– Берем! Старье берем! Все берем! – требовательно кричит обходящий дворы татарин-старьевщик.

С другой стороны ему как-то уныло, будто из-под палки, нараспев вторит точильщик:

– Точу ножи, ножницы!

Во дворах стук и победные крики – это доминошники радостно колотят костяшками по врытым в землю дощатым столам, забивая козла.

Вечером то с одной, то с другой стороны зазвучат патефоны, а на танцплощадке в парке закрутятся фокстроты и танго.

– Ура! Падай, ты убит!

– У меня граната! Получи!

Это носятся после школы по улицам вездесущие пацаны с деревянными самодельными автоматами, играя в войну, – самые несчастные выступают за фашистов. Мальчишки побольше сражаются в ножички и пристенки.

Звон и стук долгожданного трамвая, отчаянные крики людей, которые с трудом утрамбовываются в него:

– Надави сильнее!

– Дышать не могу!

– А ты выдохни!

Обычная жизнь обычных московских закоулков и окраин. Наши охотничьи угодья.

Господи, вроде всего лишь одно отделение милиции, а на территории его обслуживания такое количество всяких закутков, злачных мест, жилых зданий. Это Москва в миниатюре. Здесь и деревянные единоличные строения. И добротные новые дома с горячей водой. И двухэтажные особняки со сквозными дворами, голубятнями, дровяными сараями и подвалами. И парк, и толкучки. И железнодорожная станция.

Вот и те самые «пять бараков», где живет пролетариат с Завода и примазавшиеся к нему. Дома кирпичные, добротные, бараками считаются потому, что там коридорная система – из конца в конец здания идет один коридор с множеством дверей. Один сортир на этаж, зато в теплом помещении, а не на улице. Плинтусы обиты медью, чтобы крысы не прогрызали дырки.

Мы останавливаемся перед одной из таких дверей. Прислушиваемся. Из-за нее доносится приглушенная и грустная мелодия Глена Миллера. Сменяется музыкой Дюка Эллингтона. Одно время было полно трофейных пластинок с этими музыкантами. Вот и тут крутят трофейные пластинки.

– Стиляги, – хмыкнул Антипов.

– Буржуазная культура, – поддакнул я.

Да, таковая распространена, не поощряется вследствие борьбы с космополитизмом, но и особенно не преследуется. И кто же там так культурно разлагается?

– Начинаем. – Антипов колотит ладонью по двери: – Открывай, Гвоздь!

Не дождавшись должной реакции, молодецким ударом ноги вышибает дверь.

В тесной комнатенке праздник. Стол накрыт богато. Водочка «Столичная», крабы, краковская колбаса, соленья. Пир горой. За столом компания маргиналов в количестве трех синих от татуировок особей мужского пола и двух дам облегченного поведения. Еще почти что трезвые. Как они все сюда набились?

– Ну-ка встали все к стеночке, – велит Антипов, с порога оглядывая не слишком благородное собрание. – Плохо доходит?

Компания обреченно выстраивается вдоль стены. При этом хозяин подавляет даже робкую попытку своих товарищей начать качать права:

– Делай, что говорят. Это Антипов!

Двое из присутствующих со справками об освобождении – только что вернулись из мест не столь отдаленных. По этому поводу и праздник.

Один все же возмущается:

– Ничего же не сделали. Просто к корешу зашли. На огонек залетели, как мотыльки. И вот пожалуйста, нарвались.

– В отделении разберемся, – заверяет Антипов. – Строимся – и на выход.

Послушно, руки за спину, маргиналы тянутся на улицу. Транспорта у нас нет, так и провожаем до отделения – строем. Хорошо еще тут недалеко.

