Убрали пуддингь. На столе появилась вторая бутылка вина и блюдо с плодами; господин Торстратен спокойно чистил яблоко с красным бочком.

– Это хороший сорт, мой юный друг, рекомендую вам. Ну, теперь вы можете рассказывать вашу историю. – И Антон, ничего не утаивая, рассказал незнакомцу все, что знал, все подробности своих обстоятельств, все, что случилось с ним и с отцом в Лондоне.

Господин Торстратен, казалось, был очень доволен. – Дело совсем не так плохо, – сказал он, помолчав. – Надо только найти этого Томаса Шварца.

Антон всплеснул руками. – О, сэр! Если бы вы мне помогли в этом! Если бы это было возможно!

– Во всяком случае, это не невозможно, мой юноша. Надо присмотреться, разузнать, поразспросить кой-кого и выждать время. Что-же касается занятий для вас, то это я вам могу устроить. Для моего предприятия как раз нужен молодой человек, такой, как вы.

Антон чуть не закричал от радости.

– Кто вы такой, сэр? – спросил он, полный необузданного восторга.

– Я? – И господин Торстратен как будто призадумался. – Я резчик по меди, но дело у меня еще очень небольшое, и я работаю вместе с одним приятелем. Нам нужен кто-нибудь для разных мелких услуг, кому можно бы давать то те, то другие поручения, а главное – лицо вполне надежное, на которое можно положиться.

Глаза Антона загорелись. – О, сэр, на это я гожусь, – вскричал он. – Право, я гожусь.

– Конечно, мой милый, я это вижу. Выпьем за нашу будущую дружную и долгую общую жизнь.

Они чокнулись, и глаза Антона стали разгораться еще больше. С непривычки, выпитое вино действовало на него очень сильно, и наш застенчивый друг пустился ораторствовать, расказывая и том и о сем, пока наконец им не овладела непреодолимая истома. Господин Торстратен посоветовал ему вздремнут после обеда, – этот господин, очевидно, был проникнут самым трогательным участием к своему новому мальчику для посылок, он даже накинул ему на плечи шубу, которая лежала тут же, в комнате, и еще раз помешал в камине. Искры закружились и затрещали, легкий сумрак накинул уже на все свой покров, с улицы доносился свист восточного ветра и еще более усиливал приятное чувство от теплоты в комнате. Антон улыбнулся, закрыв глаза. – Как вы добры, сэр. Я постараюсь изо всех сил отплатить вам за все ваши благодеяния…

Голландец кивнул головой. – Хорошо, мой юный друг, хорошо. Не надо только во сне грезить о слишком привольной жизни! Потом всегда трудно бывает приниматься за работу.

– Это-то и радует меня, этого-то именно я и желаю. Только, не правда-ли, ведь мы все-таки будем разведывать на счет Томаса Шварца?

– Конечно. У меня в Лондоне много знакомых.

– Отлично! Отлично! Мой бедный отец должен же, должен…

Тут он заснул, а голландец бросил на кушетку торжествующий взгляд. «Теперь ты у меня в руках» – можно было прочесть в его хитрых глазах. – «Мальчуган! ты именно тот, кого я давно уже ищу, – бессознательное орудие в моих руках»..

Он тихонько вышел и дал хозяину приказание не будить молодого человека. «Завтра рано утром я зайду», прибавил он.

А Антон между тем спал, как убитый. Его здоровая юность вознаграждала себя за усталость и беспокойство последних суток; он спал крепким сном без сновидений и проспал без просыпа до другого утра, когда господин Торстратен опять пришел в трактир.

Добродушный человек рассмеялся, когда Антон, красный от смущения, начал извиняться. – Ну, теперь вы отдохнули, – сказал он, – и можете идти со мной. Нам надо сделать несколько покупок.

– Конечно, сэр, конечно. А ваше заведение близко отсюда?

– Так себе. Ну, пойдемте.

Наскоро сделав туалет, Антон получил завтрак, и затем они пошли, как сказал господин Торстратен, в его мастерскую.

