Часть 2

Допрос продолжался уже второй час, следователь был раздражен. Все происходило как-то неправильно. Этот русский не признавал показаний свидетелей, обыск ничего не дал; его помощник подтвердил, что тот в доме был только пять минут, косвенно, но это опровергало заявление потерпевшего и разрушало картину обвинения. Без улик дело рассыпалось. «Что нести прокурору? – думал следователь, глядя на улицу через решетку. – Упорный какой! Ясно же: он там был, и напал, и избил – все было, но причина? Какая у него была причина? Зачем проникать в дом, забирать документы, ключи от машины, устраивать погром? Какая-то ерунда получается; похоже, что оба, и потерпевший и подследственный, рассказывают мне не все».

– Хорошо, – прервал свои размышления следователь. – Подписывайте протокол внизу каждой страницы, и знаете, мне говорят, что вы по ночам кормите своих сокамерников. Это, конечно, хорошо – у нас таких щедрых задержанных еще не было, но остальные камеры гудят, все рвутся перевестись в вашу. Поэтому я прошу: вы как-то это сворачивайте или делайте не так масштабно, потише, а то узнает начальство тюрьмы – и не будет у вас денег, а режим содержания изменят на более строгий.

– Господин следователь! – решил воспользоваться лирической паузой в допросе Глеб. – Скажите: насколько я понимаю, моему посольству не удается вытащить меня отсюда, и я до суда должен буду сидеть в камере?

– Да, – оживился следователь. – Слишком серьезная статья. Вас выпусти, и вы сразу покинете страну. Не секрет: границы очень прозрачны, и посольство может помочь вам скрыться – у нас таких случаев много.

– Тогда у меня есть личная просьба. – Глеб протянул следователю клочок бумаги. – Здесь написан телефон и фамилия моего хорошего друга, генерала Нишитымба. Вы позвоните ему и расскажите о моем деле все, что сочтете нужным.

– Нишитымба? – переспросил следователь. – Вы знакомы?.. Мы говорим о командующем танковыми войсками и близком друге нашего президента?..

Было видно, как спина полицейского выпрямлялась, глаза округлялись, лицо становилось серьезным и напуганным, пока он произносил эти слова.

Медленно, с огромным удовольствием, словно причмокивая и даже вытягивая губы вперед, Глеб произнес:

– Да, о нем разговор. Я бы сделал это сам из камеры по телефону, но у меня очень малый запас батарейки – боюсь, не успею все объяснить.

– Господин Белов, что же вы раньше не сказали, что лично знаете такого человека?! – затараторил следователь. – Конечно! Вы сейчас идите в камеру, а я с ним созвонюсь и все расскажу! Можете мне доверять и не волноваться.

Следователь даже поддержал Глеба за локоть, пока тот поднимался со стула и, провожая до камеры своего подследственного, непрестанно улыбался. Каждый жест его говорил о неожиданно возникшем большом уважении и почтении; удивительно, но, когда они подошли к двери в камеру, ему удалось открыть и закрыть ее так нежно, что, до этого момента скрипучая, словно старая телега дверь теперь не произвела ни единого звука.

Вернувшись в камеру, Глеб только сейчас по-настоящему понял, как устал. Одежда его уже впитала запахи тюрьмы, волосы стали жирными и неуправляемо торчали, словно рожки у молодого бычка. Желание почистить зубы и принять душ стало сильнее, чем чувство жажды; ногти предательски набрали грязи, голова болела и была словно колокол, отекшая шея требовала массажа или хотя бы поглаживания.

Продолжая прислушиваться и осматривать себя, Глеб остановил свой взгляд на животике: борьбу за его размеры он вел давно и безуспешно. Неожиданно ему вспомнился рассказ одного русского генерала времен гражданской войны, который в своих мемуарах написал, что именно плохое питание и тяжелые условия содержания избавили его от лишнего веса и улучшили общее самочувствие, когда он находился в плену у красных.

«Само по себе это неплохо… – Начал поглаживать свой животик Глеб, хотя перспектива сидеть в тюрьме ради того, чтобы избавиться от лишнего веса, абсолютно не прельщала его. – Интересно, а женщины, которые способны на любые подвиги во имя сохранения фигуры, согласились бы посидеть для этого в камере? Нет, лучше с животом на свободе, чем стройным в тюрьме!..» – Мысль вызвала улыбку и, сложив обе руки на животе, Глеб закрыл глаза.

Его разбудил шум, крики и хлопанье каких-то дверей.

Охранник-снабженец подбежал к решетке и, прокричав: «Русский, русский!» – опять скрылся в коридоре.

Глеб приподнялся: ему стало интересно, что именно вызвало такой переполох и беготню в коридоре, и зачем охранник обратился именно к нему.