Там быстрый опрос по заготовленному заранее списку. Нужно отметить, что давил Антипов уголовников мастерски. Я тоже умелец не из последних в этом деле, хотя сейчас немножко форму и растерял при общении с научной общественностью. Да и раньше сталкивался все больше с отпетыми бандитами, убийцами, диверсантами и саботажниками, с чудовищным отребьем. Начальник розыска же виртуозно разводил на разговор именно уголовную шушеру, легко перегружая их и так недалекие умы их же правилами, понятиями, законами, запутывая, загоняя в тупик. Ну что, молодец. Человек на своем месте.

Отработали этих доставленных. Нет, к нашему делу они отношения не имеют. Но дали наводку на катран. Там всякий залетный народец в картишки перекидывается.

– Вечерочком туда нагрянем, – говорит Антипов. – Составишь компанию?

– А куда я денусь. Только позволь позвонить домой.

Я набрал номер с трудом – диск на черном эбонитовом аппарате постоянно заедал. Как контрразведчику из Проекта, мне установили в квартире телефон – даже по нынешним временам победной поступи городской телефонизации роскошь несусветная, так что Антипов посмотрел на меня с уважением.

Телефонную трубку взяла Анна, которая уже пришла со своей работы в школе.

– Анюта, сердце мое, тут такое дело. Знаешь…

– Знаю, – сухо произнесла моя благоверная. – Тебя сегодня не ждать. И билеты в кино выбросить в мусорную корзину. Кинофильм, кстати, «В мирные дни» – про твоих любимых шпионов.

– Билеты, билеты, – поморщился я как от зубной боли. – Ну сходи одна.

– Да я все время одна… И ведь, дура, уговорила соседку с Настей посидеть.

– Анют, служебная необходимость. От меня не зависит.

– Я понимаю. Служба… Ну служи, Ванюша. А я в кино пойду. На шпионов. Одна.

Запиликали гудки.

Я вытер пот со лба. В кино она собирается. У нас тут такое кино, что ни один режиссер не снимет. Поэтому я и не особый любитель этого важнейшего из искусств – сама моя жизнь гораздо напряженнее и куда веселее, порой до икоты.

Антипов понимающе произнес:

– У меня то же самое. Женщины требуют, чтобы мы любили их больше, чем работу.

– А мы…

– А у нас это никак не получается…

Глава 6

Пистолет ТТ в моей руке привычно рявкнул. Отдача. Пуля начала свое смертельное движение. Ну что, пошло веселье со стрельбой! Закономерное завершение сумасшедшего дня!

Но обо всем по порядку…

Когда мы шатались по улицам и переулкам, мне пришла в голову мысль, что к Москве я так и не привык. Она давила, стискивала. Здесь порой так трудно дышать. Душа все время рвется на простор. Вместе с тем теперь я сцеплен с этим городом намертво. Кажется, нет такой силы, чтобы разорвать возникшую связь.

Воздух в столице наэлектризован энергией гигантских задач. Я ощущал, что именно здесь находится какой-то сакральный центр, где решаются судьбы всего мира, где строится образ будущего, где сходятся гигантские силы. И именно здесь так нужны те, кто умеет защищать и оборонять все это. Я чувствовал здесь сопричастность с великими делами. С такими, как Проект.

Вместе с тем, конечно, Москва еще и просто огромный город – административный, промышленный, полный добродетелей и низких пороков. В нем живет, страшно представить, уже почти пять миллионов человек. И это город не только помпезных проспектов с великолепной архитектурой, высоток и дворцов, с упорядоченной чистотой и энергичной степенностью. Все же здесь куда больше рабочих окраин, районов бараков, где царят свои законы – порой патриархальные, а местами и уголовные. Все так же, как и в любом другом городе. Только вот масштабы.

Здесь все огромно. Заводы размером с город. Жилые районы размером с иную область.

Я не настолько хорошо знал этот город, его ловушки и опасности. И просто терялся здесь. Это не мои родные западноукраинские леса. А вот Антипов был просто лоцманом в этом бушующем море. Особенно на территории обслуживания, где он знал, кажется, каждый подвал и скамейку, не говоря уж о притонах и местах скопления антиобщественного элемента.

