И опять повернулся к присутствующим, сделав знак удалиться.

Грейс начала всхлипывать, когда они выходили. Когда же супруги остались одни, тихо произнесла:

– Я так несчастна, Дэвид, так несчастна!.. А ты… Все твои шашни с женщинами…

– Тсс! – Он обнял ее, опустившись рядом на колени. Приголубил, поцеловал залитое слезами лицо. – Что поделаешь, Грейс. Случившееся с тобой – большое испытание для нас обоих. Но ты моя жена, и я всегда буду рядом.

– Рядом? – Она уперла руки ему в плечи, отталкивая. – Да ты только и пользуешься случаем, чтобы уехать.

– Ты знаешь, почему так происходит. Я служу твоему брату…

– Которому нет до меня никакого дела! Для всех Перси я всего лишь незаконнорожденный ребенок. Отец навязал меня им, поэтому они поскорее избавились от меня, отправив сюда, в глушь Милд-Марчез, считая, что тут я не буду мозолить им глаза.

«Начинается!» – горько подумал Дэвид.

Увы, Грейс начала высказывать свое недовольство союзом с рыцарем из Пограничья едва он привез ее в Нейуорт. Но тогда она была здорова, могла выполнять обязанности супруги, и у него была возможность доказать, что ей не так уж не повезло стать женой такого, как он. Теперь же она постоянно злилась. Это могло утомить кого угодно. Но как бы порой ни сердился Дэвид, он еще больше жалел ее.

– Во время отлучки я не забывал о тебе, моя дорогая. И я привез тебе подарок. Вот взгляни на это, – улыбнулся Дэвид, раскрывая ларец, какой принес с собой. – Это гейбл, самый модный головной убор при дворе. Я привез его тебе ибо желаю, чтобы моя леди, хозяйка Нейуорта, выглядела под стать самым блестящим дамам королевского двора.

В первый миг, казалось, Грейс успокоилась. Ей понравился нарядный гейбл: темно-золотистая парча красиво натянута на пятиугольном каркасе и обшита рядами мелкого жемчуга, а сзади ниспадает шелковистая черная вуаль. Надевать все это полагается на золотистую простеганную шапочку.

– Позволь поухаживать за тобой, моя Грейс, – мягко предложил Дэвид.

Она была не против и даже улыбалась, когда он снимал с ее головы округлый валик. Ее гладкие русые волосы были уложены низким узлом, и Дэвид легко надел сначала шапочку, потом водрузил гейбл и стал расправлять за ее плечами складки вуали. После этого он взял стоявшее на комоде округлое полированное зеркало и поставил перед супругой.

– Теперь вас не стыдно представить и ко двору, госпожа моя.

Она еще миг назад улыбалась, но вот улыбка стала гаснуть, и он узнал привычное злое выражение на лице Грейс.

– И как я окажусь при дворе, куда вас постоянно призывают? То вы сопровождаете эту вертихвостку принцессу Маргариту Тюдор, которая вас особо отличает, то вы на коронации, то на турнирах… Скоро вы опять отбудете ко двору, а я… я… Вы оставляете меня, ни капли не сожалея, что отделались от калеки жены, и постигаете женские ухищрения моды в кругу распутных кокеток фрейлин. О, как легко вы смогли справиться с головным убором! – Она потрясла головой, как будто хотела скинуть гейбл. – Признайтесь, Дэвид, скольких из них вы раздевали, пока приобрели подобную ловкость?

Это становилось невыносимо. И было очень грустно. И чтобы перевести разговор, Дэвид спросил:

– Грейс, может вы лучше объясните, за что так не любите нашу дочь Матильду? Ребенок вечно заброшен, вы то и дело наказываете ее. Подумать только, в такое холодное время приказали запереть девочку в неотапливаемой каморке, в темноте. Вы ведь знаете, что Тилли с детства боится темноты!

Грейс сердито взглянула на мужа.

– Вы заметили, как вы называете нашу дочь? Тилли. Не Матильда, не Мод или Тильда, а именно Тилли. Когда вы предложили дать нашей младшей девочке это имя, я думала, что это в честь вашей благодетельницы графини Мод Перси, то есть Матильды Перси, как полностью звучит ее имя. А вы… Тилли. И я узнала, что так звали вашу шлюху из МакЛейнов, с которой вы жили в блуде до брака со мной. И которую вы по-прежнему не можете забыть!

