– Вот, – сверился он с записями, – этот мсье Калмар, которого никто не знает, прожил здесь десять месяцев и двадцать шесть дней – завтра уже двадцать семь. Эта информация у меня от риелтора, с которым я беседовал в роли составителя справочника ученых. Молодой мсье Мэнли знаком с Комстоками около года. Он принес им письма от одноклассника мсье Комстока, который оказывается неизвестным в Кейптауне. Parbleu, мой друг, теперь Жюль де Гранден превратит ночь в день, если вы будете так любезны отвезти его в оружейную лавку, где он сможет купить «винчестер». Да, – торжественно кивнул он, – это так. Vraiment.

Время текло медленно, де Гранден каждый вечер собирал оружие, чтобы скрасить свои одинокие бдения, но никаких событий в деле убийства Хамфрис или нападении на Пола Мейтленда не обнаруживалось. Приближалась дата свадьбы Милисент Комсток, и большой дом был заполнен резвыми молодыми людьми. А де Гранден держал винтовку заряженной и размышлял наедине с собой.

В ночь перед днем свадьбы, спустившись по лестнице, он обратился ко мне:

– Друг мой Троубридж, вы были терпеливы. Если вы пойдете со мной сегодня вечером, думаю, что смогу вам кое-что показать.

– Хорошо, – согласился я. – У меня нет ни малейшего представления о том, что значит вся эта ахинея, но я хочу удостовериться в ней.

Вскоре после двенадцати мы припарковали машину в удобном уголке и быстро подошли к жилищу Комстоков, укрывшись в тени изгороди, которая обозначала границу участка.

– Господи, какая прекрасная ночь! – воскликнул я. – Не думаю, что когда-либо видел столь яркий лунный свет…

– Хм-м-м-м!

Вмешательство де Грандена в мою речь состояло из этих необычных носовых звуков – наполовину хрюканья, наполовину хныканья, – которое никто, кроме истинного француза, произвести не может.

– Послушайте меня, пожалуйста, друг мой: никто не знает, какую роль Танит, богиня Луны, играет в наших делах, даже сегодня, когда ее имя забыли все, кроме пыльных сухих антикваров. Однако мы это знаем. Вся наша жизнь управляется фазами Луны. Вы, как врач с большим акушерским опытом, можете это подтвердить. Кроме того, когда приближается время ухода, кризис болезни часто регулируется фазой Луны. Почему это происходит, мы не ведаем, но это так, и это мы знаем слишком хорошо. Предположим, что клеточная организация тела будет насильственно, неестественно изменена, и вся сила природы будет направлена на перенастройку. Не можем ли мы предположить, что Танит, которая влияет на роды и смерть, может применить силу в таком случае?

– Осмелюсь сказать, – признался я, – я не пойду с вами. Что вы там ожидаете, или кого подозреваете, де Гранден?

– Hélas, ничего, – ответил де Гранден. – Я никого не подозреваю, ничего не утверждаю, ничего не отрицаю. Я агностик, но я надеюсь. Может быть, я создаю большой черный lutin^[8] из собственной тени, но тот, кто готов к худшему, приятно разочаровывается, если происходит лучшее… Это в комнате мадемуазель Миллисент горит свет, n’est-ce-pas? – неожиданно добавил он.

– Да, – подтвердил я, задаваясь вопросом, не отправился ли я в дурацкую поездку в компании с милым сумасшедшим.

Веселье в доме успокоилось, и один за другим в верхних окнах погасли огни. У меня было большое желание закурить, но первым я не осмеливался. Маленький француз нервно ерзал, суетился с затвором «винчестера», выталкивая и снова вставляя патроны, выстукивая дьявольскую дробь на стволе длинными белыми пальцами.

Луна скрылась за облаками, но внезапно они разошлись, и, как прожектор, на небе появилось светлое, жемчужное лунное сияние.

– Ах, – пробормотал мой собеседник, – теперь мы увидим то, что увидим… возможно.