По дороге голландец вынул из портфеля пятифунтовый билет и протянул его нашему другу. – Видите вон там москательную лавку, Антон? Купите мне там то, что написано на этой бумажке.

– А вы меня подождете, сэр?

– Конечно.

Антон пошел с деньгами в лавку и, исполнив поручение, вернулся на прежнее место. Господина Торстратена не было; после долгих поисков, оторопевший мальчик увидал, наконец, его стоящим в ожидании, в некотором отдалении.

– Я замешкался сэр?.. В лавке было много народа.

– Ничего, ничего. Разменяли ваш билет?

– Вот деньги, сэр.

Голландец с видимым удовольствием взял серебреные монеты. Он подбрасывал их на руке, побрякивал ими, на лице у него играла довольная улыбка. – Это во-первых, – сказал он. – А теперь вы мне должны купить сигар, – вон как раз магазин, который нужен.

И второй билет таким же образом перешел из портфеля в руки Антона; и опять он разменял его на серебреные монеты. Господин Торстратен опять стоял в стороне, опять глаза его заблестели, когда он получил деньги. – Прекрасно, прекрасно… Вы очень способный молодой человек, Антон.

То же продолжалось и дальше. В разных местах были разменяны десять билетов, пока наконец, весь запас, по-видимому, истощился. – На сегодня мы сделали все наши покупки, – сказал голландец. – Теперь пойдем в мастерскую.

Антон молчал. Он не мог понять, зачем его господин целый час ходил с ним вместе по городу и поджидал его каждый раз в известном отдалении от двери, между тем как все купленные предметы можно было приобрести по близости, а некоторые даже в одном и том же магазине, а не ходить за ними в три разные места. Впрочем, господин Торстратен, очевидно, знает лучших поставщиков и предпочитает покупать у них. Как бы то ни было, Антон не высказал ему своего удивления.

Дом, где помещалась так называемая мастерская голландца, находился в узкой, полутемной, грязной улице. Нижние этажи домов были заняты лавками ветошников, распивочными и тому подобными заведениями, а в верхние нужно было подниматься по старым, истоптанным лестницам. Нередко можно было встретить здесь здания, которые от дряхлости устало клонились к земле и кое-как поддерживались утопавшими в грязи подпорками.

Там, где, при благоприятных условиях, едва поместилось бы несколько сотен жителей, здесь ютились целые тысячи. Каждый аршин пространства был густо заселен, каждый уголок был чем-нибудь занят. Антон внутренно содрогался; он с чувством умиления вспоминал зеленый берег Келлерского озера у себя на родине, тихия, мирные, соломенные крыши, под которыми люди жили иначе, лучше, чем здесь, где нужда и горе читались на каждом лице, выглядывали из каждого окошка.

Ему становилось жутко при мысли о возможности провести ночь в этих серых разрушенных логовищах.

– Идите, идите за мной, – сказал господин Торстратен, немного нагибаясь, чтоб пройти в низкую дверь, – нам надо в задний флигель.

Антон мужественно подавил свой ужас. Старые, покрытые грязью стены отсырели, от главного корпуса к флигелем шли деревянные перекладины, под ногами, по скользкой каменной мостовой, текла липкая бурая грязь, в которой плавали всевозможные отбросы.

При встрече с кем-нибудь, приходилось плотно прижиматься к мокрой стене, – иначе нельзя было разойтись.

Антон подавил вздох, – Господин Торстратен, – шепотом спросил он, – вы живете в этом доме?

Голландец потряс головой – Нет, юноша… Боже сохрани! Вот было би ужасное существование?

Наш друг облегченно вздохнул. По крайней мере этого нечего опасаться. Он не допускал возможности заснуть в подобном ужасном месте.

Наконец, они миновали передний корпус дома. За ним, тесно к нему примыкая, стояло несколько больших, но тоже ветхих флигелей, занятых жильцами. Извнутри не. было слышно ни звука, ни шороха, который говорил бы о деятельности, о жизни. Даже дети, с бледными изможденными лицами, смирно сидели на ступеньках лестницы, а не бегали и не возились, как во всем Божьем мире: даже собаки не лаяли, а только ворчали и гонялись за исхудалыми кошками, которых здесь было вдоволь.