– Тилли МакЛейн была моей супругой, миледи, – негромко произнес Дэвид. – И, выходя за меня замуж, вы знали, что стали моей второй женой. Так что не смейте дурно отзываться о покойной!

– Я говорю только правду! Вы не получали разрешения от своего покровителя на брак с вашей дикаркой! Поэтому то, что вы называете супружеством с какой-то Тилли, по сути является блудом. И вы еще осмеливаетесь называть мою дочь Матильду как вашу шотландскую девку! А после этого спрашиваете, почему я ее не люблю? Как я могу любить ее, если, отдав Армстронгам мою старшую Анну, вы и второе мое дитя превратили в подобие дикарки с островов! Ах!

Она слабо вскрикнула, когда муж резко ударил кулаком по столу, отчего попадали кубки, а одна из свечей вывалилась из шандала, и Дэвиду пришлось спешно тушить ее. Потом он подошел к окну, в мелкие стекла переплета которого ударяли несомые ветром снежинки. От окна дуло, так что даже портьеры слегка колыхались, но Дэвиду стало легче от этого холода – ему надо было как-то погасить свой гнев. Ревность Грейс к давно умершей Тилли МакЛейн больно задевала его, и супруга это знала, но словно получала удовольствие, вновь и вновь распаляя его гнев.

Через минуту-другую Дэвид, будто не замечая тихих всхлипываний жены, заговорил о другом. Все еще не поворачиваясь к Грейс, он поведал, что узнавал, как живется Анне, ее любимице Анне у Армстронгов в их замке Ленгхольм. Девочке в этом году исполнится тринадцать, и ему будет позволено навестить ее. Он отправится в замок клана Армстронгов Ленгхольм едва сойдут снега и откроются проезды в горах. Там он обсудит размер ее приданого, к которому даже пожелал приложить руку Генри Элджернон, учитывая, что Анна все-таки его племянница. Так что брак их старшей дочери дело решенное. И это будет совсем неплохой брачный союз для Анны Майсгрейв.

– Думаю, за время, проведенное у Армстронгов, Анна уже свыклась с ними. Это сильный и уважаемый в Шотландии клан. К тому же то, что наша девочка живет там, позволяет надеяться, что войны с Армстронгами у нас не будет. Мир на границе – наш долг.

– Итак, ты пожертвовал моей дочерью ради твоего хваленого мира в Пограничье!

Она смотрела не него – маленькая, бледная, злая. Тонкие пальцы сжаты, глаза сверкают. Но Дэвид взял себя в руки, опустился подле жены и заговорил спокойно:

– Нашу дочь, Грейс, нашу. И сам Перси проследит, чтобы все прошло как должно. Он тоже печется о судьбе Анны, ибо она Майсгрейв. А Перси всегда благоволили к Майсгрейвам.

– Что-то Перси не слишком помогали твоим родителям, когда они нуждались в поддержке, – съязвила Грейс. – Мне рассказывали, что тут творилось, когда ты был еще ребенком. Может, именно поэтому ты так часто стремишься уехать из Гнезда Орла? Но, Дэвид, я настаиваю, я просто требую, чтобы ты не уезжал и не оставлял меня!

Она вдруг подалась вперед и обвила его шею руками. Маленькая несчастная калека Грейс. На глаза Дэвида навернулись слезы. Она была ему не чужая, и он вполне смог бы жить с ней, если бы не ее извечное желание проявлять свой властный нрав.

– Давай я отнесу тебя в опочивальню, Грейс.

Он легко поднял ее, и она прильнула к нему подвижной частью своего тела. Ему показалось, что даже ее увечные ноги колыхнулись, словно она стремилась и их прижать к нему.

Дэвид бережно уложил жену в постель, с осторожностью обнажил ее голову, освободив от гейбла, и стал расчесывать длинные гладкие волосы жены. Грейс лежала замерев, но когда на какой-то миг их взгляды встретились, Дэвид узнал голодный призыв в ее глазах. О, некогда он сам обучал жену, тогда еще юную и неопытную, тайнам супружеских отношений. Она оказалась податливой ученицей, и они жили хорошо… Достаточно хорошо, даже учитывая, что и прежде Грейс считала, что муж должен выполнять все ее прихоти, и бесконечно ревновала его. Но зачем вспоминать об этом сейчас?

– Не уходи, Дэвид! – попросила Грейс, когда он стал подниматься.

Он увидел, как вздымается ее грудь, но тут же вспомнил, как мыл и переворачивал ее, когда она стала калекой, пока Грейс сама не стала прогонять его. И что она хочет сейчас? Чудо невозможно.

