Главное, говорят, закончить первый курс, и тогда зачетка будет работать на тебя, а не наоборот. Главное, говорят, не отвлекаться, стараться и не обращать внимания на отдельных, ага, так говорят, преподов-дебилов. Главное, говорят, завести друзей, потому что университетские друзья – они навсегда.
Говорят, говорят, говорят. Словами реченными – и потому лживыми.
Главное – не реветь на занятиях.
Не реви, сказала себе Аня и вцепилась в свежие пластыри, прикрывавшие изодранную в мясо кожу вокруг ногтей.
Но как тут не реветь?
Фурсов, подышав, с новой силой затряс Аниной тетрадкой так, что с обложки, кажется, едва не слетел анимешный котик, и продолжил равнодушным скрипучим голосом, будто зачитывая условия задачи:
– В своей работе вы доказали лишь, что ничего не стоите как будущий специалист. Накопили долгов, претендуете на зачет, но красивых глазок для этого недостаточно!
Аня сморщилась и закогтила себя сильнее, чтобы отвлечься. Фурсов продолжал, не глядя на нее, но взмахивая тетрадкой так, что почти цеплял Аню локтем:
– Срез знаний ставит под сомнение ваши, милочка, претензии на статус не то что математика и студента, но даже разумного существа, достойного притяжения планеты Земля.
Аудитория притихла. Тишину проре́зал звонкий голос, от которого, кажется, вздрогнула не только Аня:
– А можно без сексизма?
Кажется, Зарема, подумала Аня, но взгляд поднимать не стала – тогда точно слёзы польются. Фурсов, похоже, обрадовался:
– Милочка, в моем возрасте сексизм представляется несколько запоздалым развлечением. Но если вы хотите развлечься и не боитесь, что это помешает учебе, прошу.
И наверняка уставился на группу сквозь толстые очки.
– Присоединяйтесь, пожалуйста. Будем обсуждать сексизм, юбки и права меньшинств, раз уж у нас мозгов не хватает, чтобы избежать арифметических ошибок. Элементарных ошибок, хочу заметить.
– Где я ошиблась-то? – не выдержала Аня.
Вышло сипло и негромко, но Фурсов услышал.
– То есть вы даже не поняли, где ошиблись. Хорошо, я вам сейчас постараюсь продемонстрировать, если, конечно, сумею удержаться в доступной для вас форме…
Аня обреченно повернула к нему голову. По щекам сразу полилось, но было уже плевать.
Фурсов, так и стоя локоть к локтю с Аней, будто в микрострою, принялся торжественно и громко, так, что страницы лязгали как жесть, листать тетрадь, бегая глазами по записям. Листание замедлилось. На пятом лязге Фурсов поднес записи к очкам, нахмурился, захлопнул тетрадь и, покачивая головой, с омерзением уставился на котика с обложки. Фурсов был явно смущен – впервые на памяти группы, а может, и всех групп факультета прикладной математики Сарасовского технического университета, слушавших курс линейной алгебры в последние полвека.
Кхекнув, Фурсов заговорил уже не размеренным, а раздраженным тоном:
– Устроили цирк с рыданиями вместо того, чтобы нормально объяснить, что у вас не первый, а второй вариант.
По аудитории прокатился возмущенный ропот. Зарема, точно, она, еще звонче уточнила:
– То есть нету ошибки?
Фурсов швырнул тетрадь на свой стол. Аня вздрогнула, вскинув руки к лицу.
– Тут всё – ошибка! – проскрипел Фурсов гораздо громче обычного. – Ни даты, ни варианта! Я для кого на первом занятии твердил, что не приму с неправильным оформлением?
– Я болела, – сказала Аня, едва услышав себя.
Но аудитория услышала. Сразу несколько голосов подтвердили сквозь громкий ропот:
– Она болела, точно!
– Запасайтесь здоровьем, – отрезал Фурсов, сразу успокоившись. – Жду завтра первый вариант вместе с… Маркова, вы куда?
Аня, сделав несколько шагов к своему месту, схватила куртку и рюкзак, быстро, почти вслепую от слёз, прошла к двери и выскочила из аудитории, не обращая внимания на окрик:
– Маркова, занятие еще не кончилось!
Распахнутая дверь, скрипя в тон Фурсову, неспешно вернулась к косяку.
Скрип и толчок заставили Наташу вздрогнуть, отвлекаясь от лысого бородача в телефоне. Трамвай резко тормозил, хотя до остановки осталась еще пара метров. Впрочем, выходить никто не собирался, Наташа была одна в салоне. Входить, кажется, тоже.
