Господин пожал плечами: – Не желаешь, так, как хочешь! И с этими словами господин пошел дальше, а один из носильщиков понес его багаж. Остальные разошлись тоже, и Антон остался один, с сжатыми кулаками, с сердцем, переполненным отчаянием. Сколько вопиющих несправедливостей должен он выносить молча.

Тут Антону вспомнился приятель его отца, в которого старый, честный Кроммер слепо верил, за которого он поручился по векселю, чтоб избавить его от погибели, и который однако же обманул его, лишил его дома и крова и заставил бродить на чужбине бездомным скитальцем. Это было первое страшное преступление против того, кто был честен и добр, а потом второе, еще более гнусное, еще более возмутительное. Его, который никогда даже в мыслях не посягнул на чужое добро, обманом и коварством вовлеченного в преступление, бросили в тюрьму, как мошенника и грабителя.

И на все это небо спокойно взирало, все это оставалось безнаказанным, всего этого было еще мало, чаша страданий еще не переполнилась. Еще и ему самому становились поперек дороги, мешали работать и в самом зародыше губили слабые надежды…

Какой горечью, какой едкой, жгучей болью было переполнено его сердце.

Антону казалось, что все заволоклось тучами, и он безнадежно поник головой. Как, слезы? У него в глазах слезы? Нет, он жаждет мщения, он хочет драться, он готов все разметать, все обратить в дребезги. От злобы ему хотелось самый мир перевернуть вверх дном.

Антон бесцельно шел вперед, употребляя все усилия, чтоб заглушить внутренний голос, который безустанно нашептывал ему одно и то же. Но эти усилия оставались тщетными, и он опять и опять начинал прислушиваться к тому, что говорил этот голос: – «Тебе следовало с благодарностью принять великодушное предложение лорда Кроуфорда, и тогда ты получил бы возможность сделать что-нибудь для твоего несчастного отца. Лорд узнал бы подробнее об обстоятельствах обвиняемого, узнал бы, что за человек Томас Шварц, и стал бы ходатайствовать за отца. Да и сам ты не терпел бы нужды».

Он не в состоянии был заставить замолчат этот тихий голос, он мог только перекричать его.

«Хотел бы я убить этого лорда, задушить его собственными руками». Вот все, что он думал.

В самом мрачном настроении Антон продолжал свои поиски. Он останавливался у каждого судна, возле каждой кучки рабочих, везде предлагая свои услуги и везде, в той или иной форме, получая отказ. Здесь говорили, что всего скорее он найдет работу в другом месте, там замахивались на него палкой, или просто выталкивали прочь, в других местах над ним издевались.

Он подошел к барке с дровами и попросил работы. К нему обернулся громадного роста детина, прищурился и испытующе оглядел новичка, желавшего взяться за одну из самых тяжелых и утомительных работ; вдруг он схватил нашего друга за плечи и поднял его кверху, как поднимают маленьких детей.

– И такая-то муха, такой карапуз лезет в нагрузчики, – вскричал он.

Недружелюбный смех раздался вслед за этими словами. «Приходи лет через десять, – сказал кто-то, – тогда твои кости лучше будут годиться!».

Другой вытащил громадную флягу. – Хлебни ка малость, малыш, – сказал он. – Ты такой бледный, такой вялый, небойсь с утра маковой росинки во рту не было, а?

– Господи! у самих гнездо ребят дома.

И вслед за этими словами протянулась чья-то сострадательная рука, и кусок хлеба и добрый кусок сала полетели навстречу нашему другу. Как туча мух окружили его все эти слова, как лезвие ножа резануло дружелюбное предложение работников.

Итак, его принимают за нищего!

Он молча повернулся и пошел дальше.

У всех тут было свое дело, только он один был совсем лишний, у всех была цель, к которой они стремились; только у него не было ни отчизны, ни пристанища, где его встретило бы другое сердце тепло и любовно. Он почувствовал себя очень, очень несчастным.