Словно в ответ на его слова, из дома раздался крик такого дикого, безумного ужаса, который могла испускать только потерянная душа, призываемая на вечные муки.

– Ах-ха! – воскликнул де Гранден, поднимая ружье. – Он выйдет или…

В доме мелькали огни. Топот многочисленных ног звучал сквозь шум испуганных вопрошающих голосов, но крик не повторялся.

– Выходите все и смотрите на де Грандена! – слышал я бормотанье маленького француза. – Вот, друг мой, она идет – le gorille!

Из окна Миллисент показалась ужасная, как дьявол из преисподней, волосатая голова на плечах, по крайней мере, фута четыре в поперечнике. Рука, напомнившая мне гигантскую змею, выскользнула из окна, ухватилась за чугунный водосток на углу дома и подтянула огромное волосатое тело. Нога, похожая на руку, перебросилась через подоконник, и, как паук из своего логова, чудовище вылезло из окна, повисело минутку на трубе. Его блестящее черное тело вырисовывалось на фоне белой стены дома.

Но что там белое свисало с его свободной руки? Подобно красивой белой бабочке, застигнутой в паутине, со светлыми распущенными волосами, в разодранной в лохмотья шелковой ночной рубашке, в объятиях твари лежала бездыханная Миллисент Комсток.

– Стреляйте, старина, стреляйте! – закричал я, но только тихий шепот вырвался из моих застывших от страха губ.

– Тише, imbécile!^[9] – приказал де Гранден, прижимая ружье к щеке. – Вы хотите предупредить о нашей засаде?

Медленно, так медленно, что, казалось, этот процесс занял час, огромный примат спустился по водостоку, спрыгнул с последних пятнадцати футов и присел на лунной лужайке. Его маленькие красные глаза злобно блестели, будто он, обладая своей добычей, бросал вызов миру.

Звук винтовки де Грандена чуть не оглушил меня, и дым, словно пудра, вспыхнул в ночи. Он лихорадочно перезарядил ружье и выстрелил во второй раз.

Чудовище пьяно отшатнулось от дома, когда раздался первый выстрел. На втором оно с Миллисент упало на лужайку и издало крик, который был отчасти ревом, отчасти рычанием. Затем, с беспомощно повисшей огромной рукой, оно в несколько неуклюжих прыжков исчезло за домом, абсурдно напомнив мне подпрыгивание большого надутого шара.

– Позаботьтесь о ней, пожалуйста, друг мой, – распорядился де Гранден, когда мы добежали до безжизненного тела Миллисент. – А я займусь лично делом monsieur le Gorille!

Я наклонился над бесчувственной девушкой и приложил ухо к ее груди. Услышал слабое, но ощутимое сердцебиение и поднял ее на руки.

– Доктор Троубридж! – Миссис Комсток, сопровождаемая толпой испуганных гостей, встретила меня у входной двери. – Что случилось? Боже мой, Миллисент! – Схватив ее вялую руку своей, она разразилась слезами. – О, что случилось? Что с ней?

– Помогите мне уложить Миллисент в постель, потом принесите нюхательную соль и бренди, – приказал я, игнорируя ее вопросы.

Чуть позже, после применения тонизирующих средств и электрических грелок на ногах и спине, девушка показала признаки пробуждения.

– Выходите! Все вы! – приказал я. Истерические женщины, особенно матери пациентов, более чем бесполезны, когда сознание возвращается после глубокого шока.

– О-о, обезьяна! Страшная обезьяна! – вскрикнула Миллисент, по-детски всхлипывая. – Помогите…

– Все в порядке, дорогая, – успокаивал я. – Ты в безопасности, дома в своей постели, со старым доктором Троубриджем.

Спустя несколько часов я понял, что ее первое пробуждение было почти идентично воскрешению Пола Мэйта.