На остановке, правда, топталась девчонка, щуплая даже под мешковатой незастегнутой курткой приятного цвета маренго, но на трамвай она как будто не обращала внимания. Стояла на самой кромке, неудобно вывернув голову, будто пыталась рассмотреть мерзлую лужу за пятками.
Трамвай выдал пронзительную трель под записанный голос: «Остановка “Технический университет”. Следующая остановка – “Парк культуры”».
Наташа, наклонившись, посмотрела в сторону кабины. Вагоновожатая сурово пялилась на девчонку.
Ага, подумала Наташа, Аннушка Каренина купила масло и вышла на исходную. Молодец тетка, вовремя заметила. Спасибо ей – не хватало еще опаздывать на работу из-за того, что твой трамвай устроил чокнутой девчонке хрусть и пополам.
Времена, когда хрусть и пополам стали бы именно что работой для Наташи и предметом интересов для широкого круга читателей, миновали давно и безвозвратно. Ссылку про разрубленную девчонку откроет разве что откровенный маньяк – ну или любящая попереживать бабуля, но бабули, хочется верить, новости в интернете и соцсетях не читают. Для них телевидение есть. Если не для них, то для кого еще-то?
Аня смотрела на телефон, плюхнувшийся в слякоть, когда она раскачивалась на краю. Опять забыла застегнуть боковой кармашек на рюкзаке, вот телефон и выпал. И почти сразу отсигналил мессенджером.
Мама, как всегда. Как всегда, в самый подходящий момент.
Трамвай засвиристел снова, и Аня вздрогнула снова, но не обернулась. Она сквозь слёзы смотрела на заляпанный, но вроде целый экран, с которого ушло уведомление, уступив место охряному фону читалки с надписью «Эпилог».
Не дочитала же, вспомнила Аня, терзая пластыри с новой силой. Хотела на паре добить, а этот гад сразу выдернул. Поэтому и кармашек не застегнут.
Ее затрясло от неловкости и холода. Аня запахнула куртку, вытерла салфеткой лицо и отсморкалась, потом присела и попробовала читать, не поднимая телефон. Не вышло: пара грязевых щупалец жирно перечеркнула страницу. Аня двумя пальцами извлекла телефон из жижи, обтерла телефон той же салфеткой, потом новой, и, не вставая, жадно принялась дочитывать эпилог.
Трамвай, улюлюкнув напоследок, пополз мимо, так и не открыв дверей.
Аня не обратила внимания. До конца осталось пять страниц.
Наташа поймала сердито-виноватый взгляд вагоновожатой в зеркале, сочувственно улыбнулась и решительно смела бородача с экрана. Он был интересным, но слишком накачанным и с недоброй искоркой в глазах. Хватит с нас таких искорок, свои девать некуда.
Наташа покосилась на давешнюю девчонку. Та уже убредала прочь от остановки, прижав телефон к уху под скособоченной шапкой. Будут и другие трамваи, девочка, подумала Наташа, попробовала устыдиться этой мысли, но не смогла.
Мессенджер пискнул. Наташа прочитала, заулыбалась и написала: «Конечно, буду. Светке и Лизочке привет. До вечера!».
Аня, хмурясь, дослушала голосовое сообщение, еще раз высморкалась в новую салфетку, откашлялась и на ходу записала ответ:
– Мам, ну лекции же. Всё норм, не болею, кушаю, в шапке. Не вздумай сочинять, что нос заложен или сиплю – я в другой корпус бегу просто. Срез знаний сдала. Я же люблю математику, ты сама говоришь. Вот я и делаю, что люблю.
Она остановилась у входа, рассмотрела указатель «Деканат» на стекле двери и добавила:
– И буду делать, что люблю. Всё, целую.
Аня убрала телефон в карман, поежилась и вошла в здание.
Миновав вахтера, Наташа оглянулась и решила подождать. Следом за ней в издательство ввалился Паша, как обычно, рыхлый и несобранный во всех смыслах. Он тормознул возле охранника на несколько лишних бессмысленных мгновений, но все-таки кивнул ему и прошел дальше, чтобы замереть основательней, уставившись в телефон. Ни трудовой энтузиазм, ни память о релизе, которого третий день ждала от него Наташа, Пашу явно не подгоняли.
Наташу, усердной Немезидой застывшую в паре шагов, он, конечно, не замечал.
Паша поднес трубку к уху и некоторое время молчал, забавно меняясь в лице: из мечтательного оно, перескочив несколько более привычных состояний непонимания и озадаченности, стало удивительно злым. Отняв трубку от уха, Паша, будто не веря, изучил экран, дважды вызвал номер, совсем помрачнел и набрал сообщение текстом.