Свинцовое небо низко нависло над покрытой снегом землей. Там и сям, в сером тумане, одна за другой летали и каркали вороны. И у этих было свое привычное место, куда они собирались вместе на ночлег. А он? У него не было ни друзей, ни надежд, ни опоры.

Ему пришло в голову еще попытаться у уборщиков снега. Они работают по всему городу, потому, быть может, примут его и дадут возможность заработать хоть несколько пфеннигов! Он пересчитал в кармане свои деньги и глубоко вздохнул; там было всего несколько грошей, – все деньги отец унес с собой. О, Царь небесный! Какие надежды на ближайшее будущее! Он встрепенулся; время было уже послеобеденное, скоро наступят сумерки. Неужели все эти часы с раннего утра пройдут даром, не принеся с собой ничего.

И опять ему послышались слова господина, говорившего по-немецки, во дворце Кроуфорда. «Испытайте, что стоят голые руки мальчика в Лондоне.»

Ему стало страшно, он пошел искать уборщиков снега.

Но близости, в узких улицах и переулках гавани не было ни одного. Перед каждым домом домохозяева и жильцы наваливали целые груды снега и льда, через которые прыгала уличная молодежь. Проезжавшие возы оставляли на них глубокие борозды, а тысячи ног разносили снег на своих подошвах, так что убирать было нечего. Бедный народ, со своими невзыскательными привычками, легко мирился с зимним покровом до тех пор, пока придет тепло и очистит их улицы. И Антону казалось это очень естественным.

Антон пошел быстрее. Неужели он заблудился? Еще две-три узкия улицы, и он очутился в совершенно незнакомой части города. Этого только не доставало!

Несмотря на холод, он весь покрылся потом.

Каким образом попадет он назад, в харчевню немца?

Он обращался десять, двадцать раз к прохожим, расспрашивая о дороге, но никто не понимал его; наконец, один полицейский обратил на него внимание и вывел через дворы и задворки перепуганного и обессиленного мальчика в хорошо знакомую ему улицу, где находился кукольный театр, и где медведь уже собирал деньги на жестяную тарелку. Антон с содроганием отвернулся.

Наступил вечер. Наш друг видел, как длинной вереницей тянулись с работы уборщики снега, с лопатами на плечах и с короткими дымящимся трубками в зубах. С некоторыми шли дети, цепляясь за отцовскую руку, иные запевали веселые песни, а Антон с беспокойной завистью смотрел им вслед, словно эту скромную долю они похитили у него самого.

Вот уже он перед дверью харчевни; пьяные, пошатываясь, то входили, то уходили, как в тот вечер; сени были ярко освещены, а за прилавком хозяйничали Романн и его жена, с деловой улыбкой, которая появлялась у них на лицах, – вроде праздничной одежды, – вместе с первым посетителем. На прилавке, за бутылками, стояла целая масса тарелок с готовыми бутербродами, пахло мясом и сыром. Антон вдруг почувствовал приступ страшного голода. Со вчерашнего вечера у него не было во рту ни кусочка.

Но, конечно, эти разубранные тарелки были не для него, он знал по опыту, как это дорого.

Он вышел опять на улицу, отыскал по близости булочную, где на все свои деньги купил хлеба и затем скромно попросил у женщины, стоявшей за прилавком, стакан воды. Вероятно, бледное лицо и темные круги под глазами юного чужестранца пробудили чувство сострадания в сердце продавщицы, потому что она окликнула кого-то по имени, и, когда мальчик лет двенадцати вошел в лавку, дала ему короткое приказание. Мальчик тотчас вернулся с большим стаканом пенящегося пива, которое он с ласковыми словами предложил чужому посетителю.

– Выпей! У нас много.

Антон растерялся. «Я просил стакан воды», пролепетал он.

– О, ведь так холодно! Выпей лучше пива.

Мальчик усадил своего гостя на скамейку, запах пива был так соблазнителен, а приятная теплота лавки так манила удовлетворить потребность в пище и отдыхе. Антон почти бессознательно взял стакан и одним глотком осушил его до дна. И его юный покровитель тотчас принес ему еще другой стакан.

