Буров взглянул на девушку озадаченно. И в самом деле, почему следует заранее предполагать, что смерть Ларичева была насильственной. Вот только синяки на руке…

– Я… поторопился, извините… – признал он. – Покамест оставим только вопрос: сам он принял опасный препарат, чтобы покончить с собой, или же речь идёт о трагической оплошности? Но остаются следы на левом предплечье. Ещё один вопрос. Интересно было бы выяснить, соответствуют ли эти следы руке кому-нибудь из подозреваемых.

– Ну как же мы смеем сейчас кого-то подозревать? Ведь ещё ничего не установлено.

– Но эти следы кому-то всё же принадлежат?

– Разумеется, но почему именно этого «кого-то» нужно обвинять в убийстве?

– Согласен. Знаете, Лера, уже поздно. Для первого дня мы нарыли больше чем достаточно. У меня ведь ещё и другие дела висят. Предлагаю прерваться и начать завтра на свежую голову. Идёт?

– Как угодно. Вы старший.

– Тогда приказываю: по домам, – с улыбкой закончил Буров, сожалея, что не может вот так сразу пригласить малознакомую, но симпатичную девушку куда-нибудь выпить чего-нибудь, потому что уже договорился о встрече с Варей. А с Варей пора было бы закругляться, так как их отношения не прогрессируют, она ждёт предложения, а Буров телится – куда спешить, если сердце ничего не подсказывает, и вообще, зависимость надоела, ещё не женат, а уже что-то должен. А как хорошо бы было закрутить сейчас роман с Лерой, такой трепетной и беззащитной…

* * *

Они вышли на улицу. В конце ноября быстро темнеет и к вечеру воздух становится по-зимнему промозглым. Но, несмотря на сумерки и холод, улицы были полны народу. Как всегда, москвичи куда-то спешили: кто на метро, кто в магазин, кто в театр… а кто с Ваганьковского кладбища домой. Пресня была для Бурова новым районом, и он пока ещё не чувствовал его «душу». Он считал, что у каждого района в Москве есть своя душа, и Пресня ему нравилась. Огорчало лишь соседство ультрасовременного Международного торгового центра и модных ресторанов вперемежку с затрапезными кирпичными домами и допотопной трамвайной линией. Напротив районного следственного отдела раньше времени пылал неон Дома паркетов. «Куда столько паркета для Москвы? – каждый раз думал он, глядя на огромное палаццо магазина. – Деньги, что ли, отмывают?»

Искоса взглянув на спутницу, Буров дал себе слово сейчас не вспоминать о деле «Опушка». Лера говорила, что живёт где-то недалеко от Никитских Ворот. Он взялся проводить её, но по дороге они обменялись всего двумя-тремя фразами. Уверенность в себе и игривость, необходимые мужчине для успешного ухаживания, всё никак не приходили.

У дома Леры Буров предложил:

– Завтра я заберу машину из ремонта… Вы не против, если утром я заскочу за вами по пути на работу, часов эдак в восемь?

– Ну что ж… заскакивайте.

Буров хотел сказать ещё что-то, но Лера уже спешила по направлению к дому, стуча каблуками по дорожке из модной импортной плитки. Его вдруг охватило такое чувство, будто он в чём-то провинился перед этой прямой, легко ранимой, закрытой, но в то же время такой разумной и целеустремлённой девушкой. «Странное существо», – произнёс он про себя и неожиданно подумал, что был бы рад доказать невиновность Рубцова и увидеть счастливую улыбку на суровом лице «стажёрки». Но это казалось ему маловероятным. Сколько было случаев, когда преступник, припёртый к стенке неопровержимыми доказательствами, не видел иного выхода, кроме самоубийства.

Утром, около восьми, Буров уже ждал Леру в машине перед домом девушки, рассеянно слушая энную серию отечественной танцевальной музыки под красноречивым названием «Двигай попой». Он был в штатском, и если бы не очки, то чувствовал бы себя совсем раскованно. Ровно в восемь Лера вышла из дому, села к нему в машину, и под шуршание колёс по асфальту капитан вспомнил скомканный вчерашний вечер.

– Вы имеете что-нибудь против чашечки кофе, для начала?

– Что ж, давайте, для начала!.. – усмехнулась девушка. – От кофе лучше думается. – Краем глаз она наблюдала за капитаном, тайно любуясь его бравым штатским видом. Буров же нервничал при мысли, что, наверно, выглядит ухажёром или ещё хуже – женихом. К чему было стричься, напяливать этот облегающий костюм. И парфюма надо было поменьше лить, дышать нечем в машине.