Ответ прожужжал тут же.
Паша прочитал, помаргивая, выбрал значок записи голосового сообщения, поднес трубку к лицу и заорал:
– Сама ты лузер!
Наташа откашлялась.
Паша, не замечая ее, стер неотправленное сообщение и опять застыл, глядя в экран, – только губы слегка шевелились.
– Я-то лузер, а текст рассылки где? – не выдержала Наташа. – Завтра старт.
Паша вздрогнул и поспешно убрал телефон.
– А, привет. Всё будет. Вечером, максимум – завтра с утра.
– Ох, Пикассо. Подведешь если…
– Наташ, ну когда я подводил, – сказал Паша уязвленно.
Наташа с готовностью выставила руки и загнула правой рукой мизинец левой, заявляя длинный перечень. Паша, махнув рукой, ушел к лестнице.
Глядя ему вслед, Наташа горько сообщила:
– Я – лузер. Во что влезла, а?
Сейчас зевну, понял Салтыков с ужасом, придвинул ежедневник и принялся перемножать столбиком числа и месяцы, левой рукой пересовывая ляссе с заполненных страниц к пустым и обратно. И не забывая, конечно, бросать значительные взгляды на монитор с двумя десятками таких же деловитых лиц.
Не помогло. Придавленная зевота выламывала челюсти, а ноздри распахивала, кажется, до ушей. И как раз курганский коллега завершил доклад про региональную Общественную палату и предупредительно умолк. Наступившую паузу зевок должен был порвать демонстративно и непоправимо. В прежние времена мог спасти приступ кашля, но в ковидных условиях он был совершенно неуместен и граничил с изменой – не Родине, так труду во благо ее. А выключать звук во время конференций по защищенной линии не разрешалось.
Салтыков плотно взялся ладонью за лицо, и тут Варчук объявил:
– Спасибо, с образованием разобрались. Дальше спорт и культурка, первым… так, Пенза первой, затем Сарасовск. Кофе-брейк пятнадцать минут.
– Хорошо, Борис Петрович, – вякнул пензенский коллега, как будто его кто спрашивал, и Варчук ушел с линии.
Салтыков поспешно выключил звук, задрал камеру и зевнул. Яростно, с лязгом и фиоритурным стоном, выворачивая веки и свихнув, кажется, челюсти. Зевнул еще раз, культурно-спортивно, встряхнулся, потянулся, вытер слёзы, сделал контрольный зевок, вяло ткнул в кнопку селектора и спросил:
– Баженов еще ждет?
– Да, Георгий Никитич, – сказала секретарша с интонацией, предоставлявшей начальству богатые возможности для трактовки.
– Упорный. Запускай, только быстро. И кофе мне сделай.
Дверь в кабинет тут же растворилась и возник Баженов – загорелый, подтянутый и в дорогом костюме, на котором даже депутатский значок смотрелся как дизайнерский аксессуар. Это, впрочем, не исключалось: понаделал себе брошек из платины с рубинами и лазурью и вделал в каждый пиджачок, чтобы не перестегивать. С него станется.
Под мышкой Баженов держал папочку, а в руке – чашку на блюдце.
– Здравствуйте, Георгий Никитич, – сказал он, осторожно подавая кофе Салтыкову. – Это вам, упреждаем желания.
Салтыков, хмыкнув, приподнялся, принял и поставил на стол кофе, пожал Баженову руку и отхлебнул из чашки.
– Орел, – отметил он. – И как раз вовремя. Борис Петрович сейчас за культуру допрашивать будет. Давай в темпе, что там с журналом? Успеваешь?
– Как и обещал, готовы, – отрапортовал Баженов, выставив папку на случай, если Салтыков решит проверить цифры. – Вообще без бюджетных вливаний. Открываем приветствием шефа.
Салтыков глотнул еще разок и сказал:
– Шефа – ту мач. Сам выступи.
Баженов поднял было бровь, но тут же поспешно кивнул. Салтыков кивнул в ответ и продолжил:
– И насчет «без бюджетных» не горячись, нам тоже интересно культурке порадеть. Главное – подборка Чернавина и тираж до февраля. Вручим Борису Петровичу журнал с дядюшкой – считай, шеф переутвержден.
Баженов показал, что понял. Салтыков, допивая кофе, кивнул на папку.
– KPI там какой, тыща в бумаге и три – уников?
– Так точно, – подтвердил Баженов, поспешно открывая нужную страницу.