– Дорогая, нам придется как-то уживаться с тем, что случилось. Ты моя жена и всегда останешься ею. И всегда будешь под моей защитой и покровительством.

Она прикрыла глаза, а когда вновь взглянула на мужа, они светились лютой злобой.

– Ты никогда не любил меня. Ты все еще любишь свою шотландскую девку… как и любишь своих шлюх и их отпрысков. Наш сын умер, а ты возжелал наплодить себе бастардов в обход наших девочек, от которых хочешь избавиться. Анну ты уже продал Армстронгам, так же поступишь и с Матильдой… хотя уверяешь, что любишь ее.

Дэвид больше не мог это слушать. Он вышел и приказал камеристкам миледи приготовить ее ко сну. Сам же спустился по лестнице, и чем дальше отходил от покоев супруги, тем быстрее становился его шаг. Ему хотелось тут же приказать седлать коня и уехать из дома. Как он допустил, что в собственном замке чувствует себя ненавидимым и предающим? Да, он уже не мог любить эту женщину, свою жену, а на все его старания быть ей просто другом и близким человеком она отвечала вспышками раздражительности и злобы.

За стенами замка бушевала метель. Казалось, весь дом ходит ходуном – ветер в кровле, ветер в дымоходе, из-под каждой двери тянет сквозняком. Дэвид спустился в главный зал, где уже укладывались спать слуги, но вместо того, чтобы идти к себе в опочивальню, где спал с тех пор, как перестал делить ложе с Грейс, он просто вышел наружу, миновал темный, обдуваемый ветром двор и остановился у арки внутренних ворот. Здесь в подвешенном под сводом фонаре метался за железной решеткой огонь факела, бросая отблески на кружившиеся в бешеном ритме снежинки. Может, и в самом деле уехать?

Но мгновением позже он повернул к стоявшей в стороне от других построек кухне. Идти пришлось по глубокому снегу, глядя на который, оставалось только гадать, как наверняка уже замело всю округу. Так что лучшее, что он может сделать, чтобы успокоиться, это подняться на стены и совершить обход, проверяя, как несут дозор стражи замка. Когда Дэвид оставался в Нейуорте, он старался снять эту обязанность со старика Оливера.

Майсгрейв уже стоял у кухни, когда заметил, что дверь ее не заперта и створка постукивает под ударами ветра. Вместо того чтобы просто закрыть ее, он почему-то вошел внутрь. В полумраке он различил, что тут все в порядке – вертела вычищены, котлы отдраены и поставлены один в другой, пахнет гвоздикой и корицей. Но в глубине помещения был заметен отблеск пламени, чего в эту пору тут быть не должно.

Дэвид шагнул вперед и увидел, что под колпаком вытяжки печи, в отсветах огня маячат чьи-то тени и слышится потрескивание жира. Может просто кто-то из припозднившихся замерзших стражей разогревает себе ужин? И все же ночью разводить огонь на кухне не полагалось – во избежание пожаров. Поэтому Дэвид уже хотел было сделать выволочку поздним трапезникам, когда неожиданно узнал силуэт старого Оливера, рядом с которым был и еще кто-то, кого не удалось рассмотреть во мраке.

– Я думал ты уже почиваешь, старина, – сказал Дэвид, направившись к капитану Нейуорта и при этом не обратив особого внимания на его собеседника, – мужчину в меховом плаще и саладе, который закрывал голову, но оставлял открытым лицо. Правда, черты ратника он не разглядел: тот оставил жарившиеся на решетке сосиски и поспешно отступил в тень.

– Я собираюсь обойти дозорных на стенах, – продолжал Дэвид. – Ты же иди почивать. Но, Оливер, разве наша Тилли плохо справилась с ролью хозяйки за ужином и ты остался голодным, если пришел сюда?

Старый рыцарь отвел взгляд и, переминаясь с ноги на ногу, что было странно для него, ответил:

– Да, оно так. То есть я просто решил тут подкормить кое-кого… Он недавно прибыл в замок. Ох, черт! Дэвид, не стану притворяться, давно хотел сказать тебе, да все как-то не выходило… И не знал, как ты к этому отнесешься. Ты ведь служишь Перси, и все такое… А у нас тут…

– Что с тобой, Оливер? Ты блеешь, словно овца. Если есть что сообщить, говори!

– Он хотел сообщить обо мне, – вышел вперед до этого таившийся в темноте воин в шлеме. – Но не уверен, не выдашь ли ты меня властям.

