Глава 2

Допрос продолжался уже второй час, следователь был раздражён. Всё происходило как-то неправильно. Этот русский не признавал показаний свидетелей, обыск ничего не дал; его помощник подтвердил, что тот в доме был только пять минут, – это хоть косвенно, но опровергало заявление потерпевшего и рушило всю картину обвинения. Без улик дело рассыпалось. «Что нести прокурору? – думал следователь, глядя через решётку на улицу. – А какой упорный! Ясно же: он там был, и напал, и избил – всё было. Но причина? Зачем вламываться в дом, отбирать документы, ключи от машины, устраивать погром? Ерунда получается; похоже, что оба, и потерпевший и подследственный, рассказывают мне не всё».

– Окей, – прервал свои размышления следователь. – Подписывайте протокол внизу каждой страницы. И еще: говорят, что вы по ночам кормите сокамерников. Это, конечно, неплохо, у нас таких щедрых задержанных ещё не было, но в остальных камерах гудят, все рвутся перевестись в вашу. Поэтому прошу: вы это или сворачивайте или делайте не так масштабно, потише. А то начальство тюрьмы узнает – и не будет у вас денег, а режим содержания изменят на более строгий.

– Господин следователь! – решил воспользоваться лирической паузой в допросе Глеб. – Насколько я понимаю, посольству не удаётся вытащить меня отсюда, и до суда я буду сидеть в камере?

– Да, – оживился следователь, – слишком серьёзная статья. Выпусти вас – сразу покинете страну. Ни для кого не секрет, что наши границы довольно прозрачны, и посольство может помочь вам скрыться – такое частенько бывало.

– Тогда у меня есть личная просьба. – Глеб протянул следователю клочок бумаги. – Вот телефон моего хорошего друга, генерала Нишитымбы. Позвоните ему и расскажите о моём деле всё, что сочтёте нужным.

– Нишитымба? – переспросил следователь. – Вы знакомы?.. Мы говорим о командующем танковыми войсками и близком друге нашего президента?..

Было видно, как спина полицейского выпрямлялась, глаза округлялись, лицо становилось серьёзным и напуганным, пока он произносил эти слова.

Медленно, с огромным удовольствием, словно причмокивая и вытягивая губы, Глеб произнёс:

– Да, о нём разговор. Я бы сделал это сам из камеры по телефону, но у меня очень малый запас батарейки – боюсь, не успею всё объяснить.

– Господин Белов, что же вы раньше не сказали, что лично знаете такого человека?! – затараторил следователь. – Конечно! Вы сейчас идите в камеру, а я с ним созвонюсь и всё расскажу, не волнуйтесь! Можете мне доверять.

Следователь поддержал Глеба за локоть, пока тот вставал со стула и, провожая до камеры своего подследственного, непрестанно улыбался. Каждый жест его говорил о неожиданно возникшем большом уважении и почтении; удивительно, но дверь в камеру ему удалось открыть и закрыть так нежно, что до этого момента скрипучая, словно старая телега, дверь теперь не произвела ни единого звука.

Только вернувшись в камеру, Глеб по-настоящему понял, как устал. Одежда вся пропиталась тюремными запахами, волосы стали сальными и торчали, словно рожки у молодого бычка. Желание почистить зубы и принять душ стало сильнее, чем жажда; ногти предательски набрали грязи, голова гудела словно колокол, затёкшая шея требовала массажа.

Продолжая изучать себя, Глеб остановил взгляд на животике: борьбу за его уменьшение он вел давно и безуспешно. Неожиданно ему вспомнился рассказ русского генерала времён гражданской войны, который в своих мемуарах писал, что именно плохое питание и тяжёлые условия содержания в плену у красных избавили его от лишнего веса и улучшили общее самочувствие.

«Сама по себе идея неплохая… – начал поглаживать животик Глеб. Впрочем, перспектива сидеть в тюрьме, чтобы избавиться от лишнего веса, абсолютно его не прельщала. – Интересно, а женщины, которые способны на любые подвиги во имя сохранения фигуры, согласились бы посидеть для этого в камере? Нет, лучше с животом на свободе, чем стройным в тюрьме!..» – Глеб улыбнулся и, сложив руки на животе, закрыл глаза.

Его разбудил шум, крики и хлопанье дверей. Охранник-снабженец подбежал к решётке и, прокричав: «Русский, русский!» – опять скрылся в коридоре.

Глеб приподнялся: ему стало интересно, что именно вызвало такой переполох и беготню в коридоре, и почему охранник обратился именно к нему.

