2

Едва она скрылась в кабине, Зарубин налил по маленькой, и попутчик подбросил дров в костер. Оба почувствовали волю и азарт: один рассказывать, другой слушать. И начал Баешник с недосказанного еще по дороге – про районного охотоведа, которого звали на Пижме Недоеденный, хотя фамилия тоже была, как прозвище, Костыль. И вид у него соответствовал – прогонистый, но плечистый и нравом несгибаемый, с заусенцами. Сюда приехал откуда-то из Белоруссии, как молодой специалист, школьный учитель физкультуры, но пообтерся, первый раз женился на местной и остался. Жил бы себе да и жил, пускал корни в худую вологодскую землю, однако этот пришлый бульбаш увлекся охотой, бросил жену, школу, наел на дичи толстую шею и пошел в егеря. Не минуло и года, как физкультурник, благодаря высшему образованию, сделался охотоведом, и мужики поначалу обрадовались – грамотный, вежливый и имя у него ласковое Олесь. Предыдущий-то был из шоферов, поймает на охоте с нарушением, на весь лес ор стоит – мать-перемать, отлает как собаку и, бывало, отпустит, без составления протокола. А этот даже не пожурит, сразу ружье отнимет и такой штраф выпишет, хоть корову со двора веди или вешайся. Потом и вовсе взвыли вольнолюбивые, гордые пижменские мужики – в лес стало ни ногой! Не то, что за зверем, по грибы-ягоды и то в ножки Костылю кланяйся, и что собрал в лесу, ему принеси и сдай за копейки.

А все потому что с ведома губернатора свою охотничью базу построил, все угодья под себя подмял, прибалтов запустил, которые стали скупать дикоросы у местного населения за сущие копейки. При живом председателе совсем другие порядки были, Драконя Недоеденного в узде держал, все грозил угодья у него отнять – не успел. Теперь Костыль голову поднял и свои законы утвердил, по современному это монополия называется: хочешь вволю собирать грибы или клюкву, собирай только на сдачу. И ладно бы государству – литовцам, этим зеленым братьям! Они же в камерах все заморозят, потом пригоняют фуры и прямым ходом в Европу. Можно сказать, последний заработок, последнюю свободу отнял, бульбаш этакий.

Да ведь не на тех напал: сначала несколько раз просили, дескать, не обижай местных, люди здесь лесом всю жизнь кормились, и теперь, когда колхозы-леспромхозы позакрывались, так и вовсе остается питаться дарами природы. Потом для острастки предупреждать стали – колеса протыкали, ремни на снегоходе резали, литовских заготовителей пугали, вокруг овсяных подкормочных площадок карбид разбрасывали, чтоб животные не подходили – ничего не проняло. Только злее становится и беспощаднее к туземцам!

И вот тогда на Костыля зверя натравили, не большого, чтоб до смерти не задрал. Сначала напоили медведя медом с водкой, и когда он сговорчивый сделался, условились с ним проучить охотоведа, дождались, когда он поведет районного прокурора на лабаз и дали сигнал. Косолапый вышел на поле, прокурор стрелил его, а зверь прикинулся мертвым и лежит, как условились. Охотники подходят, довольные, медведь вскакивает и сначала на прокурора: видишь ли, молодой еще был, охотоведа в лицо не знал, к тому же, говорят, близорукие они. Прокурор от него свистанул, а Костыля-то не напугать, тот второпях стрелил навскидку, и мимо! У Олеся карабин был, СВТ, машина тогда еще редкая, полуавтоматическая, изрядно потрепанная еще в Отечественную, магазин при перезарядке и отстегнулся. Костыль давит спуск – патрона-то нет и затвор открыт!

Но Олесю в хладнокровии не откажешь, он давно уже пижменских баек наслушался, знал, что если медведя голой рукой за корень языка взять, то можно, как мягкую игрушку, домой живого привести. Называли даже имена, кто водил, например, дед Боруты, коновал. Однажды так вот привел, держит за язык и кричит своей старухе:

– Хватай коромысло! Бей между глаз!

Та схватила и не медведю, а деду по лбу! Медведь такое увидел, со страху вырвался и убежал. Правда, таких ловкачей, вроде и на свете давно не было. Так вот, Костыль пятерню ему в пасть и давай за язык ловить, другой же рукой пытался ножик достать. А медведь-то уже овса на поле хапнул, в пасти у него скользкая каша – никак не взять! И ножика не вынуть, назад сбился, не дотянуться. Пока возились эдак-то, зверь всю руку до локтя ему пожевал. Тут прокурор очухался, оглянулся – нет, охотовед еще живой, даже скальп на месте, борется с косолапым, и вроде пытается его через бедро кинуть. Спортсмен же, говорят, вольной борьбой в институте увлекался! Но стрелять законник забоялся, Костыля можно зацепить, ну и давай над головами палить. Они возятся, волохаются, матерятся – прокурор палит. Медведь знал, что у него десятизарядный СКС, дождался, когда магазин опустеет, бросил бульбаша и наутек, как с мужиками договор был.