Дэвид смотрел на этого человека, своего друга детства и соратника по набегам на маноры в Спорной Земле, а ныне преступника, за которого назначена немалая награда. Это был Джон Герон, прославленный как в хорошем, так и в плохом смысле Бастард из Форда. Именно его и приказал схватить граф Нортумберленд.

– Герон? – только и вымолвил Дэвид.

– Да, приятель, это я. Ищейки нашего друга Перси гоняли меня, как лису во время охоты, и я сколько мог таился в заросших лощинах среди гор. Но тут такое ненастье… Вот, нашел приют у старины Оливера. Не брани его из-за меня. Если прикажешь, я сейчас же уеду.

Дэвид лишь молча смотрел на него. Узнавал это широкое наглое лицо с перебитым носом и голубыми глазами. Длинные светлые волосы ниспадали вдоль грязных щек, выбившись из-под шлема, – хорошего шлема, с воронением и гравировкой, какой под стать состоятельному рыцарю. В остальном же он был исхудалый, грязный, от него исходил тот запах, какой бывает у нищих. Бастард Джонни, из-за которого у двух королей сопредельных держав едва не случилась война.

Дэвид спросил:

– В своем ли ты был уме, парень, если решился убить Роберта Керра? За такое никто в благородном сословии тебя не простит, и ты останешься изгоем, пока тебя не возведут на плаху… или даже повесят, как ничтожество. Ведь кто был лорд Керр, а кто ты?

Джонни начал улыбаться своей нагловатой, вызывающей улыбкой. Он всегда был бешеным, этот бастард из почтенного рода приграничных Геронов. Старый Перси надеялся сделать из этого сорвиголовы своего человека, но потом просто прогнал его. Уж слишком Джонни был неуправляем и дерзок, и в итоге он стал ривером на границе. Его образ жизни, разумеется, осуждали, его общества чурались, и тем не менее он не пользовался славой человека окончательно отпетого, как это было бы в ином краю, где больше почтения к законам. Пока он не убил шотландского лорда и Яков Стюарт не потребовал от англичан голову преступника.

– Спрашиваешь, зачем я убил Керра? – отозвался наконец Бастард, убирая сосиски с огня и подцепив на нож одну из них. – Клянусь Вифлеемской Богородицей, ты и сам должен это понимать, Дэвид. Разве Керры не были извечными врагами Геронов? И ты, столько времени проживший у шотландцев, должен понимать, что такое кровная месть.

Он откусил от сосиски и стал жевать с таким невозмутимым видом, словно уже все объяснил. А Дэвид еле сдерживался, чтобы не схватить этого нахала за грудки.

– Ты ополоумел, Джон, если считаешь, что давнишняя кровавая вражда – повод, чтобы зарезать лорда шотландского правительства!

Бастард едва не подавился куском мяса.

– Давнишняя? Или ты забыл, Майсгрейв, что брат этого Керра убил мою сестру! Сперва похитил, обесчестил, а потом убил. Ее тело так и не нашли. Даже когда моя мачеха леди Ависия умоляла вернуть дочь, дабы Героны могли похоронить ее останки в фамильном склепе, ее посланца просто выгнали взашей.

Дэвид помнил ту историю с сестрой Джека, своевольной красавицей Элеонорой, или Элен, как ее прозывали за красоту^[21]. Но очень сомневался, что Элен была похищена Уолтером Керром, а не пошла с ним по доброй воле. Уолтер был весьма хорош собой, нравился женщинам, и люди поговаривали, что нередко видели его с прекрасной Элен на пустошах. Но сбежала ли она с возлюбленным или была похищена, обвенчаны они так и не были. Элен Герон сожительствовала с Уолтером в так называемом браке рукобития, когда женщина, поселившись в качестве супруги с мужчиной, знала, что если за год она не родит ему сына, то этот брак может быть завершен. Это был дикий, почти языческий обычай, но в Шотландии он все еще имел место. И за истекший год Элен родила Уолтеру Керру ребенка. Который однако вскоре умер и Элен отправили назад, в семью. Героны ждали ее, но их красавица так и не вернулась к отчем дому. Тогда они догадались, что от Элен попросту избавились. Старая кровавая вражда вспыхнула с новой силой, и даже весть о том, что и сам ее похититель Уолтер убит, не приостановила эти столкновения.

Сейчас Дэвид просто сказал:

– Смерть Уолтера должна была успокоить вас. Но тебе непременно надо было разделаться с самим Хранителем Границы – Робертом.