Взявшись руками за стальные прутья, он попробовал просунуть лицо в квадрат решетки, но в процессе этих сложных экзерсисов чья-то рука вдруг ловко схватила его за нос.

– А-а-а!.. Второй раз попался: один раз – полиции, другой – мне, – отпуская нос, произнес Нишитымба, выныривая из-за угла.

Генерал стоял в тренировочном костюме, коленки на штанах висели, пятна на олимпийке говорили о его пристрастии к жирной пище и использовании спортивной одежды не по назначению. Четверо «головорезов», расположившись вокруг генерала, всем своим видом показывали рвение в охране важного лица; короткие рукава рубашек открывали внушительного размера бицепсы, черная форма и автоматы делали эти фигуры окончательно устрашающими. Лица охранников были суровы и неподвижны, словно застывшие изваяния демонов войны.

– Михалыч, – перешел Нишитымба на хороший русский язык, – ты в Намибии и, как я вижу, в хорошей компании! – Он окинул веселым взглядом всех находящихся в камере. – Это что, твое новое увлечение или упражнения по формированию духа? Нет-нет, сейчас угадаю: ты наконец-то решил выучить африкаанс, а твои учителя живут в этом симпатичном доме! – Смеясь над собственными остротами, генерал прошел внутрь камеры.

Демонстративно потянув воздух ноздрями и состроив гримасу, Нишитымба зажал двумя пальцами нос и, придав своему голосу французское произношение, продолжил иронично игривую форму общения.

– И запах от тебя идет просто волшебный! Может, посодействуешь, поможешь приобрести парфюм, которым ты пользуешься? Наверное, покупаешь его в Дубай… Говорят, там большой выбор, так в следующий раз, когда полетишь, захвати и для меня пару флакончиков.

Глеб обнял этого улыбчивого кругленького человека и ощутил, как теплое расслабляющее чувство спасения стало растекаться по телу предательски сентиментальными нотками. Он почувствовал: сейчас происходят события, которые в дальнейшем его сделают сильным и значимым, позволят ему красиво и уверенно рассказывать об этом приключении и, несмотря на приближающийся возраст он, оставаясь по сути своей мальчишкой, уже представлял лица жены и детей, полные восторгов и уважения к его тюремным подвигам.

– Ишь, медведь какой… Отпусти, – произнес Нишитымба, немного отстранившись от Глеба, – задавишь ведь… Вижу, ты еще больше стал с последней нашей встречи: щечки, подбородочек, животик – не солдатскую жизнь ведешь, эх, не солдатскую.

Глеб только собрался произнести несколько слов приветствия и благодарности, как генерал продолжил:

– Давай отсюда убираться, пока эти ошалевшие полицейские не начали звонить своим начальникам. Я написал им расписку и забираю тебя под свою личную ответственность; запомни – с этого момента ты мой пленник и должен слушаться моих указаний. Поэтому говорю тебе: руки в ноги и бегом отсюда на выход, бегом!

Они шли по коридорам и двери перед ними открывались, как по команде; стоящие вдоль стен полицейские старались не смотреть им в глаза, никто ничего не спрашивал и не говорил – такое рабское подчинение власти вызывало уважение и придавало уверенности.

Выйдя на улицу, Глеб остановился. Воздух был волшебный: легкий и нежный. Хотелось дышать и наслаждаться. По улице ходили люди, проезжали мимо автомобили, где-то играла музыка, листья на пальмах отражали солнце: город жил своей обычной жизнью.

– Правильно, что тебя посадили. Жалко, ненадолго, – выговаривал ворчливым тоном генерал. – Хоть жизнь ценить начнешь, думать лучше будешь, а глядишь, и с автоматом по Африке перестанешь, как мальчишка, бегать… Вон, виски уже седыми стали! Запрыгивай в машину и поехали, жена стол накрыла. Водки нет, извини, но виски, твой любимый односолодовый зеленый «фигишь» с оленем, налью.

Глеб сел в машину; он помнил, что Нишитымба относился к особенной категории людей, живущих эмоциями правды, и ему придется сейчас рассказать многое: ложь генерал чувствовал нутром – она разрубала его доверие. Но за правду, за друга он готов был отдать не только последнее, но даже и то, чем не владел.

Нишитымба заговорил первый:

– Я вижу, Михалыч, как тебе досталось… Знаю, что я спасаю твою задницу, и знаю, что ты мне очень благодарен, поэтому давай без сантиментов и хвалебных слов – весь этот фейерверк моей власти завтра зажмут наши алмазные чиновники, более искушенные и опытные в дворцовых играх, чем я.