Кофе им удалось попить в популярной среди московской богемы «Кофемании» на Кудринской площади.

– Ну и как, есть новые мысли о нашем деле? – начала первой Лера.

– В общем-то есть, но предлагаю поговорить об этом в кабинете, – ответил он, помедлив. И не солгал. Подробности дела теперь прочно сидели в его голове и сверлили мозги. Он обратил внимание на то, что, хотя расследование было далеко не закончено, он зачем-то настроил себя не в пользу Рубцова и под этим углом смотрел на все данные, относящиеся к делу. С одной стороны, этот Рубцов с самого начала навлекал на себя подозрения, с другой стороны, Буров чувствовал, что над его мнением довлеют конечные результаты расследования.

В девять часов они вновь уже склонились над диктофоном. Следующим по порядку шёл допрос уборщицы.

Показания Ефросиньи Левшиной

– Товарищ майор, что ж это делается, прямо страсти господни! Не иначе! Чтоб такое случилось у нас! Впервой здесь помирает человек! У соседей, министерство металлургии, старичок преставился, было дело, печенью страдал, а у нас впервой! Вы сами подумайте – срам-то какой! Что до меня, так в комнату эту нога моя больше не ступит ни за что на свете! Ни подметать, ни воду менять. Пусть сестра-хозяйка метёт, если ей охота! Пусть там хоть всё пылью запорошит, а только в комнату, где помер господин Ларичев, не войду! Ладно бы я его не знала… А то ведь… Пусть хоть расчёт дают, а не войду! Пятнадцать лет в этом доме, и вот те на! А господин Ларичев так и маячит перед глазами, успокой его душу грешную, Господи. Милый был дядечка, боязливый, это верно, но душа-человек. А уж аккуратист! Муха у него в окно не залетит! В дрожь его бросало при одной мысли об них. Мухи, говаривал, садятся на всяческую грязь и таскают на лапах своих микробов! Мильон на каждой! Будто у них заботы другой нет, у мух-то! Прости господи! А так человек он был почтительный, приличный… Уж ежели тебе час пробил, так никакой аспирин, никакая химия – ничего не спасёт! Отвечай «готов!» и собирайся на тот свет…

– Не перебей её следователь, Ефросинья Левшина до сих пор, наверно, тараторила бы, – заметил Буров, приостановив запись.

– Вы давно знаете Ларичева?

– Как не знать. Ещё со времён министерства, с той поры и знаю его…

– А точнее?

– Вспомнить бы. Погоди маленько… В 1985 году дело было…

– С того времени вы и работаете на вилле?

– С того самого времени.

– Про историю с простынями знаете?

– Какими ещё простынями? Ах, этими! Господи помилуй, сколько хлопот на нашу голову свалилось с этими тряпками. Игорь Матвеевич тогда ещё контроль у нас проводил…

– Когда?

– Уже три года как. В тысячу целковых встали простынки-то. А кто в них нужду имел, и по сей день неведомо. Сестра-хозяйка, стало быть, уплатила, грешная…

– Ну и как? Держала зло сестра-хозяйка на Ларичева?

– А чего ей зло держать? Хотя бог её знает. Говорила, не держит. И верно, ещё пуще сдружилась с ревизором. Сиживали на крыльце вместе, чаи гоняли, толковали…

– Ларичев часто приезжал к вам?

– А куда ж ему приезжать, как не к нам, горе ты моё? Мадам Ксения, супруга покойного, говорила как-то, что нигде такой чистоты да тишины, кроме как у нас, не найти. Даже в самой разлучшей гостинице. Что ни лето, господин Ларичев до нас приезжал и только здесь проводил свой отпуск. А то, бывало, в субботу или воскресенье нагрянет, поработать, значит, потому как трудолюбивый был человек, не то что другие – с виду для работы прибудут, а сами шатаются по лесу цельный день без толку или с девками в бассейне куролесят, срамота, а господин Ларичев в комнате запирался, к столу только и выходил.

– И в этот раз он приехал работать?

– Именно.

– Не показалось ли вам необычным его поведение или вид?

– Да нет. Такой, как и всегда, явился. Вот только пишущую машинку не прихватил. Раньше, бывало, по субботам всегда привозил. Я его как увижу, сама себе и говорю: «Горе ты моё! Не иначе своё тук-тук-тук опять заведёт». Некоторые жаловались. Мол, приехали для отдыха, а такая музыка им и на службе осточертела. Их слова. Отдых, говорят, есть отдых.

