Пришло срочное послание от Дарьи Петровны. Буквы выстроились в страшный ряд: Семён Самойлович при смерти, жить ему осталось считанные дни. И снова Александра не имела возможности выехать и проститься с дорогим и любимым человеком, её Учителем. Вскоре пришло второе послание, что скончался. Александра разыскала икону Николая чудотворца, подаренную мамой, поставила её на стол, упала на колени и, верно, целую вечность, простояла в святом молитвенном экстазе, прося, моля и плача: прими, Господи, души усопших рабов Твоих Татьяны (мамы) и Семена (любимого учителя) в руки Свои.

Заболел Илюша: вновь началась рвота, повторились судороги, он снова стал лежать, запрокинув головку назад. Их госпитализировали, сразу отправили на компьютерный томограф. И диагностировали, что в головном мозге имеются существенные уплотнения, возможно, и скорее всего – это опухоль.

Александра согласилась лишь на консервативное лечение, направленное на снижение внутричерепного давления, после чего пройти повторное обследование…

Грянула настоящая суровая зима. Сутками валил хлопьями снег, поднималась метель, гоняя и уплотняя тонны снега. Как страшное знамение вырвался из полярных широт лютый холод, остановил игривость зимушки-красавицы и показал ледяной оскал мертвого царства. Вслед пришел и окреп другой ветер: плотный и бесконечный, который разносил и доставлял арктический холод в каждый дом, каждую квартиру, вонзаясь в каждого человечка железными когтями бесцеремонной лапы, вытягивающей последнее тепло.

Александра с ужасом смотрела, как понижается в квартире температура, и ничего она сделать не сможет. У коммунальщиков пошли авария за аварией. Периодические отключения электричества, тепла, воды. Ещё день-два – и лопнут батареи отопления. Илюша капризничал. И вдруг шалая мысль закралась в смятённую бедами Сашину голову – это никогда не закончится: этот холод, пурга, нескончаемые беды. У Илюши точно опухоль мозга. До гробовой доски будет вечная мука у неё, у него.

Она решилась остановить расширяющийся поток беды: она поднимется на крышу дома, прижмёт к груди Илюшу и сделает шаг, что приведёт их в вечность, потому что третей смерти она не выдержит. Ушла мама, ушел Семен Самойлович, собрался уйти Илюша. Как будто есть так называемый муж, от которого уже с полгода никаких вестей. Там в вечности она встретит любимых. Илюша несомненно будет Ангелом и отмолит её грех самоубийства. Великая загадочная вечная жизнь совсем рядом – стоит лишь сделать последний шаг, и полет в вечность высвободит лишние килограммы бренного тела. Однажды она видела как взмывает в космос ракета, поочередно отбрасывая сгорающие части своего тела…

Она прижала крепче ребенка, шагнула решительнее к темной полосе обрыва. Ребёнок шевельнулся и пихнул ножкой в живот почти точно также, когда она его вынашивала. Александра встала на парапет крыши, Илюша примолк. Вдруг хлынули слёзы, и туман застил глаза. Она нагнулась и поцеловала милого сыночка, которому не суждено вырасти большим и пройти собственный жизненный путь. За короткие полгода он хлебнул страдания на целую взрослую жизнь. «Прости меня» – шепнула она и шагнула вперед…

Огромная пасть лязгнула над ухом, схватила за воротник. «Ага, – сквозь безмерную нечеловеческую боль подумала Саша, – это гадкая гиена тащит меня в ад». Раздирал душу надрывный детский плач. В беспамятстве от сильнейшей никогда прежде не случавшейся боли и от страха, что такую же боль, быть может, испытывает Илюша, Саша закричала, чтобы не трогали младенца. Она не могла открыть глаза, лишь чувствовала невыносимую боль, которая разрасталась, как ровно голое тело швырнули на эшафот и секли не кнутом, но кромсали стопудовой гирей. Саша судорожно вздохнула, чтобы больше не дышать.