Антону было стыдно ужасно, но – женщина смотрела с такой ободряющей улыбкой, её глаза блестели так ласково, что отказаться было невозможно.

Покончив с хлебом и пивом, Антон протянул на прощание руку, но денег, которые, добродушная женщина хотела отдать ему обратно, не взял. И в этот момент он с болью в сердце подумал, – «не все-ли равно, – несколько пфеннигов, или ровно ничего».

Через ярко освещенные сени, в которых толпились пьяные, он пробрался к себе на чердак, где стоял леденящий холода, Единственное стекло в перекошенном окне замерзло, вода в чашке для мытья покрылась тонкой пленкой льда, постель с холщевыми простынями была холодна, как металл. Антон дрожал. До имеет-ли он право ночевать здесь? Чем заплатит он даже за такое печальное пристанище? Тем не менее он подполз под одеяло, свернулся и укутался, сколько мог. Зубы от холода стучали, как в лихорадке. Но наступивший сон не принес, собственно говоря, покоя. Смутные, беспокойные сновидения тянулись всю ночь, беспрестанно прерываясь, и мальчик, обливаясь потом, ежеминутно просыпался. То он видел своего отца в тюрьме и старался освободить его, повалив на землю лорда; то сам он шел по узким, неприютным улицам, среди оборванцев, то громоздился на глыбы снега и все спрашивал, спрашивал, не получая ответа, Он то возбужденными глазами всматривался в темноте в потолок комнаты, то прислушивался к шуму, доносившемуся из харчевни, и вновь в бессилии опускался на подушку.

А долгая, унылая ночь все тянулась!

Утром несчастный мальчик спустился в харчевню раньше, чем появился кто-нибудь из посетителей. Ему не пришлось тратить много слов; хозяин сам увидал, как обстоят дела, но, несмотря на свою собственную бедность, честный человек отказался взять пару платья, которую Антон принес ему в уплату за ночлег, и сказал, покачав головой.

– Спи себе там наверху, в чердачной комнате, пока нет нового жильца… до тех пор ведь это мне ничего не стоит.

Антон поблагодарил и снова пошел на поиски, уже совсем не так бодро, как накануне, пошел почти без надежды, только для того, чтобы не сидеть без пищи и всякого дела в своей слишком холодной комнате. Он потерял все.

На этот раз он опят случайно оказался у дворца лорда Кроуфорда. Синий дымок поднимался из трубы, у боковой калитки стояла кухонная телега и слуги, одетые во все белое, выгружали из неё корзины и ящики. В каком изобилии и как опрятно доставляются сюда припасы, как благоденствуют жители этого дома!

Антон сжал кулаки. Лучше умереть на месте, чем войти туда и просить о милости.

Он опять направился к гавани. Было еще холоднее, чем накануне, в воздухе крутился снег, иззябшие и голодные вороны еще более многочисленными стаями летели с востока на запад, но и сегодня ему не удалось заработать ни одного пфеннига.

Все воздушные замки Антона разлетелись в прах, – он видел перед собою неминуемую смерть.

Около полудня Антон, в изнеможении, опустился на скамейку и подпер голову руками. Что же будет дальше?

Однако человек не умирает так скоро. Намеченная жертва попадает в руки смерти только после долгих подготовлений, претерпев ряд долгих страданий.

Вдруг кто-то сзади положил на плечо Антона руку. – Молодой человек, – сказал свежий голос, – кажется, это не особенно приятное место для отдохновения, – вы не находите? Ведь ветер дует ужасно.

Антон пожал плечами. – Я не понимаю вас, сударь.

– А! значит, вы немец?

Это было сказано не на английском и не на немецком языке, хотя походило и на тот, и на другой.

Антон взглянул на говорившего. – Как? – спросил он, – О, Боже! да, здесь действительно страшно холодно.

