упал к его ногам, молил его, просил пощадить мою молодость и не делать меня несчастным на всю жизнь, не взваливать на меня позорной вины, в которой я вовсе неповинен, но он только пожимал плечами. Тогда, доведенный до последней крайности, я решился доказать на суде, что истинный виновник не я, а Альфредо. И доказал это ясно, но судьи были уже предубеждены против меня, и на меня только пало новое обвинение – в желании оклеветать своего друга детства и взвалить на него свою вину. Таково было общее мнение, и я был осужден на тюремное заключение, впрочем, весьма непродолжительное, ввиду моей молодости – мне было тогда всего семнадцать лет, – но имевшее для меня самые страшные последствия. Я метался, как дикий зверь в своей клетке, бился головой о стены, будучи не в силах примириться со своим незаслуженным позором, пока жестокая горячка не лишила меня сознания и не поставила на край могилы. То было поистине самое ужасное время моей жизни!

– Ну, а затем? – спросил Бенно, невольно заинтересованный судьбой своего собеседника.

– Несчастье редко приходит одно! Так было и со мной. В то время, когда меня упрятали в тюрьму, у меня была еще мать, добрая, честная старушка, и я был будущим наследником громадного состояния. Но спустя несколько месяцев, когда я немного оправился после тяжелой болезни, и меня выпустили из тюрьмы, бедная мать моя была уже в могиле, а все состояние наше перешло по завещанию церквям и монастырям, в качестве искупительной жертвы за мою грешную душу!.. Ха… ха… ха!.. А я остался выброшенным на улицу, полубольной, без гроша в кармане. Все, все у меня было отнято!..

– Да, это ужасно! И вот тогда-то вы и сделались цирковым наездником?

– Нет, прежде я зашел еще раз в дом своего бывшего друга Альфредо и сказал ему несколько слов, но слов этих ни он, ни я не забыли и до сих пор.

– Вы прокляли его?! – с ужасом пролепетал Бенно.

– Да, проклял на веки веков, проклял и сказал, что потребую у него ответа за его поступок в день страшного суда, перед престолом Господним!

– И это были ваши последние слова?

– Да, но ненависть к этому человеку и теперь еще живет в моей душе, и я сейчас мог бы, не содрогнувшись, задушить его своими руками!

– И ради этого вы теперь едете в Перу?

– Ну, не совсем так! Цель моего путешествия несколько иная, и я готов сообщить ее вам, но только при известном условии: вы должны прежде ответить мне на один вопрос.

– Что именно вам угодно знать, господин Рамиро? – спросил Бенно, стараясь казаться невозмутимым.

– Дело в том, что, спустя несколько дней, после того, как вы оказали нам такую огромную услугу, не видя вас, я решился расспросить о вас некоторых из ваших товарищей и узнал от них о тех последствиях, какие имел для вас этот великодушный поступок. Тогда я нашел случай заговорить с тем славным стариком, что живет в вашем доме, и он стал упрекать меня, что я побудил вас на такой поступок, за который вам придется жестоко поплатиться. Я почуял, что вам грозит что-то недоброе, и у меня вдруг стало тяжело на душе. Теперь скажите мне, вас бесповоротно изгнали, изгнали насильно из Гамбурга, да?

– Раз вы спрашиваете меня об этом, то я должен сказать вам, – да!

– Я так и знал! Но пусть же это не причинит вам вреда, Бенно!

– Что вы хотите этим сказать, господин директор?

– А то, что я, бедный нищий, цирковой наездник, уличный фигляр, повидавший вволю и голод, и холод, предлагаю вам царские богатства!

Да, дайте мне договорить! Я хотел рассказать вам всю мою историю; слушайте же! – Рамиро продолжал уже полушепотом: – Семья моя была очень богата, но не только землями, лесами и угодьями, подобно нашим соседям, а еще и тем, что один из моих предков, Мануэль Фраскуэло, случайно нашел на своей земле алмазные копи. Эти копи вызывали сотни самых диковинных рассказов и возбуждали зависть всех соседей и вообще всех, кто только слыхал о них. В весьма короткое время прадед мой составил себе, благодаря этим копям, состояние в несколько миллионов. Но в ту пору страну нашу опустошали беспрерывные войны, и Мануэль Фраскуэло решил, забрав свои богатства, переселиться в другую, более безопасную для него страну. Однако в ночь, когда все было готово к тайному бегству, в дом его ворвались солдаты. Эти разбойники потребовали, чтобы он отдал свои алмазы, но отважный старик объявил, что все давно уже отправлено им в надежное место и что здесь нет ни одного камня. Когда же он, защищаясь от толпы, выхватил из-за пояса пистолет, то его буквально разорвали в клочья, но он унес с собой в могилу свою тайну, и никто до сих пор не отыскал его сокровища!

– И что же, вы теперь намерены возобновить эти поиски? – спросил Бенно.

– Да, но я еще не все сказал вам! Слушайте дальше. Много я мотался по белу свету, но сердце мое всегда стремилось к родине, и я при всяком удобном случае старался получать вести оттуда. Я сам посылал бывшим друзьям и знакомым приветы и поклоны, и от них получал иногда письма и поклоны. И вот однажды, когда я со своим цирком остановился в глухой деревеньке Венгрии, ко мне вдруг явился один человек от имени Альфредо, посланный им на мои розыски. Сам он, оказывается, уже много лет тому назад ушел в монастырь, где и живет в непосредственном соседстве с бывшим поместьем семьи Фраскуэло. Он приказал сказать мне: «Вернись на родину и начни новую жизнь там, где много лет тому назад ты потерпел крушение, вернись домой, потому что сокровища прадеда твоего найдены».

– Неужели? – воскликнул Бенно.

– Да, это так! – убежденно повторил сеньор Рамиро.

– Так что вы теперь знаете, где находятся эти алмазы?

Рамиро отрицательно покачал головой.

– Альфредо пожелал лично указать и назвать мне это место, чтобы я узнал о своем счастье из его уст: очевидно, он этим хочет искупить свою вину передо мной!

– Что же сталось с посланным вам человеком?

– Он скончался вскоре по прибытии в Европу! Но что же из этого? При мне собственноручное письмо Альфредо!

– И вы думаете теперь отправиться пешком через всю Бразилию?

– Да, с вами, я надеюсь… Из-за меня вас постигло несчастье, и я желал бы вознаградить вас за это: алмазов там на несколько миллионов, верьте мне!

– А давно ли вы получили это известие?

– Да уже более двух лет! Альфредо, как монах, не имеет в своем распоряжении ни гроша и поэтому не только не смог мне выслать на дорогу, но даже его посыльный вынужден был совершить переезд в Европу в качестве служащего на судне. Вот причина, почему я не мог немедленно отправиться в Бразилию: мне необходимо было прежде всего добраться до Гамбурга, где я надеялся сесть на судно. Я очень хотел забрать с собой жену и детей, да при бедности все – помеха, и возможное становится невозможным. А в такого рода экспедициях, как та, какая теперь предстоит мне, женщины и дети – страшная обуза. Я был так рад, что хоть нас троих господин агент согласился бесплатно перевезти через океан. Конечно, упаси Господь, чтобы он узнал о моих планах!..

– Понимаю, он должен думать, что вы переселенцы…

– Ну, да! Пусть нам дадут наделы, мы обождем немного, да и давай Бог ноги!

Звонок на палубе возвестил, что пассажиров приглашают спуститься в каюты.

Наездник протянул руку Бенно, и они расстались. Палуба быстро опустела.