Ему бы экскурсоводом работать. Только и успевает кивать – там брали вора-домушника, он прокусил оперативнику ногу. А вон там в сорок первом году взяли ракетчика – немецкого агента, обозначавшего сигнальными ракетами цели для бомбежки. Там хранили краденные с Завода листы металла. А там барыга жил, его воры прирезали, польстились на тайник.

– А вон дом – там постового милиционера застрелили, – показывает начальник уголовного розыска на подъезд давно не ремонтировавшегося кирпичного трехэтажного дома. – Проверял документы у подозрительного гражданина. Тот бросился бежать и заскочил в подъезд. Наш следом – и тут же схлопотал пулю. Когда в дверь подъезда входишь – ты для того, кто там затаился, мишень. Сколько наших ребят вот так положили. Мы потом инструктировали – следом за бандитом не идти. Перекрывать выходы. Ждать подмогу. Именно так Рыжего два года назад брали. Заблокировали. Пустили собаку. Он ее уложил и сам застрелился. Жалко пса. Но так бы сотрудника убил… Эх, до сих пор стреляем, но куда меньше…

Конечно, грустно смотреть на город с такого неказистого ракурса – со стороны выгребной ямы. А ведь большинство людей живут совершенно нормально и полноценно. Ходят на работу, в театры, кино и клубы. Занимаются детьми. Но именно они нам сейчас неинтересны. Нас ждет заброшенное отдельно стоящее бомбоубежище около станции. Тот самый катран – притон для карточной игры. Там обильно татуированные игроки мусолят карты.

Мы спускаемся в бомбоубежище по мокрым ступеням. Тяжелая дверь распахнута и никогда не закрывается, тусклая лампочка светит под потолком. Идет азартная игра, и никого больше здесь не ждут. А тут мы пришли с приветом, рассказать, что солнце… нет, еще не встало.

Я и рта не успеваю открыть, а в мою сторону уже летит бутылка. Приходится ловко уворачиваться.

Увернулся. Реакция все еще хорошая.

– Замерли! Милиция! – Я выстрелил для острастки из своего старого доброго ТТ в деревянный щит, прислоненный к стене, – так, чтобы пуля не срикошетила и не задела нас самих.

Подействовало. «Клиенты» застыли, как изваяния. Больше никто не рыпается.

– На пол! – заорал я. – Или стреляю на поражение!

Что такое стрельба на поражение, эти субъекты представляют отлично. Безропотно разлеглись. Чтобы они не уснули, мы с Антиповым награждаем их пинками и тумаками от всей широты нашей чекистской души, не обращая внимания на завывания:

– Прости, начальник! Обознался!

Нормальная повседневная милицейская работа. Обычный человек на ней свихнется за пару дней, а для меня вроде и ничего. На Украине и похлеще карусели крутились.

– О, Куркуль! – обрадованно развел руками Антипов, разглядев задержанных в количестве пяти отпетых особей, когда мы их, прилично помятых, поставили на ноги и расставили в ряд вдоль стены. – Только вчера на тебя ориентировка пришла. Ты на лыжи встал и оставил места отбывания заслуженного, заметь, наказания.

Квадратный, почти лысый Куркуль зло посмотрел на него и потупил глаза.

– Вот только не пойму. Чего ты рванул? Тебе два месяца чалиться оставалось.

– Да на ножи суки правильных воров поставить хотели, – пожаловался на несправедливость судьбы беглец. – Там столько народу полегло. Потом вертухаи шмаляли по всем подряд. Я и ушел в суете.

– Ну готовься теперь обратно.

– Не, я в сучью зону не пойду! Лучше руки на себя наложу!

– Да не ко мне вопрос…

Сдали картежников в отделение. Отработали.

Давно стемнело. Неужели на сегодня этот дурдом закончен? Но главное не то, что он закончился, а то, что результата опять нет.