– И как он вам показался без машинки?

– А чего казаться? «Игорь Матвеич, – говорю, – а что, стукать сегодня не будете?» «Нет, – отвечает, – есть другие дела». И приуныл.

– Почему вы думаете, приуныл?

– А потому как сразу видать, ежели человек приуныл.

– Он спросил вас, кто ещё живет в доме?

– Нет, не спрашивал, не как другие, едва успеют чемоданы поставить, а уж расспросы ведут, кто приехал да с кем приехал, с женой ли, а может, ещё с кем… Спросил только, в какой комнате помещается господин Рубцов, и пулей к нему.

– Как? Даже к себе не зашёл?

– Дружки они были. Зашёл он, значит, к нему, побыли там, после вышли и в комнату к господину Ларичеву удалились, где и сидели, покуда я их к обеду не покликала.

– Сколько времени они пробыли в комнате Рубцова?

– Эдак с полчаса.

– Вы заметили что-нибудь необычное?

– Когда это?

– Когда они вышли из комнаты Рубцова?

– Нет, ничегошеньки…

– Они не показались вам рассерженными, поссорившимися?

– Нет, а чего им сердиться? Дружки ведь были, никогда не ссорились.

– Вспомните получше, Ефросинья Петровна, это очень важно. Скажите точно, как они выглядели, когда выходили от Рубцова?

– Вышли они, значит, и как есть в комнату к господину Ларичеву направились. Он ещё, бедолага, по́ртфель под мышкой держал, чёрный такой, и бумаги все наружу, без бумаг-то он ни часу не мог обойтись.

– То есть как бумаги наружу?

– Да вот так… по́ртфель нараспашку – бумаги торчат. Почитай лет десять он с этим самым портфелем всё ходил. Уж я-то его знаю как облупленного.

– Что ещё было в портфеле?

– А почём мне знать? Пижама, ложки-вилки свои, стакан… То да сё… После еды давал мне их кипятком ополоснуть, а в остальном человек он был приличный…

– Что они делали в комнате Ларичева?

– Господи помилуй, вы что же это, никак в голову взяли, что я под дверями подсматриваю? Я, которая…

– И всё же, может быть, вы что-то заметили, когда открыли дверь, чтобы позвать их на обед?

– А я и не открывала, кто сказал, что я открывала? Кликнула через дверь: пожалуйте к столу! И ушла.

– А после этого вы их видели?

– Как пообедали они, так опять к господину Ларичеву в комнату удалились. Только к ужину и вышли. А тогда-то вот, да, кажись, и вправду сердитые оба были или расстроенные чем. К еде не притронулись. Повар ещё мяса нажарил с подливой, а ещё запеканку рисовую подавали. Любил её раньше господин Ларичев, а в тот вечер даже не притронулся.

– После ужина они продолжали совещаться?

– Ну да, опять у господина Ларичева в комнате.

– И как долго сидели?

– Точно не припомню, во сколько вышли, вроде и не выходили вовсе – так всю ночь и просидели. Я к себе ушла, домишко-то мой во дворе.

– А утром что вы делали?

– А чего мне делать, грехи мои тяжкие! То, что всю свою жизнь делала, – в пять встала курям корм задать, а после за хлебом да молоком в ларёк подалась, там в шесть открывают. А когда уходила, свет-то ещё горел у Ларичева, а господин Рубцов у окна стоял. Возвернулась – и на тебе! – доктора, милиция и господин Ларичев – покойник.

– Постойте-ка. Вы сказали, что видели утром гражданина Рубцова в комнате у Ларичева?

– Мои слова. Так оно и было. Видела его, как вас вижу. Окно этой комнаты прямо на тропку выходит, по которой я на улицу следую.

– Попытайтесь хорошенько вспомнить. Как вы всё видели, что они делали?

– Чего делали, говорите? Так вот: господин Рубцов стоял посередь комнаты, руки протягивал, как в театре, вот так! И стоял как столб.

– А Ларичев?

– Этот ничего не делал, потому как я его не видела. Не видно его было в окно-то. Может, на стуле сидел, а может, лежал. А вот господина Рубцова видела…

– А когда приехала Вера Прохина, вы видели?

– Как не видеть её, кралю? Я ж ей чемодан ещё подсобила в комнату занести. Только быстро она умчалась. С экскурсией, – отдыхать, это у них так называется. По молодому делу.