– Доктор Троубридж, – прошептала миссис Комсток от двери спальни. – Мы посмотрели всюду, но нет никаких признаков мистера Мэнли. Вы… вы полагаете, что с ним могло что-нибудь случиться?

– Думаю, вполне вероятно, что что-то произошло, – коротко ответил я, отворачиваясь от нее, чтобы погладить руку ее дочери.

– Par le barbe d’un bouc vert! – воскликнул де Гранден. Растрепанный, но с легким возбуждением в глазах, он встретился со мной в гостиной Комстоков через два часа. – Мадам Комсток, мы вас должны поздравить. Если бы не мой столь смелый коллега доктор Троубридж и не мой собственный ум, ваша очаровательная дочь разделила бы судьбу бедной Сары Хамфрис.

Троубридж, mon vieux, я не был откровенен с вами. Я не сказал вам всего. Но это было так невероятно, и казалось невозможным, чтобы вы мне поверили. Parbleu, я сам не совсем верю в это, хотя знаю, что это так! Давайте повторим: когда этот sacré^[10] Бенекендорф был в сумасшедшем доме, он постоянно бредил, и в заточении задумывал месть – месть, которую он так долго планировал против мадам Корнелии Комсток из Америки.

Мы, французы, логичны, – не так, как вы, англичане и американцы. Мы записываем и сохраняем для справки даже то, что говорит сумасшедший. Почему нет? Может быть, когда-нибудь это будет полезно, кто знает?

Потом, друг мой Троубридж, некоторое время назад я сказал вам, что этот Бенекендорф был замечен в Бельгийском Конго, так? Но я не сказал вам, что он воспитывал молодую гориллу. Нет. Когда эта несчастная мадемуазель Хамфрис была убита так ужасно, я вспомнил свои африканские переживания, и сказал себе: «Ах-ха, Жюль де Гранден, похоже, что monsieur le Gorille засунул палец в этот пирог». И после этого я попросил узнать, убегал ли кто-нибудь из цирка или зоопарка поблизости. Все ответы были: нет.

Тогда сержант Костелло привел меня к этому великолепному savant, доктору Троубриджу, и вместе с ним я пошел, чтобы расспросить молодого мсье Мейтленда, который столкнулся со многими странностями там, где юная Хамфрис встретила смерть.

И что поведал мне юный Мейтленд? Он рассказал о ком-то, кто имеет волосы, кто прыгает вверх и вниз, как бешеная обезьяна, и действует, как горилла, но носит вечернюю одежду человека, parbleu! Есть о чем задуматься. Ни одна горилла не сбежала, но кто-то, выглядящий как горилла – в вечерней одежде джентльмена, mordieu! – встречается на поле для гольфа.

Тогда я порыскал в своей памяти. Я вспомнил про сумасшедшего и бедных младенцев, превращенных в полуобезьян с помощью мерзких сывороток.

Я сказал себе: «Если он сможет превратить человекоподобных в обезьян, то почему он не может превратить человекообразных тварей в людей?» Hein?

Тогда я обнаружил доктора Калмара, который прожил здесь почти год, и о котором никто ничего не знает. Я ищу, разведываю и узнаю, что одного человека видели в этом тайном месте. Кроме того, в выброшенной рубашке этого человека я обнаруживаю волосы гориллы. Morbleu! Я думаю еще немного, – и эти мысли не особенно приятны.

Я рассуждаю: предположим, что эта сыворотка, которая может причинить человеку вред, не имеет постоянного эффекта? Что тогда? Если она не обновляется через определенные промежутки времени, человек снова становится обезьяной. Вы понимаете? Bien.

Потом, на днях я узнаю еще кое-что, что заставляет меня вновь думать об этом. Этот Бенекендорф бредит одной мадам Комсток. Вы, мадам, признаете, что вы когда-то знали его. Он любил вас, – по-своему. Теперь он ненавидит вас, как только может ненавидеть. Разве не против вас он планирует эту дьявольскую схему? Я думаю, это вполне возможно.