Незнакомец, очень прилично одетый господин цветущего возраста, улыбнулся. – Я голландец, – сказал он своим говором, напоминавшим нижне-германское наречие. – Пойдемте, молодой человек, выпьем вместе по стакану грога, а потом вы что-нибудь расскажете. Вы приходили сюда, в гавань, каждый день, – не правда-ли?

– Я был здесь вчера и сегодня.

– Вероятно, ждете корабль? – спросил безразличным тоном незнакомец.

– О, Боже, нет! Я ищу работы, хоть какой-нибудь работы. О, сударь, может быть, вы лучше знаете здешния условия, – если бы вы могли помочь мне найти хоть самый скромный заработок. Я охотно пошел бы к кому-нибудь в услужение.

Голландец улыбнулся. – Пойдемте-ка сначала со мной, молодой человек! Выпьем чего-нибудь, чтобы согреться.

Антон смутился. – Благодарю, – сказал он сдержанно. – Право, я ровно ничего не хочу…

– Быть может, в данный момент вы в затруднительных денежных обстоятельствах? Но, стоит-ли считаться между друзьями?

– А мы – разве друзья?

Незнакомец протянул мальчику руку. – У вас какая-то неприятность, не правда ли? Может быть, вы немножно повздорили с старым папашей? Выкинули какую-нибудь шалость, а он поднял шум, словно мир в опасности. Правда?

– Ах!

И Антон, рыдая, закрыл лицо руками. Напоминание об его несчастном отце застало его до такой степени врасплох, что он потерял всякое присутствие духа.

– Уж будто так плохо? – спросил незнакомец. – Ну, пойдем же, пойдем, молодой человек, мы там рассудим.

И, увлекая за руку нашего друга, он повел его в один из бесчисленных трактиров, находившихся в гавани. Трактир был вполне приличный, между посетителями были капитаны кораблей, купцы, один маклер и другие прилично одетые господа, и ни одного пьяного, ни одного матроса. Как только хозяин заметил голландца, он тотчас подал знак кельнеру провести обоих господ в отдельный кабинет, куда им принесли карту вин и кушаний. Кельнер, с салфеткой в руках, почтительно остановился у двери.

Господин Торстратен, голландец, усадил своего гостя подле себя в угол кушетки и потом заботливо раздул в камине огонь. Камин запылал, и в комнате стало как-то особенно тепло и уютно. – Ну, теперь давайте посмотрим, что мы будем есть, сказал новоявленный благодетель Антона.

– Гм, – заячье жаркое с красной капустой, пуддинг, компот и кроме того хороший суп. Но-моему, это будет недурно. Теперь вино! Какое вино вы пьете, мой юный друг, белое или красное?

– О, сэр, я…

– Значит, красного. Только, хорошей марки, Лудвиг.

Кельнер быстро исчез, и господин Торстратен принялся греть у камина руки.

– Сначала поедим, а потом выпьем, и вы расскажете мне вашу историю. Перед людьми низшего общественного положения, – заметьте это раз на всегда, – не ведут беседы по душе.

Антон сидел с закрытыми глазами в каком-то чаду. Он не мог дать себе отчета в том, что он видел и слышал, до такой степени все это было неожиданно.

– Почему вы мне делаете столько добра, сэр? – спросил он с запинкой.

– Потому что вы в этом нуждаетесь, молодой человек. Да разве уж один обед – такое большое благодеяние? Все это вы, во всяком случае отлично отработаете современем.

– Так вы хотите достать мне работу, сэр?

– Не так громко, мой друг. Конечно, хочу.

Антон готов был расцеловать руки своего нового покровителя.

– В таком случае не велите подавать мне вина, – попросил он. – Я должен экономить, потому что…

– Тсс! Что я вам только что говорил?

Кельнер принес приборы и вслед затем заказанные блюда. Такого супа, такого вина Антон не едал никогда в жизни. За спиной у него стоял слуга, который держал блюдо, подавая ему кушанья и время от времени справлялся, не угодно-ли ему того, не угодно-ли другого. В ушах молодого человека стоял звон, его сердце начало учащенно биться.