Я еще успевал на трамвай. И двинул домой, к Никитским Воротам.

А там жена, все же сходившая в кино одна, привычно дулась и принялась упрекать меня в бездушии и пренебрежении семьей. Я привычно отбрехивался. Дочка привычно спала. Но все это было для меня каким-то фоном. Все мысли у меня были о недоделанной работе.

– Все-таки черствый ты, чекист, – выдала мне зло Аня.

Я только рассеянно кивнул. Со всем согласен. Я черствый. Я чекист. И утром мне опять на территорию – пахать за уголовный розыск. Отработка криминального элемента продолжается.

Подустал я что-то от мерзости бытия. За эти дни передо мной прошла галерея совершенно гнусных личин. То ли Ломброзо, автор учения о соответствии преступных наклонностей убогой внешности, был прав, то ли весь этот контингент жизнь так потрепала, но один другого краше. Фиксы, небритые рожи, низкие лбы, выступающие нижние челюсти, иногда цепкий, но чаще тупой взгляд. Да, это явно не играющие мышцами красавцы физкультурники с демонстрации на 1 Мая, а будто какой-то другой биологический вид. Только один сахарно-смазливый попался, хорошо одетый и с манерами, да и тот мошенник.

Кроме ворья, мы шерстили и барыг, втихаря скупающих краденое, – с ними было легче всех, они обычно добросовестно барабанили на розыск. И хулиганье – там в основном ученики ремесленных училищ, детдомовцы и дворовые крысята. Они кучковались по району стайками, на полном серьезе считали себя весомой силой, обороняли места своего обитания от таких же, как они, со словами: «Ты откуда? Ты чего по нашей земле ходишь?»

Многие из шпанят выглядели не намного лучше воров – та же печать дегенерации, злобные глазенки людей, жаждущих самоутверждения и насилия, трусливые завывания «отпустите, дяденька», когда их брали за шкирку, как нашкодивших котов. Достаточно мерзкое и опасное порождение неблагополучных районов. И шанс, что именно они напали на нашего ученого, был высок.

…С утра пораньше снова с начальником уголовного розыска на территорию. Опять воришки, хулиганье и прочие паскудники.

– Сейчас мы их поприжали. А вот после войны от них житья не было. – Антипов препроводил увесистым пинком очередного шпаненка, на которого мы наткнулись, когда он присматривался, что бы спереть на железной дороге. – Табунами бродили, на прохожих нападали, сумки рвали с продуктами и карточками. Ну тогда понятно – безотцовщина, голод, неустроенность. А сегодня просто распущенность… Так, пришли…

Вперед… Еще один подвал отработан. И опять без результата.

Постепенно накатывало ощущение бесполезности всей этой работы. Уже не верилось в успех. Хотя по своей практике я знал, что при такой тщательной отработке территории нередко кажется все беспросветно, и вдруг раз – и цепляешь кончик ниточки, а потом и весь клубок разматываешь. Главное, не упустить этот момент и крепко ухватиться.

К часу дня мы вернулись в отделение. Там за чашкой чая прикидывали ближайшие планы, и Антипов, видя, что я постепенно впадаю в меланхолию, предложил:

– Пошли на природу.

– Это в леса?

– Почти что. Посмотрим, что за контингент в парке Лихачева в пивнухе трется. Там иногда можно повстречать очень неординарных личностей.

Ну что же, мы и пошли. И повстречали этих самых неординарных. Да еще каких…

Глава 7

Пивная точка представляла из себя дощатый хлипкий павильон под сенью парковых деревьев. Бойница окошка, куда совали деньги и откуда получали кружки, напоминала амбразуру дота. Вывеска незатейливая, исполненная масляной краской на длинном куске фанеры, – «Пиво». Время ее потрепало и потерло, так что она едва читалась. За вкопанными в землю высокими деревянными столиками посетители пили стоя. Правильно, место не для того, чтобы вальяжно разваливаться на стульях и скамьях. Постоял, выпил и быстренько пошел по своим делам.