…Белый свет резал глаза, окружала странная вязкая тишина. Какое-то время Саша не могла сообразить: где она, что с ней. Всплыло видение белого света, в котором могучая человекоподобная глыба, крепкий старик с белейшими ниспадающими волосами и проницательными добрыми глазами строго встречает каждого. Ему достаточно мгновения, чтобы определить существо прибывшего в его вечные непоколебимые покои: станет ли оробевший проситель частицей его великой силы или полетит вниз в адское пламя. Саша знала, что за себя просить нечего, но где Илюша? как матушка её? умиротворен ли Семён? Она осмелилась и тихо вопросила: «Младенец Илья, где? Спаси, Господи, его душу!»

– Жив твой сыночек, – шепелявый голос прогнусавил у самого уха также неожиданно, как та лязгнувшая пасть.

Саша вздрогнула и раскрыла глаза, привстала, чтобы рассмотреть где она. Больничная палата на две койки. Белые стены и белый потолок. Рядом на стуле сидела толстая санитарка неопределяемого возраста.

– Я жива?

– Жива-жива! Меня хорошо видишь? А уж я-то живее всех живых!

– Но я шагнула вниз с крыши семиэтажного дома.

– Чего вам, дурам, жить не хочется? Которые уже сутки к тебе приставлена ухаживать, горшки за тобой выношу, так что писать-какать захочется – кликай меня. Шагнула вниз – эх!.. Ты, знаешь ли, милая, что правая нога у тебя стала короче на четыре сантиметра. Бедро у тебя в двух местах сломано, и тазовая кость деформирована похоже, но тебе врачи об этом подробнее скажут… Чего тебя, мужик бросил?

– Было такое. – Кивнула Саша.

– Пошли его к чёрту ладанному! Мужики – они в большей части еще какие сволочи! Не надо их жалеть. На алименты подай, пусть платит исправно, и довольно с него. У меня вон, пьёт мужик, и пьёт четвёртый десяток. Все нервы вымотать видно хочет, но я терплю. Выгнать его некуда. Знала бы ты каково жить с вечно пьяной мордой, да в придачу измывается по пьяному делу. А ты видишь, какая я! – и задвинуть могу, скрутить в бараний рог. Дак он, паразит, за нож хватается.

– У меня ребёнок больной: опухоль мозга поставлена под вопросом. Пока я ребёнка выхаживала, мама умерла, и ещё один дорогой человек умер.

– Ну, то что ребёнок больной – это плохо. Про опухоль надо ещё раз проверить, потому что есть врачи, которые сразу ставят смачный диагноз неизлечимой болезни. Так спроса меньше. Им чего? Свою задницу прикрыть. Я вон прихожу к врачу, так меня сначала спрашивают, сколько мне лет, а уж потом, что болит. А скажешь семьдесят лет, говорят, что же хотите, уже и мозги иссохли, и прочее в негодность пришло.

– В любом случае он будет смешным инвалидом. Сможет ли сам ходить?

– А ты верь, что сможет! Все – разные. Жизнь каждому для чего-то даётся. Не бывает людей второго сорта.

– Муж мой, бывший, говорит, что бывают, очень даже бывают. Одни, что и могут – велосипед себе купить, другие – самолёт. Мой Илюша на инвалидную коляску себе сам не заработает.

– Ты думаешь – это главное: на чем задницу свою перевозить? Мало ты еще пожила, чтобы узнать, что главное. Тут словами не скажешь, в книжке вычитать – пустое! Поймёшь сама, пока что живи и терпи, не покушайся на то, что дано не тобой.

– Как же!? Выходит моя судьба – это терпеть, смиряться с тем, что от меня уходит лучшее в обычном понимании. Любовь поблазнила, мелькнула вспышкой – и ушла. Мечтала, что буду заниматься наукой – занимаюсь увеличением прибыли хозяину, выращивая любимые цветы. Думаю, ладно наука, любовь – это блажь, буду жить проще. Вышла замуж, чтобы создать обычную семью, чтобы родить – семьи нет, ребенок вышел не на радость, а на горе. Думала, что все последние дни буду жить с мамой – не смогла приехать даже на похороны; так же и с другим человеком: надеялась, будем вместе, но не знали как. Какие законы я преступила? За что несу наказание? Есть ли край горю? Конец, предел?

– Ты поживи! Узнаешь.