Взявшись за стальные прутья, он попробовал просунуть лицо в квадрат решётки, но в процессе этих экзерсисов чья-то рука вдруг ловко схватила его за нос.

– А-а-а, второй раз попался! Один раз – полиции, другой – мне, – отпуская нос, произнёс Нишитымба, выныривая из-за угла.

Генерал стоял в тренировочном костюме, коленки на штанах висели, пятна на олимпийке говорили о пристрастии к жирной пище и использовании спортивной одежды не по назначению. Четверо головорезов, расположившись вокруг генерала, всем своим видом показывали рвение в охране важного лица; короткие рукава рубашек открывали внушительного размера бицепсы, черная форма и автоматы делали эту четверку окончательно устрашающей. Лица охранников были суровы и неподвижны, словно изваяния демонов войны.

– Михалыч, – перешёл Нишитымба на хороший русский язык, – ты в Намибии и, вижу, в хорошей компании! – Он окинул весёлым взглядом всех находящихся в камере. – Это что, новое увлечение или упражнение по формированию духа? Нет-нет, сейчас угадаю: ты наконец-то решил выучить африкаанс, а учителя живут в этом симпатичном доме! – Смеясь над собственными остротами, генерал прошёл внутрь камеры.

Демонстративно потянув воздух ноздрями и состроив гримасу, Нишитымба зажал двумя пальцами нос и, придав своему голосу французское произношение, продолжил иронично игривую форму общения.

– И запах от тебя идёт просто волшебный! Может, посодействуешь, поможешь приобрести парфюм, которым ты пользуешься? Наверное, покупаешь его в Дубае… Говорят, там большой выбор, в следующий раз захвати и для меня пару флакончиков.

Глеб обнял этого улыбчивого кругленького человека и ощутил, как теплое расслабляющее чувство спасения растекается по телу предательски сентиментальными нотками. Он почувствовал: сейчас происходят события, которые сделают его сильным и значимым, позволят красиво и уверенно рассказывать об этом приключении и несмотря на возраст он, оставаясь по сути мальчишкой, уже представлял лица жены и детей, полные восторга и уважения к его тюремным подвигам.

– Ишь, медведь какой… Отпусти, – произнёс Нишитымба, немного отстранившись от Глеба, – задавишь ведь… Вижу, ты ещё больше стал с последней нашей встречи: щёки, подбородок, живот – не солдатскую жизнь ведёшь, эх, не солдатскую.

Глеб только собрался произнести несколько слов приветствия и благодарности, как генерал продолжил:

– Давай отсюда убираться, пока эти ошалевшие полицейские не начали звонить своим начальникам. Я написал им расписку и забираю тебя под свою личную ответственность. Запомни, с этого момента ты мой пленник и должен слушаться моих указаний. Поэтому ноги в руки и бегом отсюда на выход, бегом!

Они шли по коридорам и двери перед ними открывались, как по команде; стоящие вдоль стен полицейские старались не смотреть им в глаза, никто ничего не спрашивал и не говорил – такое рабское подчинение власти придавало уверенности.

Выйдя на свободу, Глеб остановился. Воздух был волшебный: легкий и нежный. Хотелось дышать и наслаждаться. По улице ходили люди, ездили автомобили, где-то играла музыка, солнце отражалось на листьях пальм. Город жил своей обычной жизнью.

– Правильно, что тебя посадили. Жаль, ненадолго, – выговаривал ворчливым тоном генерал. – Хоть жизнь ценить начнёшь, думать лучше будешь, а глядишь, и с автоматом по Африке перестанешь, как мальчишка, бегать… Вон, виски уже седые! Запрыгивай в машину и поехали, жена стол накрыла. Водки нет, но твой любимый односолодовый зелёный «Гленфидик» с оленем налью.

Глеб сел в машину; он помнил, что Нишитымба относился к особенной категории людей, живущих эмоциями правды, и ему придётся сейчас рассказать многое: ложь генерал чувствовал нутром – это разрушило бы доверие. Но за правду, за друга он готов был отдать не только последнее, но даже и то, чем не владел.

Нишитымба заговорил первый:

– Я вижу, Михалыч, как тебе досталось… Знаю, что спасаю твою задницу и что ты мне очень благодарен, поэтому давай без сантиментов и хвалебных слов – весь этот фейерверк моей власти завтра прижмут наши алмазные чиновники, более искушённые и опытные в дворцовых играх.