Глеб молчал: ему хотелось плакать, как мальчику в пятилетнем возрасте, у которого забрали красную пожарную машину; ему вдруг стало жалко себя, до сжатых кулаков обидно за допущенные ошибки и просчеты. Все было плохо: разговор с женой, потерянные деньги и, наверное, доверие значимого московского лица тоже растаяло в перспективах дальнейшей работы, но больше всего угнетала ошибка, которую он сам, продумывая, казалось бы, каждый шаг, все-таки совершил.

Напряженно думая каждый о своем они, в окружении машин сопровождения, подъехали к дому генерала.

Душ, чистая одежда, привезенная охраной из отеля, вкусный ужин, а главное – частые тосты за любовь и здоровье привели Глеба в состояния нереальности, поэтому тост, посвященный дождям в Африке, окончательно убедил всех – Михалычу пора отдыхать.

Поблагодарив жену генерала за вкусную еду, а Нишитымбу за отличную компанию, он отправился спать.

Глеб лежал в отведенной для него комнате; сознание еще присутствовало, но кроме мыслей ничего не могло двигаться в его уставшем теле. Голова кружилась, казалось, что даже слова были пьяны настолько, что путались и спотыкались.

«Я – молодец! Нишитымба заступился за меня, потому что мы, русские, живем сердцем… Ну, правда, я всем своим друзьям открываю душу, и пусть даже плохие люди этим воспользуются… но хорошие мне обязательно помогут в трудный час!..» – Алкоголь сделал его мысли примитивными и простыми.

Глаза, которые то открывались, то закрывались, никак не могли сосредоточиться на потолке и стенах и, как отражение его состояния, не позволяли удерживать линию рассуждения. Но все-таки проиграв желанию спать, закрылись и наконец-то успокоились в навалившемся сне.

Утро началось с глубокого выдоха алкогольным перегаром и дикой жажды.

Не открывая глаз, Глеб потер лоб ладонью, стараясь собрать этим движением вчерашние мысли; просыпаться ему не хотелось: мягкая кровать и сладость глубокого сна еще держали его сознание в состоянии, похожем на подрагивающий пудинг.

За окном пели птицы, лаяли собаки, шумели люди, в доме происходили какие-то движения. Было очевидно: день начался, и хочешь, не хочешь, а нужно опускать ноги на пол.

Дверь в спальню отворилась без стука, и на пороге появилось еще пьяное лицо генерала; мешковатое тело двигалось несимметрично и мучительно неловко…

– Михалыч, ну, ты как, живой? Лично я… – Генерал скривился. – Всю ночь умирал… Ты, зараза такая, все мне наливал! Тосты говорил красивые – сравнил меня с собой, кабан здоровый!.. Тебе напомнить, сколько ты раз выпил за семью и любовь?! Что тебя вчера понесло сентиментальничать? А потом засуха тебя наша стала волновать… Словом, тебя вчера было не остановить, я закусывать не успевал – и вот результат: до сих пор пьян… Тебе везет, что моя жена тебя любит, а то убила бы: полночи не спала, все тазик мне подвигала и ругала за неумение выпивать!..

Глеб улыбался, его голова тоже немного болела, но самочувствие было отличное, можно даже сказать, бодрое.

Хлопнув в ладоши показательно звонко, Глеб произнес:

– Подъем, мой дженераль! Кофе, виски, потанцуем?!..

Не дожидаясь ответа, он откинул простыни и резко встал на ноги, демонстрируя силу утреннего духа.

– М-м, да ты еще ничего, – промычал генерал, бросив взгляд в известное место. – Мужик хоть куда: утреннюю эрекцию имеешь, словно мальчик! И как это тебе удается? А врачи говорят: нервные стрессы убивают потенцию… Врут, как обычно! Ты вот: только из тюрьмы, алкоголем до бровей накачался, а вон, огурец какой проглядывает!..

– Да ладно тебе, какая там эрекция?! Не прибедняйся, кому она нужна, – сглаживал Глеб комплимент, скромничая. – В моем случае от меня всегда хотят денег, а не потенции, и поэтому я тут, а не в московском солярии – это первое. Второе: поверь, женщины больше говорят о любви и сексе, а на самом деле они удовольствие получают не от общения с нами, а от похода по магазинам или от положительных результатов в борьбе с морщинами. Ты думаешь, они нуждаются в наших комплиментах? Нет, самой большой наградой для них будет комплимент от женщины, подруги, которая заметила, как улучшилась ее кожа после ботекса, какого-нибудь лифтинга или массажа с ультрамодными масками…

– Ну, ты злой какой-то с утра, – просипел генерал. – Вчера бисером сыпал, все о жене да о жене, а сегодня все плохие стали! Еще скажи, что тебя не любят, и у тебя нет любовницы.