– Сюда наверх, – сказал голландец.

Опять темная, грязная лестница, а за ней и еще такая же.

Наконец, наши путешественники остановились перед дверью сомнительного цвета. Все в этом доме носило отпечаток нищеты и захудалости.

Кроме этой двери, на площадке были еще две; голландец сначала оглядел их и, убедившись, со всеми предосторожностями, что никто не подслушивает, тогда только сделал рукой три легких удара до верхней части двери и три по нижней. Минуту спустя, он провел бородкой ключа по средней доске.

По этому последнему знаку дверь открыли извнутри и сквозь щель на них уставилась чья-то лисья физиономия.

– Это ты, Пит?… Эге, кого это ты ведешь?

– Доброго приятеля. – отвечал Торстратен. – Впусти нас Маркус.

– Да кто это? Кто?.. Ты такой легковерный, Пит.

– Глупости!

И Торстратен ввел мальчика в маленькую, убого обставленную комнату, которую он тотчас же замкнул извнутри. По стенам стояли два дрянные деревянные стула, а у плотно завешенного окна стол, на котором лежали всевозможные инструменты, – щипцы, гвозди, резцы, металлические доски и пр. Кроме того стояли стклянки с разными жидкостями, и среди всего этого хлама горела лампа, при тусклом свете которой работал человек с лисьей физиономией.

Он занят был медной дощечкой, на которой вырезал какие-то знаки, или буквы… тень от руки не давала разглядеть, что именно…

– Ну, мой добрый Пит, – сказал он несколько насмешливо, – а этот юноша? На что тебе этот мальчишка?

– Это человек, которого мы искали, Маркус.

– По-моему, слишком молод.

– Ну, об этом уж предоставь судить мне. По уговору, внешними делами заведую я.

Маркус кивнул головой. – Иначе сказать, ты болтаешься во дорогим трактирам, прогуливаешься и прохлаждаешься, а я сижу в этой норе и работаю, слепя глаза.

Голландец похлопал себя по карману. – Пополам. – спокойно сказал он.

– Значит, удалось?

– Вполне! Должен же ты, наконец, согласиться, Маркус, что на этого рода дела, ты совсем не годишься. А кроме того, ты имеешь все основания, считать дневной свет довольно скверным изобретением.

Маркус зарычал, как обозлившаяся собака. – Пора положить конец этой истории, – сказал он. – Такое каторжное рабство выносить невозможно. Сами судьи не придумают ничего худшего.

Голландец кивнул головой. – А как идет твоя работа, Маркус?

– Гм, завтра будет готова.

– Вот и хорошо. Ты в накладе не останешься, дружище. Только дай мальчику какую-нибудь работу, чтоб не возбудит в нем подозрений. Потом я опять возьму его с собой.

– А ты уверен, что он сможет довести дело до конца….. такой юнец.

– Именно благодаря тому, что он такой дурень. Ну, так слушай же, Маркус, дай ему какую-нибудь работу.

Человек с лупой и резцом порылся в своем хозяйстве и вытащил оттуда медную дощечку, тряпку и стклянку с светлой жидкостью.

– Вот, Пит, заставь его размачивать эту доску в спирте пока у него не полопаются пальцы.

Торстратен засмеялся. Весь разговор велся на английском языке; теперь же новый повелитель Антона снова начал говорить по-голландски, поручая ему вычистить медную доску.

– Современен вы можете поступить и в ученики по нашему делу, – сказал он. – Тогда мы наймем лавку.

– Здесь страшно, – признался Антон. – Зачем вы зажигаете лампу среди белого дня, и почему дверь у вас на запоре?

Странная усмешка искривила губы голландца. – Остерегаемся, воров, – сказал он, пропуская мимо ушей первый вопрос нашего друга. – В больших городах жизнь идет иначе, чем в глухих деревнях.

Антон вздохнул. – И гораздо хуже, безотраднее, – сказал он. – Если бы мне пришлось жить в подобном доме, я наверное скоро бы расхворался.