И поэтому я посылаю каблограмму – не обращая внимания на то, что знает доктор Троубридж, – и получаю ответ, который ожидаю и боюсь. Человек, в чьей рубашке я нахожу эти волосы гориллы, а не мужчины, – он лишь ужасное подобие человека. Так. Теперь я рассуждаю: «Предположим, что эта маскарадная обезьяна не получит свою сыворотку, как ожидалось. Что он будет делать?» Я боюсь ответить на свой вопрос, но я заставляю себя сделать это: voilà, я покупаю винтовку.

У этого оружия есть пули из мягкого свинца, и я делаю их еще более эффективными, разрезая V-образную выемку в каждой из головок. Когда они входят во что-то, они разрываются и наносят благородную смертельную рану.

Сегодня я опасался, но все же ожидал, что это произойдет. Ха, но я готов! Я стреляю, и каждый раз я стреляю своими маленькими пулями. Он бросает свою добычу и ищет единственное убежище, которое знает его маленький мозг обезьяны: дом доктора Калмара. Да.

Я быстро следую за ним и дохожу до дома почти сразу же. Он с ума сходит от боли из-за моих пуль, и в ярости разрывает этого мерзкого Калмара в клочки, как он это сделал с бедной юной Сарой Хамфрис. И я, придя с моим оружием, приканчиваю его еще одним выстрелом. C’est une affaire finie.

Но прежде чем возвратиться сюда, я опознаю труп этого доктора Калмара. Кто он? Кто, кроме убежденного сумасшедшего, создателя чудовищ, совершенно отвратительного доктора Отто Бенекендорфа? Прежде чем уйти, я уничтожаю дьявольские сыворотки, с помощью которых он делает из обезьян людей и из людей обезьян. Гораздо лучше, чтобы эта тайна была навсегда потеряна.

Я думаю, что мадемуазель Хамфрис не повезло встретиться с этим человеком-обезьяной, когда он был на пути к доктору Калмару, поскольку его обучили возвращаться. Как человек, возможно, он не знал этого Калмара, или, как мы его знаем, Бенекендорфа. Но как тварь он не знал другого человека, кроме Бенекендорфа – своего хозяина, человека, который привез его из Африки.

Когда он наткнулся на бедную девушку на поле для гольфа, она в ужасе закричала, и его жестокость сразу возросла. Поверьте, горилла гораздо опаснее, чем медведь, лев или тигр. Поэтому она в гневе расправилась с девушкой. Она также попыталась разорвать молодого мсье Мейтленда, но, к счастью для нас, потерпела неудачу, и поэтому мы выслушали историю, направившую нас по его тропе.

Voilà, все кончено. Я потом расскажу все доброму сержанту Костелло и покажу ему тела в доме Калмара. И вернусь в Париж. Министерство здравоохранения будет радо узнать, что Бенекендорфа больше нет.

– Но, господин де Гранден, – спросила миссис Комсток, – тот, кого вы убили, был человеком или обезьяной?

Я затаил дыхание, когда он пристально посмотрел на нее, и с облегчением вздохнул, когда он ответил:

– Не могу сказать, мадам.

– Ну, – спорщицкая натура миссис Комсток снова проявилась, – полагаю, это очень странно…

Его смех был сродни олимпийскому.

– Вы полагаете это очень странным, мадам? Mort d’un rat mort! Как сказала Балкис о великолепии Соломона, и половина вас ничего о вас не говорит!

– Когда полицейские найдут мсье Мэнли – mon dieu, какое имя для обезьяны!^[11] – они будут озадачены, – сказал он мне, когда мы подошли к моему автомобилю. – Я должен предупредить Костелло о его исчезновении как о никогда не раскрываемом деле. Никто никогда не узнает истинных фактов, кроме вас, меня и Министерства здравоохранения, друг мой Троубридж. Общественность не поверит, даже если мы и расскажем об этом.