– Любовница, представь себе, есть, но про любовь все равно ничего не знаю. Раньше знал, а теперь вот потерялся… Давай лучше поговорим о моих шансах на побег или, если серьезно, о том, могу ли я смыться, и что тебе за это будет? – придавая своему голосу игривость, продолжал Глеб.

– Какой побег?! – напряженно произнес генерал. – Лучше подумай, что говорить будешь сегодня на очной ставке… Ты хоть понимаешь, куда ты влез? Мои люди пробили Метью… Он мафиозный валет, алмазный продавец, и полиция это знает. За ним стоят люди, которые хотят убрать тебя. Сегодня. Прикормив полицейских чинов, они выдавливают тебя из Намибии.

– Да, это понятно. – Глеб начал делать гимнастику. – Мэтью, эта сука, промокашка, кинул меня! Понимаешь, меня кинул на пятнадцатикратный алмаз серо-голубого цвета – подменил в посылке из Анголы. Я его предупреждал: никакой химии – прибью, а он все равно кинул… Эх, пожалел я его в субботу, а нужно было покалечить заразу! Плакал, пощады просил, а на следующий день полиции сдал… Не понимаю – такой трус, а заяву накатал…

– Так, все, Глеб, не надо, – каждое слово давалось генералу с трудом, – не хочу ничего слышать! Твои дела, – алмазы, фигазы, – сам и рули; я тебя вытащу, но ты должен быстро покинуть страну.

– Хорошо, пусть твои люди отвезут меня завтра в аэропорт, а потом я вернусь и закончу с Мэтью! – Глеб с настроением перешел к комплексу «семизвездный богомол» китайской гимнастики ба-гуа цуань суе.

– Слушай, ты, китайский монах с русскими погонами! Какие разборки с Мэтью?! Завтра свалишь, если сегодня после допроса мне удастся тебя снова забрать! И ты на время должен забыть сюда дорогу: любой нищий на улице тебе перо воткнет, а я не помогу… Понимаешь, о чем тебе говорят?

– Завтра, – выдохнул Глеб в ритме комплекса упражнений. – Не волнуйся, чтобы все улеглось – улечу, но пройдет время, – месяцев три, пять, – я вернусь и верну свое!

– Ну, ты упертый балбес! – Генерал нервничал. – Мэтью – это мафия; отбей ему голову – еще таких десять появится, сколько тебе говорить!..

– Мне нужно вернуть деньги, – твердо произнес Глеб. – Я не выполнил заказ. Вернуться в Москву без алмаза и денег, значит – потерять работу и еще влезть в долги. Да и вообще – тогда всему конец, меня на Кипре мандарины собирать не возьмут!

Нишитымба смотрел, как этот высокий и сильный человек, надувая щеки, выписывает руками круги в воздухе и раздумывал: зачем тот рискует жизнью в его стране и что это за работа для взрослого, опытного человека, связанная с опасностью и проблемами.

В его голове не укладывалось: почему этот большой когда-то в России начальник сейчас промышляет рискованным бизнесом в Африке, и какая нужда заставляет его так далеко уезжать от дома в поисках заработка.

Закончив гимнастику, приняв душ и мило пообщавшись за завтраком с семьей генерала, Глеб в сопровождении двух штатских, которые демонстрировали отличную военную выправку, выехал в тюрьму для утреннего допроса.

Сейчас та же зеленая комната выглядела лучше: то ли больше солнца проникло внутрь, то ли осторожное лицо следователя с пугливыми глазами было уже знакомо, а может даже и чувство уверенности, проснувшееся вместе с ним сегодня утром, придали Глебу ту самую, столь желанную им в первые дни ареста, собранность и взвешенность.

– Сэр, – обратился к нему следователь. – Мне поручено сообщить вам следующее: следствие считает возможным, учитывая уже имеющиеся материалы дела, до суда не содержать вас под стражей. Более того, следствие не будет препятствовать вам покинуть страну… Если, конечно, у вас есть такое желание. Мы проинформируем консула Российского посольства о дате проведения заседания суда по вашему делу. Напоминаю: неявка будет расценена как признание вины. Если вас все устраивает, и нет вопросов, на выходе из здания, в канцелярии, вы должны будете подписать бумаги, содержание которых я вам только что разъяснил.

– Ну, вот, – расстроился Глеб, – только собрался повоевать с вами, поспорить… Но я рад, что инцидент заканчивается в полном понимании происходящего и у сторон нет вопросов.

Пожелав и далее оставаться в этом чудном заведении и приятно провести время Глеб, шагая по коридорам в сторону канцелярии, наконец-то понял, что именно смущало его в одежде следователя – черный цвет его кожи и красная рубашка ассоциировались с традиционно похоронными цветами красных гробов и черных ленточек. Улыбка скользнула по лицу Глеба. Он снова был собран, рассудителен и доволен собой.