Акатака, это распространенное явление среди людей – пытаться изменить ход вещей. Но такая попытка всегда, всегда терпит неудачу. Я видел это много раз. Как и другие люди его племени, мой хозяин выбежал из дома и бросился к фургону, на котором уже устроился черный кот, поглядывая вокруг, как сторож. Он шикнул на кота, согнал его с фургона. Тот громко взвыл и припустил в ближние кусты. Мой хозяин сел за руль и поехал назад в ночь. Машин на дороге было мало, и только раз фура, пытавшаяся заехать на бензоколонку, помешала ему. Когда он доехал до моста, женщина, которую он видел совсем недавно, исчезла. Ее машина тоже. Он решил, что она не бросилась в реку, потому что если бы бросилась, то машина бы осталась. Но в данный момент его заботила не женщина. Он побежал вниз к берегу, ночные звуки наполняли его уши, фонарик поглощал темноту, как удав. Рой насекомых облепил его лицо, когда он приблизился к воде. Он бешено замахал руками, чтобы отогнать их. Луч его фонарика следовал за движениями его руки и несколько раз прошелся прямым стержнем по воде, а потом мелькал вдоль берега на несколько метров в обе стороны. Его взгляд провожал полоску света у кромки воды, но видел вокруг только пустоту, тряпье и грязь. Он прошел прямо под мост, повернулся, услышав звук, его сердце забилось чаще. Он подошел ближе, и луч его фонарика высветил корзину. Волокна из рафии^[11] расплелись в длинные крученые полоски. Он бросился к корзинке: может быть, одна из птиц забралась внутрь, чтобы спастись от воды.

В корзинке ничего не обнаружилось, и он направил свет на воду под мостом и дальше, насколько доставал лучик вниз по течению, но никаких следов ни одной птицы так и не увидел. Он вспомнил тот момент, когда бросал их, как они принялись бить крыльями, как они в мучительном отчаянии пытались зацепиться за перила моста и как им это, вероятно, не удалось. Он, начав заниматься птицеводством, рано узнал, что домашняя птица – слабейшее из всех животных на свете. У них почти нет способности постоять за себя или защищаться от опасностей, и больших, и малых. Поначалу он из-за гусенка любил всех птиц, но, после того как увидел жестокий налет ястреба на курочку, стал любить только слабую домашнюю птицу.

Прочесав густую шкуру ночи, как вычесывают вшей с густой шкуры животных, мой хозяин в ярости вернулся домой. Собственные действия казались ему теперь более похожими на нечто, содеянное его рукой в разладе с разумом. И больше всего именно это доставляло ему боль. Неожиданная тьма часто опускается на сердце человека, который обнаруживает, что он нечаянно причинил кому-то зло. Обнаружив причиненное им зло, душа человека коленопреклоняется, признавая полное свое поражение, предается на милость алуси^[12] раскаяния и позора и таким образом ранит себя. А раненый человек ищет исцеления через воздаяние. Если он испачкал чью-то одежду, он может принести пострадавшему новую и сказать: вот, брат мой, возьми эту новую одежду взамен той, что я погубил. Но если он совершил нечто такое, что не поддается исправлению, или сломал нечто, что невозможно починить, то он может только одно: предаться утешительному очарованию раскаяния. Это нечто мистическое!

Эзеува, когда мой хозяин искал ответ на что-то, что было выше его понимания, я нередко отваживался подсказывать ему. И вот, прежде чем он уснул, я внушил ему, что он утром должен вернуться на реку, может быть, ему все же удастся найти птицу. Но он не послушался моего совета. Он решил, что эта мысль родилась в его мозгу, потому что у человека нет способа отличить, что было вложено ему в голову духом – пусть даже его собственными чи, – а что предложено голосом его собственной головы.

Я в тот день настойчиво осенял его этой мыслью еще несколько раз, но голос его головы каждый раз возражал, убеждал, что слишком поздно, что птица наверняка утонула. На что я отвечал, что он не может быть в этом уверен. И тогда голос его головы говорил: Петушка нет, я тут уже ничего не могу поделать. И потому, когда настал вечер и я понял, что он никуда не поедет, я сделал то, Осебурува, против чего ты остерегал духов-хранителей, говорил, что прибегать к этому можно лишь в крайних случаях. Я вышел из тела моего хозяина, когда он еще не спал. Я сделал это, потому что знал: моя, духа-хранителя, задача быть не только проводником, но еще помощником и свидетелем вещей, которые могут лежать за пределами его понимания. Это потому, что я вижу себя его представителем в царстве духов. Я нахожусь в моем хозяине и вижу каждый взмах его рук, каждый шаг его ног, каждое движение его тела. Для меня тело моего хозяина – экран, на который проецируется его жизнь во всей полноте. Потому что, пока я внутри хозяина, я – всего лишь пустой сосуд, наполненный жизнью человека, воплощенного в этой жизни. Таким образом, я наблюдаю за его жизнью с места свидетеля, и его жизнь становится моими свидетельскими показаниями. И в то же время чи, пока находится в теле хозяина, ограничен в своих возможностях. Пребывая там, почти невозможно видеть или слышать то, что находится или говорится в царстве сверхъестественного. Но когда ты выходишь из хозяина, то тебе становится известно то, что недоступно царству людей.