Салтыков, изучив ее, кивнул, откинулся на спинку кресла и благожелательно добавил:
– И про весь холдинг подумаем. Что там у тебя из живого?
– Храню, как велели: печать, реклама, сайт. «Вечерку» по первому сигналу оживим.
– Ой не… Выборы точно без газет пройти надо, а там будем посмотреть. Главное – «Пламя» до февраля, добро?
Баженов кивнул и встал по стойке «смирно для гражданских». Салтыков крепко, с хлопком, пожал ему руку.
– Не задерживаю. Подавайся на тендер, копейку забросим, к лету KPI сделаете – отдельной строкой заведем. Держи в курсе. Счастливо.
Он зевнул вслед Баженову, встряхнулся и внес в тезисы доклада пункт про хранение богатых культурных традиций на примере возрождения областного литературно-художественного журнала «Пламя», из которого в свое время шагнул в большую литературу великий классик и гордость как советской литературы, так и Сарасовской области Анатолий Чернавин. Менее известный – и этого уже Салтыков, конечно, не скажет, – как любимый дядюшка замглавы администрации президента Бориса Варчука.
Печатать, держа ноутбук на коленях, неудобно. Но стол Наташа протереть так и не собралась, а без этого касаться побитой и растрескавшейся лакировки просто опасно: можно поцарапаться, поймать занозу или подцепить какую-нибудь заразу, с тучных времен заждавшуюся шанса распространиться.
Это крыло третьего этажа пустовало лет десять. Его, насколько помнила Наташа, пробовали сдавать после закрытия «Пламени», но арендаторы сбегали, не вытерпев даже пробного срока. Потом издательство вместе со зданием несколько раз переходило к новым владельцам, всё более бестолковым и не имеющим представления о СМИ и полиграфии, так что запустение распространилось и на другие этажи. Потом совместный налет налоговиков и пожарной инспекции разогнал уже и владельцев. Потом издательство досталось Баженову, который немедленно заявил не наполеоновские даже, а македонские, с обеих рук и на ходу, планы. Потом случилась пандемия с официальными и неофициальными локдаунами. А теперь вот планы Баженова резко, что называется, претворялись в жизнь – Наташиными в основном усилиями. Почему именно ее и как так получилось, Наташа не понимала до сих пор. И даже радоваться особо не могла.
Впрочем, радоваться по-настоящему – она давно не могла. Четырнадцать с половиной лет, если точно.
Наташа поежилась от шороха, качнулась в драном кресле, выволоченном из-за стола, вздохнула и приступила к последней странице. Профессионализм не пропьешь. Радости нет, кругом болваны, а на дворе мерзкий ноябрь, но ручки и голова дело помнят – и умеют успевать к дедлайну даже с самыми мутными, политесными и раскланивающимися во все нужные стороны текстами.
Дверь стукнули и тут же распахнули. Наташа попыталась встать. Баженов, весь из себя блестящий и красивый, показал, что не надо.
– Здрасьте, Сан Юрьич.
Баженов сообщил, не размениваясь на приветствия:
– Поздравляю, Наташ. Проект утвердили, деньги дают. Главное, чтобы первый номер вышел до февраля.
– Марта, – поправила Наташа.
– До февраля, Наташ. Губер в первую неделю февраля у Бориса Петровича на ковре, по продлению полномочий всё решается. Он должен показать журнал с подборкой. Показать, как мы его дядюшку любим и помним. Потом, сама понимаешь, смысла уже нет.
Наташа поскучнела. Баженов напористо продолжил:
– Но чтобы всё по-взрослому: тираж, движ в сетях, подъем литературной жизни. Сможешь?
Наташа, мотнув головой, заговорила:
– Сан Юрьич, у меня ни людей, ни денег, я из своих за SMM…
– Сказал же, деньги будут. Сможешь?
Баженов смотрел в упор.
Наташа неохотно кивнула.
Баженов очень серьезно сказал:
– Ес-с. Да, обращение губера не нужно.
Наташа откинулась на спинку кресла, почти не обратив внимания на угрожающую раскачку, и молча уставилась на Баженова. Тот не смутился:
– Что смотришь? В мое переделаешь. Там готово уже?
Наташа отмотала текст к началу и повернула к Баженову экран ноутбука. Баженов подошел и, не нагибаясь и не вынимая рук из карманов кашемирового пальто, пробежал глазами по строчкам. Наташа аккуратно перелистывала, но Баженов, конечно, дочитывать не стал. Мыкнул, кивнул и заявил:
О проекте
О подписке