– Как у вас просто: поживи, вытерпи… Как выдержать горе-горькое, бесконечное и бескрайнее. Просвет хоть на секундочку должен быть! Любая живая жизнь возникает в лучшие мгновения, и я считала, что мы дальше это мгновение увеличиваем, из года в год, увеличиваем счастье, радость, но не напротив, собирать и копить неудачи и потери. Вот была моя вера.

– Правильная вера. Остается тебе запомнить, что счастье придёт к тебе в самом неожиданном виде, совсем не такое, какое ждала. Чтобы это произошло, взвалить поудобнее на себя придётся тяжкую ношу, оторвать её от земли и суметь выпрямиться, не взирая ни на какие обстоятельства. Попробуй: терять-то тебе теперь нечего.

– Как нечего? А сын! Где он? Мне хотя бы краешком глаза посмотреть, что жив он. Вы не скрываете от меня ничего? Он, правда, жив?

– В реанимации лежит.

Из глаз Александры брызнули слезы. Как там он один, под присмотром такой же санитарки, её маленький, её крошечный комочек нескладной жизни? Ему несладко. Он лишен главного лекарства – он лишен её. Когда его донимали непонятные боли он хилыми ручонками прижимался к ней. Она поглаживала теплой ласковой рукой непропорционально большую головку, и он успокаивался и засыпал, прижимаясь еще крепче к ней. Тогда им обоим становилось хорошо. Она думала, ну и пусть её ребёнок не похож на других, он – особенный. Даже никак не свыкнувшись с мыслей, что для других он несчастный уродец, помыслов остановить хрупкую жизнь никогда не было.

Если бы не этот ужасный предварительный диагноз, что все отклонения объясняются прогрессирующей опухолью мозга, и время для успешной операции упущено, что теперь по существу остаётся смиренно ждать конца. Даже если так, почему она поднялась на крышу?

Ужас объял Александру. Из каких соображений она самочинно решила прекратить его и свои страдания? Получилось наоборот – страданий, боли стало больше. У неё множественный перелом бедра. Аппаратом Илизарова выправляют ногу. Два месяца будут выправлять, потом в кость вживят протез – итого три месяца продлится её лечение, если не будет осложнений. Что с Илюшей сделалось после падения, она толком и не знает.

Семиэтажный дом, на крышу которого поднялась Александра, стоял на пригорке, на выровненной площадке. Одна сторона дома примыкала к уклону, вторая – к откосу. В каком-то беспамятстве Александра подошла к стороне, смотревшейся на пригорок. Отсюда дом оказался на два этажа ниже. Она оттолкнулась от крыши и полетела, словно на чьих то крыльях, по плавной дуге вниз, вытянутыми ногами встретила землю, покатилась кубарем, и увязла в сугробе. Возможно, начатое дело довершил бы двадцатиградусный мороз, если бы не случайный прохожий, выгуливающий собаку. Услышав детский плач, пёс ринулся на эти звуки и быстро обнаружил место, откуда они исходили, отрыл скорчившуюся фигуру и лаем подозвал хозяина. Тут же вызвана скорая помощь, которая сработала, на удивление, очень быстро и слаженно. Оставалось одно непонятным: как Саша отклонилась на три метра от вертикального падения и попала на пригорок, который вполовину уменьшил высоту падения. Санитарка баба Маша однозначно сказала, что это души умерших любимых отвели беду, подхватив и смягчив падение.

Саше хотелось одного: скорее увидеть Илюшу. Для этого, во-первых, нужно было самой выздороветь. Но ждать три-четыре месяца – немыслимо. Она умолила врача отпустить её повидаться. Баба Маша, её сиделка-санитарка, взялась сопроводить.

Так ранним воскресным утром по пустынной улице в больничном городке медленно со скрипом и скрежетом колёс передвигались две бесформенные фигуры: баба Маша толкала инвалидную коляску, а в коляске сидела, закутанная в байковые одеяла, Саша. В приёмной детского отделения Саша пересела в другою коляску, и баба Маша уже покатила её по больничным коридорам. У дверей реанимационной палаты Саша молча крепко сжала руку сопровождающей, чтобы она чуточку повременила, не въезжала в палату, и дала Саше справиться с захлестнувшим волнением: сынок должен увидеть её спокойной, с ясной улыбкой в лице.