Выйдя из моего хозяина, я сразу же услышал великий шум в мире духов, оглушающую симфонию, которая могла бы испугать даже храбрейшего из людей. Раздавалось множество голосов – крики, вопли, оклики, шумы, звуки всякого рода. Это поразительно: хотя стена между миром людей и миром духов имеет толщину древесного листа, ни до кого отсюда не доносится ни звука, хотя бы в виде шелеста, пока он не покинет тело своего хозяина. Этот шум подавляет новосотворенных чи, оказавшихся на земле впервые, они пугаются настолько, что могут сбежать назад – в тишину крепости своего хозяина. Это случилось со мной во время моего первого пребывания на земле, а еще и со многими духами-хранителями, которых я встречал в пещерах отдохновения Огбунике, Нгодо, Эзи-офи и даже в пирамидальных холмах Абаджи. Особенно это невыносимо в ночное время – время духов.

Каждый раз, покидая хозяина, когда он пребывает в бессознательном состоянии, я как могу укорачиваю свои визиты в мир духов – опасаюсь, как бы за время моего отсутствия ничего не случилось и он не сделал бы ничего такого, о чем я не мог бы свидетельствовать. Но если ты имеешь бесплотную форму, путь куда бы то ни было вовсе не похож на путь, которым идет тот, кто рождается из человеческого сосуда, и потому мне приходилось медленно пробираться по переполненному залу Бенмуо, где духи самых разных видов извиваются, как невидимые черви в банке. Моя поспешность принесла свои плоды, и я добрался до реки за время, необходимое для семи морганий, но там я ничего не увидел. Я вернулся на следующий день, а во время третьего посещения увидел коричневого петушка, которого он сбросил с моста. Петушок весь вспучился и теперь лежал на поверхности реки, выставив вверх ноги, окоченевший и мертвый. Вода добавила едва ощутимый оттенок серого в его оперение, а перьев на животе не осталось, как если бы их пожрало что-то в воде. Его шея словно удлинилась, морщины стали глубже, а тело распухло. На одном из его крыльев, распластавшемся по поверхности воды, сидела хищная птица, разглядывая утопленника. Белого, как хлопок, петушка я нигде не увидел.

Эбубедике, за много циклов моего существования я пришел к пониманию того, что все случающееся с человеком уже происходило давным-давно в некоем подземном царстве и у всего во вселенной есть прецеденты. Мир вращается на бесшумном колесе древнего терпения, у которого ждет, оживляясь этим ожиданием, все сущее. Неудача, постигшая человека, давно, не подгоняя время, ожидала его – посреди какой-нибудь дороги, на шоссе или на каком-нибудь поле боя. И обманута и введена в тупое недоумение может быть только та персона, которая доходит до этого места и останавливается пораженная, вместе с теми, кто ей сочувствует, даже вместе с его чи. Но на самом деле этот человек умер давным-давно, реальность его смерти была едва прикрыта шелковой вуалью времени, которая теперь разошлась, и истина стала очевидна. Я видел это много раз.

Пока мой хозяин спал той ночью, я вышел из него, как часто делал это и прежде, чтобы охранять его, потому что обитатели Бенмуо часто становятся более активными на земле по ночам, пока человечество спит. И из этого положения я осенил его подсознание образом курицы и хищной птицы, потому что сфера сна открывает возможность самым легким способом сообщить о таком таинственном событии своему хозяину, через это хрупкое царство, в которое чи всегда должен заходить с великой осторожностью и опаской, потому что оно есть открытый театр, доступный для любого духа. Чтобы войти в мир сна хозяина, сначала чи должно извергнуть себя из него. Это также препятствует чужим духам идентифицировать данное чи как чи, парящее в необитаемом пространстве.

Когда я осенил его этими образами, он дернулся во сне, поднял руку, сжал ее в слабый кулак. Я облегченно вздохнул, зная: теперь ему известно о том, что случилось с его белым петушком.