– Вы можете стоять за прилавком, вместо того, чтобы работать… это, как вы захотите. В Лондоне квартиры так дороги, что для мастерской приходится довольствоваться и этой.

Антон промолчал, но про себя подумал, что лучше бы поменьше прокучивать в трактирах, чем жить в такой ужасной дыре.

Торстратен вынул из кармана несколько нумеров газет и стал читать, а Антон начал тереть медную доску и тер до тех пор, пока она заблестела, как золотая; после этого ему дали что-то пилить, а когда и эта работа была окончена, голландец опять увел его с собой. Но прежде они с Маркусом разделили между собою все наличные деньги поровну.

– А сигары, которые ты покупал? – проворчал человек с лисьей физиономией. – А трактирные издержки, перчатки, одеколон?

– Это все в счет предприятия. Не сам же я стану это оплачивать!

– По крайней мере пополам, я полагаю.

– Хорошо, в таком случае иди завтра ты, Маркус. Для меня все равно.

Яростный взгляд был ответом. – Дьявол! – прошептал Маркус. – Душегуб! Я не решусь доверить тебе крупный билет!

Торстратен равнодушно улыбнулся. – К сожалению, твой шрам поперек носа и лба слишком бросается в глаза, – сказал он насмешливо, – а так как за твою поимку назначена изрядная сумма, то я бы советовал тебе лучше не показываться в публике. Для тебя крупный билет не более, как простой лист бумаги.

И он открыл дверь, а Маркус вскочил с быстротой молнии, чтобы овладеть ключем. – Пойдемте, Антон, нам надо еще кое-что сделать, и затем на сегодня наш деловой день кончен.

– Уже? – удивленно спросил мальчик:

– Да. Для расширения дела требуется еще много. У меня, конечно, есть собственные средства, и я могу спокойно выждать это время.

Опять начались покупки в разных магазинах, каждый раз в новой улице, причем каждый раз менялся новый билет. В промежутках обедали с таким же комфортом, как накануне, потом пили кофе, конечно с ликером и сладким печеньем, и в заключение Торстратен протянул мальчику четыре английских шиллинга.

– Заплатите в какой-нибудь гостинице за ночлег, мой юный друг, а завтра в 9 часов утра будьте в гавани, в гостинице «Четырех стран света», где мы обедали вчера. Без меня вам еще не найти мастерской.

– Конечно, сэр. А как ваш адрес?

Торстратен посмотрел в сторону. – Львиная улица, 14, – сказал он. – Уэльс и К°.

– Благодарю вас, сэр. Больше не будет приказаний?

– Только одно желание, чтоб о моих делах не было разговоров. Порядочный молодой человек никогда не выносит в люди ничего, что касается его патрона. Это непозволительно хотя бы в виду конкурренции.

– Очень хорошо, сэр. Я буду молчать.

– Очень рад. А еще вот что. Вы намерены опять ночевать в Приморской улице, у хозяина-немца?

– А это далеко отсюда?

– По крайней мере мили две. Хорошее помещение, вполне отвечающее всем вашим требованиям, вы найдете у Диггинса и Кордеса, в гавани, через две улицы отсюда.

– Так я помещусь там, сэр. В 9 часов я буду в «Четырех странах света».

Торстратен кивнул головой и Антон с почтительным поклоном удалился. Четыре шиллинга побрякивали в его кармане и наполняли сердце его гордой радостью. Первые заработанные деньги! Он пересмотрел их еще раз, как будто желая убедиться, что это действительно подлинные, настоящие серебряные четыре шиллинга!

После сытного обеда, на ужин ему достаточно было куска черствого хлеба на несколько пфеннигов, а ночлег вероятно тоже будет стоить немного. Он хотел удовольствоваться самой маленькой комнатой на чердаке.

Мужество вернулось к нему опять, он снова начал мечтать об адвокате, о попытках попасть в тюрьму к своему отцу. «Надо поговорить с хозяином, – решил он. – Теперь четыре часа пополудни, и времени еще довольно, чтоб побывать в Приморской улице».