Баба Маша, между тем, особо не церемонясь, вкатила коляску в палату. Илюша лежал в детской кроватке с перилами, лежал на спине без подушки.

Трубочки и проводки опутывали его маленькое тельце. На шум, произведённый вошедшими, Илюша раскрыл глаза, увидел Сашу и внятно сказал: «Мама!»

Саша, сдерживая слёзы, бросилась гладить теплыми ласковыми руками изувеченную свою кровинушку, что-то говоря ему бессвязное, но милое и дорогое. Со страхом она поняла, как дорог он ей, и в какой близости от кошмарной смерти они стояли. Как это было бы ужасно увидеть их обоих мертвых в разных гробах, ведь смерть или исход, что тогда замыслила Саша, окончательно разлучит их: тела будут лежать врозь, души потеряются в бескрайнем мире теней. Илюша безусловно стал бы Ангелом, она – продолжала бы мучения в другом измерении, и наверняка те мучения ужаснее, в полном одиночестве неприкаянной души.

Лицо Илюши стало осмысленным, лучившимся ангельской радостью. Он тянулся ручонками к ней, но мешали провода и трубочки, мешала боль, принуждающая его лежать неподвижно. Саша не могла подвинуться ближе – мешала инвалидная коляска и сломанная нога в стальном браслете аппарата Илизарова. Зашёл врач, молодой интеллигентный мужчина, сразу быстро подошел к ним и мягко прекратил болезненные для обоих движения навстречу друг другу.

– Скажите, мальчик, …Илюша, будет жить?

– С нашей стороны сделано всё возможное, – сказал врач. – Сходите в церковь и помолитесь.

– Как! Вы, врач, мне такое говорите? Нужны какие-то радикальные методы лечения…

– Сходим, – молвила баба Маша. – Прямо сегодня и сходим на вечернюю службу.

Саша редко бывала в церкви, но крестик нательный носила, по большей части, потому что это был подарок мамы. Поддерживаемая бабой Машей, она на костылях поднялась на высокое крыльцо и с внезапным трепетом вступила в лоно церкви. Раздавался мерный звук цепей кадила – молодой священник обходил храм, курился фимиам и тонкий девический голос читал молитву.

– Вовремя пришли, – шепнула баба Маша. – Давай-ка тут встанем у скамеечки, тебе не выдержать долго стоя.

– Нет я буду стоять – сказала Саша.

И простояла долгие полтора часа в благоговейном волнении. Она бесконечно осеняла себя крестным знамением и просила, чтобы хворь и немощь покинула Илюшу. Когда открылись царские врата алтаря, прихожане волной встали на колени, и святой Дух прошелестел над склонёнными головами. Саша также рухнула на колени, не чувствуя боли, и явственно ощутила сошествие Духа святого. В эту минуту она продолжала молитву особенно горячо, чтобы хворь отступила от младенца Ильи и перешла к ней. Была неизъяснимая радость, даже катившиеся слёзы были странно сладки и как будто уносили с собой прежние муки и сомнения…

На следующий день Саша утром, как только пробудилась, поковыляла к телефону и справилась о здоровье Илюши. Ей бодро ответили, что состояние улучшилось: дышит самостоятельно, температуры нет, кушает. Пораженная этими словами, Саша много-много раз поцеловала нательный крестик, снова прошептав горячую молитву. «Это чудо!» – восторженно молвила она бабе Маше и благодарила её за помощь, благоговейно благодарила Господа, что услышал молитву.

День ото дня Илюше становилось лучше: он уверенно пошёл на поправку. Хворь, действительно, отступила от него. Он хорошо питался, проявлял живой интерес к окружающему. Вскоре был готов к выписке, но забрать его оказалось некому: Саше до выписки еще месяца полтора, а вот папаша точно сгинул, никого интереса сыну-инвалиду не проявлял. Он не отступился от своих слов, что уродам не место в этой жизни. Пришлось выписать и Сашу, а уж как она управлялась одна, на костылях с домашним хозяйством и ребенком – она и сама не знала как получалось. Ходить учились вместе: Илюша и Саша.

Так же вместе стали учились по-новому понимать такую вот неожиданную жизнь.