Цитаты из книги «Учитель Дымов»

Вы ни в чем не уверены, – говорит Алла, – потому что не знаете, чего хотите и куда идете

Володя – взрослый, умный мужчина. Он сам знает, кто ему нужен, и уж точно не мне это решать. И, если честно, мне ведь немного и надо: я не хочу обниматься с ним, не хочу целоваться… думаю, если бы Володя поцеловал меня, я бы просто умерла на месте. От ужаса или от счастья, но умерла бы. А Оленька – ничего, Оленька жива, значит, он правильно ее выбрал. И она такая красивая, такая счастливая. А я… я просто могу быть ря

Каждый из нас должен давать свет, быть как маяк в ночи. Если в жизни будешь таким светом для близких, возможно, после смерти они узнают свет божественной любви и не испугаются его в своих мытарствах – пусть ничего и не знали о Боге при жизни.

Он сразу попал в начало рассказа о человеке, который всю жизнь искал чудесный сад, случайно увиденный им в детстве за волшебной дверью в стене

Каждый из нас должен давать свет, быть как маяк в ночи. Если в жизни будешь таким светом для близких, возможно, после смерти они узнают свет божественной любви и не испугаются его в своих мытарствах – пусть ничего и не знали о Боге при жизни. Я – плохой светильник, сказал себе Валера. Даже ученикам я даю лишь малую толику света – и ничего не даю ни Андрею, ни тете Жене, ни отцу. И я не сумел ничего дать своей матери. Писем не писал, слов не сказал. Ничего. Он входит в подъезд, нажимает кнопку лифта. В шахте тихо, никакого движения. Вздохнув, Валера направляется к лестнице. На последнем пролете перед квартирой темно – перегорела лампочка. Вот так и мама поднималась, думает Валера, вступая во тьму. Будь я рядом, я бы помог, хотя бы сумки донес. Ничего не надо было спрашивать, ни о чем не надо было говорить, ничем не надо было светить, вдруг понимает он, просто помочь донести тяжелые сумки из магазина, вот и все. И тут, не дойдя полмарша до своего этажа, Валера останавливается, садится на ступеньку, закрывает лицо руками и в спасительной темноте, никем не видимый,

Когда-то будущего было много; собственно – вся жизнь, но с каждым годом оно сжималось, как высыхающая губка, забытая в темном углу кухни, скукоживалось, как осенний кленовый лист, засушенный между страниц книги, пряталось в свою раковину, как испуганная улитка-высуни-рога, только тронешь, и – хоп! – уже нет, скрылась, завернулась в известковую спираль, только что было – а вот уже и нет.

В шесть утра, с трудом оторвавшись от компьютера, Андрей вышел на балкон. Щелкала и клекотала неизвестная птица. Пустой двор был залит призрачным утренним светом. Андрей, перевозбужденный и не спавший всю ночь, увидел повешенную на толстой ветви тополя женскую фигуру. Она была закутана в белый саван, покрытый черным бисером слов, и струйки крови – или красных учительских чернил? – стекали по ее голым мертвым ногам. Это был труп русской классики, до смерти замученной на школьных уроках.

Я просто решил, что лучший способ – это свести к минимуму контакты с государством. Ведь если нет государства, кто заставит меня лгать?

в Штатах: think global, act local. То есть думай о глобальном, а действуй на местном уровне.

Это как костер, – согласился Андрей. – К нему надо быть не слишком близко, чтобы не сгореть, и не слишком далеко, чтобы не замерзнуть.