Глеб молчал: ему хотелось плакать, как пятилетнему мальчику, у которого отобрали красную пожарную машину; ему стало жалко себя, до сжатых кулаков обидно за допущенные ошибки и просчеты. Всё шло кувырком: разговор с женой, потерянные деньги… Перспективы дальнейшей работы со значимым московским лицом, доверявшим ему, тоже таяло. Но больше всего угнетала ошибка, которую он, продумывая, казалось бы, каждый шаг, все-таки совершил.

Напряжённо думая каждый о своём они в окружении машин сопровождения подъехали к дому генерала.

Освежающий душ, чистая одежда, привезённая охраной из отеля, вкусный ужин, а главное, частые тосты за любовь и здоровье привели Глеба в состояния нереальности, поэтому тост, посвящённый дождям в Африке, окончательно убедил всех – Михалычу пора отдыхать.

Поблагодарив жену генерала за вкусную еду, а самого Нишитымбу за отличную компанию, он отправился спать.

Глеб лежал в отведённой для него комнате; сознание ещё присутствовало, но кроме мыслей ничего не могло двигаться в его уставшем теле. Голова кружилась, казалось, что даже слова были пьяны настолько, что путались и спотыкались.

«Я – молодец! Нишитымба заступился за меня, потому что мы, русские, живём сердцем… Правда, я всем своим друзьям открываю душу, и пусть даже плохие люди этим пользуются… но хорошие мне обязательно помогут в трудный час!..» – алкоголь сделал его мысли примитивными.

Глаза то открывались, то закрывались, отказываясь сосредоточиться на потолке и стенах и, как отражение его состояния, не позволяли удерживать линию рассуждения. Закрывшись в очередной раз, они наконец-то успокоились в навалившемся сне.

Утро началось с глубокого выдоха перегаром и дикой жажды.

Не открывая глаз, Глеб потёр лоб, стараясь собрать вчерашние мысли. Просыпаться не хотелось: мягкая кровать и сладость глубокого сна ещё держали сознание в состоянии, похожем на подрагивающий пудинг.

За окном пели птицы, лаяли собаки, шумели люди, в доме происходили какие-то движения. Было очевидно: день начался, и хочешь не хочешь, а нужно опускать ноги на пол.

Дверь в спальню отворилась без стука, и на пороге появилось ещё пьяное лицо генерала; мешковатое тело двигалось несимметрично и мучительно неловко…

– Михалыч, ну, ты как, живой? Лично я… – Генерал скривился. – Всю ночь умирал… Ты, зараза такая, всё мне наливал! Тосты говорил красивые – сравнил меня с собой, кабан здоровый!.. Напомнить, сколько раз ты выпил за семью и любовь?! Что это тебя вчера понесло сентиментальничать? А потом наша засуха стала волновать… Словом, не остановить тебя было, я даже закусывать не успевал – и вот результат: до сих пор пьян… Тебе везёт, что моя жена тебя любит, не то убила бы: полночи не спала, всё тазик мне подвигала и ругала за неумение пить!..

Глеб улыбался, его голова тоже немного болела, но самочувствие было отличное, можно даже сказать, бодрое.

Хлопнув в ладоши и показательно, с удовольствием потерев ими, Глеб произнёс:

– Подъем, мой дженераль! Кофе, виски, потанцуем?!..

Не дожидаясь ответа, он откинул простыни и резко встал на ноги, демонстрируя силу утреннего духа.

– М-м, да ты ещё ничего, – промычал генерал, бросив взгляд в известное место. – Мужик хоть куда: утреннюю эрекцию имеешь, словно мальчик! И как это тебе удаётся? А врачи говорят, стрессы убивают потенцию… Врут, как обычно! Посмотрите только: только из тюрьмы, алкоголем до бровей накачался, а вон, огурец какой проглядывает!..

– Да ладно тебе, какая эрекция?! Кому она нужна, – скромно сгладил комплимент Глеб. – От меня всегда денег хотят, а не потенции, поэтому я тут, а не в московском солярии – это первое. Второе: поверь, женщины больше говорят о любви и сексе, а на самом деле они удовольствие получают не от общения с нами, а от похода по магазинам или от положительных результатов в борьбе с морщинами. Думаешь, они нуждаются в наших комплиментах? Нет, самой большой наградой для них будет похвала от подруги, которая заметила, как улучшилась её кожа после какого-нибудь ботокса, лифтинга или массажа с ультрамодными масками…

– Злой ты какой-то с утра, – просипел генерал. – Вчера бисером сыпал, о жене да о жене, а сегодня все плохие стали! Ещё скажи, что у тебя любовницы нет.