– Спасибо вам. Возможно, придётся вас ещё побеспокоить.

– Что ж мы, не люди? Должны помочь друг дружке, как добрые христьяне…

* * *

Этим показания уборщицы исчерпывались, и Бурову прямо загорелось поприсутствовать при допросе, понаблюдать за реакцией этой женщины, за непосредственностью, с которой та отвечала. В показаниях Левшиной содержались некоторые новые детали. Прежде всего, свидетельство о том, что ранним утром, между пятью и шестью, Рубцов находился в комнате у Ларичева. А поскольку, как показало вскрытие, смерть наступила между 24 и 3 часами ночи, получалось, что в то время, когда Рубцов находился у Ларичева, тот был уже мёртв. Лера напряжённо следила за ходом мыслей допрашивающего следователя, понимая, что кольцо всё больше сужается вокруг её отца. Ей стоило большого труда продолжить как ни в чём не бывало:

– Итак, вопрос первый: какое такое дело было у Ларичева к Рубцову? Второй: почему Рубцов скрыл, что утром наведывался к Ларичеву? Третий: был ли Ларичев уже мёртв в это время? Если верить заключению врача, то был.

Буров внимательно посмотрел на напарницу. В нём всё больше крепло чувство более чем глубокой симпатии к этой девушке, которая столько времени бьётся со всеми вокруг, пытаясь отстоять невиновность своего покойного отчима. Как не оценить её искреннее стремление быть объективной, беспристрастной. Ей, видимо, стоило немалых усилий казаться спокойной, выслушивая вопросы, фатальные для Рубцова. Буров сразу уловил новую ниточку, которую нащупывал следователь, – ту, что была связана с прежней ревизией, проводившейся Ларичевым в подведомственном пансионате. Чувствовалось, правда, что вопросы на эту тему следователь задавал больше по долгу службы. Наверно, хотел с самого начала прояснить и отмести эту версию – не убивают же человека за то, что пару лет назад он обнаружил недостачу на смехотворную сумму в тысячу рублей, простынки какие-то. А вот с ревизией на фирме «Донатор» пока ещё ничего не было ясно.

– Ну что, товарищ начальник, есть ещё вопросы? – ироничный голос девушки слегка оживился.

– Нет, товарищ помощник, – в тон ей ответил Буров. – Вот вам следующая запись, слушайте…

Допрос Ларисы Жаркович

– Умоляю вас, ради бога, не впутывайте нас в эту историю. Мы с мужем ничего не знаем, никак не связаны ни с кем из этих людей, абсолютно ни с кем. Нас не интересует чужая жизнь, а преступления приводят в ужас. В конце концов, мы приехали на своей машине, чтобы отдыхать, бродить по лесу, а не тратить своё свободное время попусту из-за того, что кто-то умер.

– Во-первых, впутывать вас никто не собирается, если вы сами не впутались…

– Да бросьте, знаю я милицию! Если бы всё чисто было, то вы бы и расследование не проводили. А раз начали, значит, есть подозрения, что тут пахнет убийством. Мы совершенно к этому непричастны. Ни муж, ни я!

– У нас никаких и нет подозрений на ваш счёт. Мы хотим лишь точно выяснить обстоятельства, при которых умер гражданин Ларичев Игорь Матвеевич.

– Вот и я говорю, не впутывайте нас. Мы его близко даже не знали. «Здрасте-здрасте» обменивались. Не больше. Он всё время был с Рубцовым. Можете к нему и обращаться. Мой муж хоть и замдиректора фирмы, но тесных отношений не имел ни с одним из этих… стариков. По кабакам не шляется, по бабам тоже. Ещё меньше по друзьям-приятелям. Нет у нас нужды в таких приятелях. Чего там объяснять, храни Господь… сами знаете…

– Прошу вас прекратить разговаривать в таком тоне, я вас не для дискуссии пригласил, а намерен задать вам несколько вопросов.

– Но мы…

– Говорить вам придётся сейчас только за себя. Ваш муж пока ожидает в холле.

– Но мы с мужем…

– Ваше имя?

– Лариса Жаркович.

– Год рождения?

– Это не важно… Мне 36.

– Место работы?

– Домохозяйка.

– Сколько раз вы видели Ларичева с момента вашего приезда сюда?

– Вообще не видела.

– Не забывайте – за ложные показания вы несёте ответственность перед законом.