Хоть и раннее время для пива, но на точке уже толпились люди, желающие приобщиться к культуре пития. У одного столика цивилизованно проводили время трое работяг. Опасливо озираясь, они доливали в кружки из бутылки водку – дополнительный прицеп, чтобы «коктейль» молотом врезал по мозгам. И вели интеллигентный разговор, что мастер, сука такая, неправильно им наряд закрыл, управы на гада нет. Хуже старорежимного буржуйского приказчика к народу относится. И что с ним делать? Бока намять или в партком идти?

От столика к столику бродил небритый инвалид без руки, в солдатской шинели без петлиц и знаков различия, держал перед собой пустую кружку:

– Плесните, люди добрые.

Обычно добрые люди отливали чуток.

– Выпей за наше здоровье, – сказал работяга, плеснув.

Инвалид с достоинством кивнул:

– За ваше здоровье!

Таких нищих инвалидов, жертв войны, и не только войны, особенно много было в Москве лет пять назад. Некоторые действительно не могли себя найти в мирной жизни, другие с готовностью скатились по социальной лестнице до маргиналов – им так удобнее. Власти время от времени принимали меры: кого-то пристраивали на работу, кого-то в дом инвалидов, а кого и в тюрьму. Постепенно этих людей становилось меньше. И уже не первый год в Москве обещали решить проблему окончательно – очистить столичные улицы от этого позора, загнать тех, кто не понимает русского языка и продолжает бродяжничать и попрошайничать, в соответствующие им места.

Два густо татуированных «питекантропа», улыбаясь во все свои фиксы, мирно беседовали и попивали пиво. Перед каждым из них стояла пара покрытых пеной, как Эльбрус снегом, кружек.

Как уверял начальник угрозыска, пиво здесь хорошее, почти не разбавленное. Бывало, что ведомая жаждой справедливости разгоряченная публика лупцевала не понявших, куда попали, торговцев пивом за недолив и разбавление водой божественного напитка. Правда, пенить и разбавлять не перестали – тут уж у работников прилавка непреодолимый условный рефлекс, но наглеть и волновать народ, озабоченный культурой пития, прекратили.

Инвалида, приблизившегося к их столику, один из «питекантропов» отшил обнадеживающим обещанием:

– Бог подаст.

И татуированные вернулись к разговору. Мы застали самый его конец, логическое завершение. Как я понял, в пылу диспута один другого назвал чем-то непотребным.

– Ты за базар-то хоть отвечаешь? – грустно осведомился татуированный номер один.

– Отвечаю, – легкомысленно проинформировал татуированный номер два.

Тогда первый номер, больше ни слова не говоря, сосредоточенно разбил о столик кружку, остатки пива выплеснулись как на спорщиков, так и на столик. В его руке осталось импровизированное оружие – ручка с острыми стеклянными лезвиями. Им он с ходу полоснул собеседника по лицу.

Тот оказался тоже парнем не промах. Невероятно шустро отпрыгнул назад. Рука его нырнула за пояс. Нож там наверняка.

Нет, не нож. Заточенная отвертка. Добрый инструмент. Продырявить можно так же надежно, как и финкой, но в разряд уголовно наказуемого холодного оружия не попадает.

– Ша, урки! – гаркнул Антипов. – Замерли! Оружие на землю!

Оба татуированных будто налетели на стену. Покосились на начальника уголовного розыска. Видно, наблюдали его не в первый раз, и отнюдь не с доброй стороны. Тут же синхронно отбросили предметы нанесения ран и увечий – мол, не наше это, случайно под руку подвернулось. Сопротивляться никто и не думал. Капитан Антипов держал район железной рукой.

– Коррида, значит, – удовлетворенно кивнул начальник уголовного розыска. – Пошли, тореадоры. Разговор по душам будет…