Гаганаогву, скорбь из-за утопления птиц заглушила в нем все мысли о женщине на мосту. Но постепенно, по мере того как скорбь стихала, на границах его разума стали возникать мысли о ней, а потом они начали постепенно накапливаться. Он все больше думал о ней, о том, какой он ее видел. Из того ночного видения он сумел собрать о ней только то, что она женщина среднего роста, вовсе не такая полнотелая, как мисс Джей, проститутка. На ней были легкая блузочка и юбка. И еще он запомнил, что она приехала на «Тойота Камри», похожей на машину его дядюшки. Часто мысли моего хозяина перескакивали, как кузнечик, с ее внешности на его пытливые предположения о том, что она стала делать, когда он оставил мост. Он винил себя за то, что оставил мост в такой спешке.

В следующие дни он аккуратно ухаживал за своей птицей и садом, занятый мыслями об этой женщине. А когда ездил по городу, его глаза искали синюю машину. Прошли недели, и он снова начал томиться по той проститутке. Желание крепло, как гроза, и заливало выжженный ландшафт его души. Как-то вечером оно привело его в бордель, но мисс Джей была занята. Его обступили другие женщины, и одна из них утащила его к себе в комнату. У этой женщины были тонкая талия и шрам на животе. С ней он чувствовал себя легко и уверенно, словно в месте его прошлой сексуальной встречи его опасения и наивность были повержены и измельчены в прах. Он отдался ей без малейших колебаний, и хотя я часто избегаю смотреть за моим хозяином, когда он занимается сексом, из-за пугающей похожести этого действа на смерть, но тогда я наблюдал, потому что по-настоящему то был его первый раз. Когда он закончил, она похлопала его по спине и сказала, что он был хорош.

Но, несмотря на этот опыт, его по-прежнему влекло к мисс Джей, к ее телу, к знакомому звуку ее дыхания. Его удивило, что, хотя он и проделал нечто более искушенное с другой женщиной, в руках мисс Джей он получил больше удовольствия. Он вернулся в бордель три дня спустя и отказался от услуг той женщины, хотя она радостно подбежала к нему. На этот раз мисс Джей была свободна. Она посмотрела на него, вроде бы узнала и молча принялась раздевать. Прежде чем они начали, она ответила на телефонный звонок и сказала звонившему, чтобы пришел через два часа, а когда мужской голос вроде бы отверг такое предложение, она остановилась на полутора часах.

Они уже начали, когда она заговорила о прошлом разе и рассмеялась.

– Твой сейчас глаз не закрыл, как в тот раз, когда моя тебе отсосать, да?

Он занимался с нею любовью со рвением, которое лихорадило его душу, он весь отдался этому действу. Но когда он в изнеможении рухнул рядом с ней, она оттолкнула его руку и поднялась.

– Мисс Джей, – позвал он чуть не со слезами.

– Да, что там? – сказала женщина. Она начала надевать бюстгальтер.

– Я тебя люблю.

Эгбуну, женщина замерла, хлопнула в ладоши и рассмеялась. Она включила свет и вернулась в постель, взяла его лицо руками, подражая рассчитанной серьезности, с какой он произнес эти слова, и рассмеялась еще громче.

– Ай, бой, ты плохо понимать, что сам говорить. – Она снова хлопнула в ладоши. – Ты тут говорить, ты моя любить. Ты мой жопа увидать, и конец торчком. И ты мне теперь говорить, ты моя любить. Ты лучше мамочка твой скажи, ты ее любить.

Она щелкнула пальцами и снова разразилась веселым смехом. И немало дней потом ее смех эхом отдавался во многих пустотах его существа, словно над ним смеялся весь мир, над маленьким одиноким человеком, чей единственный грех состоял в том, что он был маленьким одиноким человеком, который отчаянно искал человеческого общества. И вот тогда он впервые и ощутил дурманящее воздействие романтической любви – чувства, отличающегося от того, что он испытывал к своим птицам и к своей семье. Это было мучительное чувство, потому что ревность – это дух, который стоит на границе между любовью и безумием. Он хотел, чтобы она принадлежала ему, а все другие мужчины, которые занимались с ней сексом после него, вызывали его возмущение. Но он не знал, что ничто по-настоящему никому не принадлежит. Нагим он родился, нагим он и вернется. Человек может владеть чем-то, пока оно с ним. Как только оно покидает его, он может его потерять. Он тогда не знал, что человек может отказаться от всего, что у него есть, ради женщины, которую любит, а когда он вернется, она может не захотеть его больше. Я видел это много раз.

И потому, сломанный тем, о чем он еще не знал, он ушел оттуда в решимости никогда не возвращаться.