– Представь себе, есть, но про любовь всё равно ничего не знаю. Раньше знал, а теперь потерялся… Давай-ка лучше обсудим мои шансы на побег. А если серьёзно, могу ли я смыться из страны и что тебе за это будет? – придавая своему голосу игривость, продолжал Глеб.

– Какой еще побег?! – напряжённо произнёс генерал. – Лучше подумай, что будешь сегодня говорить на очной ставке… Ты хоть понимаешь, куда влез? Мои люди пробили Мэтью, он мафиозный валет, алмазный продавец, и полиция это знает. За ним стоят люди, которые хотят убрать тебя. Сегодня. Прикормив полицейских чинов, они выдавливают тебя из Намибии.

– Это понятно. – Глеб начал делать гимнастику. – Мэтью, эта сука, промокашка, кинул меня! Понимаешь, кинул на пятнадцатикаратный алмаз серо-голубого цвета – подменил в посылке из Анголы. Я предупреждал: никакой химии – прибью, и всё равно кинул… Эх, пожалел я его в субботу, нужно было покалечить заразу! Плакал, пощады просил, а на следующий день полиции сдал… Не понимаю – такой трус, а заяву накатал…

– Так, всё, Глеб, не надо, – каждое слово давалось генералу с трудом, – не хочу ничего слышать! Твои дела, – алмазы-фигазы, – сам и рули; я тебя вытащу, но ты должен быстро покинуть страну.

– Хорошо, пусть твои люди отвезут меня завтра в аэропорт, потом я вернусь и закончу с Мэтью! – Глеб с настроением перешёл к комплексу «семизвёздный богомол» китайской гимнастики ба-гуа цюань сюэ.

– Слушай, ты! Китайский монах с русскими погонами! Какие разборки с Мэтью?! Завтра свалишь окончательно, если после допроса мне удастся тебя снова забрать! И забудь на время сюда дорогу: тебе любой нищий на улице перо воткнёт, а я не помогу… Понимаешь?

– Завтра, – выдохнул Глеб в ритме комплекса упражнений. – Не волнуйся, чтобы всё улеглось – улечу, но пройдёт время, – месяца три, пять, – вернусь и верну своё!

– Ну, ты упёртый! – Генерал нервничал. – Мэтью – это мафия; отбей ему голову – ещё таких десять появится, сколько тебе певторять!..

– Мне нужно вернуть деньги, – твёрдо произнёс Глеб. – Я не выполнил заказ. Вернуться в Москву без алмаза и денег, значит потерять работу, да ещё и влезть в долги. Тогда всему конец, меня даже на Кипре мандарины собирать не возьмут!

Нишитымба смотрел, как этот высокий и сильный человек, надувая щеки, выписывает руками круги в воздухе и не понимал, зачем тот рискует жизнью в его стране и что это за работа такая у взрослого, опытного человека, связанная с опасностью и проблемами.

В его голове не укладывалось: почему этот когда-то большой в России начальник сейчас промышляет рискованным бизнесом в Африке, какая нужда заставляет так далеко уезжать от дома в поисках заработка.

Закончив гимнастику, приняв душ и мило пообщавшись за завтраком с генеральской семьёй, Глеб в сопровождении двух штатских с отличной военной выправкой, выехал в тюрьму для утреннего допроса.

Зелёная комната в этот раз выглядела лучше: то ли больше солнца проникало внутрь, то ли осторожное лицо следователя с пугливыми глазами было уже знакомо. А может уверенность, проснувшаяся утром в Глебе, придала ему столь желанные в первые дни ареста собранность и взвешенность.

– Сэр, – обратился к нему следователь, – мне поручено сообщить вам следующее: следствие считает возможным, учитывая уже имеющиеся материалы дела, до суда не содержать вас под стражей. Более того, следствие не будет препятствовать вам покинуть страну. Если, конечно, у вас есть такое желание. Мы проинформируем консула Российского посольства о дате заседания суда по вашему делу.

Напоминаю: неявка будет расценена как признание вины. Если вас всё устраивает и нет вопросов, в канцелярии на выходе вы должны будете подписать бумаги, содержание которых я вам только что разъяснил.

– Ну вот, – деланно расстроился Глеб, – только собрался повоевать с вами, поспорить… Но я рад, что инцидент исчерпан и у сторон нет вопросов.

Пожелав и далее приятно проводить время в этом чудном заведении, Глеб, шагая в сторону канцелярии, наконец-то понял, что именно смущало его в одежде следователя – черный цвет его кожи и красная рубашка ассоциировались с традиционно похоронными цветами красных гробов и черных ленточек. Улыбка скользнула по лицу Глеба. Он снова был собран, рассудителен и доволен собой.