– То есть… видела его за обедом. И за ужином. Нас кормят всех за одним столом, поэтому и видела. Как и всех других. Может быть, мне вовсе не нравится сидеть за одним столом с малознакомыми. А теперь вот что получается… допытывают как последнюю…

– Вы видели, как Рубцов входил к комнату к Ларичеву?

– Нет.

– А утром вы его, случайно, не встретили?

– Нет.

– Где вы познакомились с Ларичевым? Здесь, в пансионате?

– Не помню.

– Когда вы видели Ларичева в последний раз?

– Не помню.

– Вы могли бы ответить – «за ужином».

– Нет! Я не желаю ничего отвечать! Я ни при чём! Задавайте вопросы Рубцову, он с ним имел дела! Или сестре-хозяйке, потому что все знают про эту историю с простынями. Или эту из финотдела допрашивайте, а не меня.

– А почему её?

– Потому что не будь она связана с этим Ларичевым, то ей, по идее, в пансионате нечего было бы делать в эту пору.

– Прошу вас хорошенько продумать своё отношение к следствию, а для этого пройдите в холл и посидите там, поостыньте, соберитесь с мыслями. И когда вам покажется, что вы в состоянии отвечать спокойно, тогда, пожалуйста, и приходите.

– Следователь вышел из себя, – отметил вслух Буров. – И немудрено. Постойте-ка, сейчас опишу вам эту дамочку. Значит, так: волосы крашеные, под седину, накладные ресницы, на губах мокрая помада, лет сорок, а не тридцать шесть, начинает расплываться, голос истерический. Подходит?

Но Лера, казалось, не слушала его. Буров быстро перебрал в памяти всё сказанное Ларисой Жаркович. Ничего полезного для дела. И смотри-ка ты, всего по нескольким фразам можно составить представление о человеке. Чем больше он о ней задумывался, тем больше проникался неприязнью следователя к этой даме.

– Вам не бросилась в глаза одна деталь? – прервала его размышления девушка. – Что следователь концентрирует вопросы вокруг моего отца?

– Вполне возможно, хотя я в этом и не убеждён.

– А я считаю, что с его стороны это предвзятость.

– Не вижу почему.

– Разве у нас есть основания именно Рубцова ставить под знак вопроса? – пылко произнесла девушка.

– Такое же, как и в отношении любого другого.

– А может быть, в отношении моего отца чуточку побольше? – съязвила Лера.

– Следователю не запретишь прислушиваться к своей интуиции.

– Даже когда эта интуиция мешает ему быть объективным?

– Пока что его не в чем упрекнуть.

– Да, но разве не ясно, что все вопросы у него имеют одну конкретную цель, одну идею.

– У нас нет некоторых данных, которые имел в распоряжении следователь: описание комнаты, позиция мёртвого, окружающие предметы. Всё это может о многом рассказать. Перед нами же ребус с ограниченным числом подробностей…

– Следователь сразу повёл дело так, как если бы речь наверняка шла об убийстве.

– Здесь вы не правы. – Буров взял под защиту своего коллегу. – Объяснения Рубцова на этот счёт весьма неудовлетворительны. Сама обстановка, как и поведение вашего отчима, возможно, наталкивали следователя на определённые домыслы. Вот вы побывали тогда на вилле?

– Да… меня срочно вызвали туда… Допрашивали…

– Вы могли бы её описать?

– Да… в общем-то… Двухэтажный особняк, от развилки возле станции – направо, в конец посёлка, где домов становится меньше, ближе к лесу. Окружён железной оградой и садом. Если смотреть с фасада – в нём два этажа, а с тыльной стороны – три, потому что дом стоит на пригорке. На первом этаже – большой холл, куда выходят двери четырёх комнат, длинный коридор с подсобными помещениями. Из холла на верхний этаж ведёт лестница резного орехового дерева – там остальные шесть комнат. В подвальном помещении – столовая, она же трапезная, спортзал и так называемая водолечебница, точнее, баня-сауна с бассейном. Оба здания смотрят окнами в лес. Во дворе – домик, где обитает уборщица, там же хранится бельё, посуда, бытовая химия, хозтовары… Вот, собственно, и всё…

– Каково расположение комнаты Ларичева по отношению к комнате Рубцова?

– Мой отец снимал комнату как раз под комнатой Ларичева. Обе комнаты выходят окнами в сад, ведущий к реке. Прямо у дома растут три большие ели… но не вижу связи… Никаких выстрелов не было, чтобы можно было проследить траекторию полёта пули, никто не влезал в окно, на стволах елей ничего подозрительного не обнаружено…