Охотоведу руку собрали, поправили, но пальцы все равно врастопырку остались, отсюда и прозвище появилось – Недоеденный. А когда он в пятый раз женился, это не считая десятка любовниц, то стали называть еще просто охотоведом, то есть, все время ведающим охоту, как племенной бык.

Зарубин слушал попутчика с серьезным видом и удовольствием, поскольку его торопливый вологодский говорок напоминал знакомую с детства, музыку. Но когда этот сказочник завернул про то, как мужики с медведем договорились, непроизвольно хохотнул и уже не мог избавиться от недоверчивой ухмылки. Знал ведь, что все это байки, но начинал верить, а ведь трудно сохранять спокойствие, когда слышишь, как собеседник старательно тебя дурит и потешается с серьезным видом. Однако попутчика ничто не смущало.

– У вас что, медведи считать умеют? – спросил Зарубин.

– А то как же! – уверенно заявил тот. – Даже науке известно, всякий медведь до десяти считает. Наши, пижменские, и писать умеют. Они однажды письмо сочинили губернатору, жалобу на Костыля…

Даже его жена тут не выдержала, высунулась из машины..

– Будя брехать-то. – строго сказала она. – Что человек-от про тебя подумаёт?

И словно пластинку сменила. Вкусив коньяку, этот сказочник окрылился, однако потерял охоту травить байки – переключил свое нарочитое возмущение на беспорядки и принялся крыть местное начальство. А это было в самый раз – услышать голос народа, поскольку Зарубин хоть и вырос в Вологодской области, однако давно жил в Москве, не знал современных нравов малой родины, тем паче, ее глухих уголков. Попутчик же так увлекся, что в азарте потерял всякую осторожность, продолжая повествовать о темных сторонах пижменской жизни. И считал, что имеет на это право, поскольку одно время, когда леспромхоз закрыли, работал егерем на базе у Недоеденного, весь его произвол наблюдал воочию и уволился из-за принципиального несогласия с агрессивной политикой в отношении к местному населению. Пять минут Баешник чихвостил всю охотничье руководство, благополучно избавился от замечаний жены, и когда та громко засопела, вернулся к прежним байкам, но уже полушепотом.

Оказывается, недоеденный медведем, Костыль не угомонился, хотя сразу догадался, кто зверя натравил, и никакого послабления местным мужикам не сделал; напротив, еще хуже пакостить начал, и все по закону. Он называл их аборигенами или того хуже – туземцами. Вроде не так и обидно: туземец вообще слово русское и означает, что человек из той земли, но все-таки уничижительно. Так вот захочет туземец зайчика стрелить или грибов-ягод побрать, отработай три дня по обустройству солонцов, потом заплати деньги, путевку выписывай, и еще ходи по определенному маршруту, в строго отведенное место и не нарушай экологического равновесия в природе. Медведи же, кабаны и лоси теперь даже охотникам из Вологды не достаются, только начальству, богатым москвичам да иностранцам. Чтоб Костылю все прощалось, и прикрытие от властей было, он хитро сделал, когда-то пристрастил к охоте местного губернатора. Прежде-то он и ружья в руках не держал, но однажды Недоеденный заманил его на глухариный ток и заразил, словно отравой. Бывший егерь по себе знал, насколько это занятие людей с ума сводит, человек как больной делается, и если рыбалкой увлекся, то тихое помешательство, охотой же, вооруженное и буйное.

То же самое и с губернатором произошло, одержимый стал, разных ружей себе накупил, ножиков, амуниции, еще больше надарили взяткодатели и просто пристебаи. Раздухарившись, изображая из себя барина, он личное стрельбище построил и даже свору легавых завел, как помещик, чтоб мелких птичек круглый год стрелять, теперь мечтает о борзых. На охоте все свои губернаторские дела решает, делегации встречает, в том числе, иностранные, для чего непременно надевает шляпу с пером, как немец. Короче, произвел увлечение в образ жизни и государственной службы. Иногда в засидке важные бумаги подписывает и печати шлепает. На Пижму как не приедет, как не сядет на лабаз, как не стрелит – зверь лежит, потому что руку в тире набил. Или поставят его на номер, пустят взвод егерей, и они на него лосей гонят, бывало, целый табун. Так он на выбор, как совестливый защитник фауны, лосих не трогает, одних рогачей бьет, а потом с ними фотографируется в назидание другим охотникам. А однажды снялся даже в окружении живых благодарных самок, но это было уже после того, как попутчик уволился из егерей.

Оказывается, тетка в машине все еще не спала, сопела и слушала, и тут не вытерпела – открыла дверцу.

– Да это он на лосиной ферме снялся! Полно врать-то! Они хоть и коровы, да ведь не дуры. За цё благодарить, коль он быков перестрелял? Сам-от подумай, цё городишь?

Видно, на ночь вставные зубы сняла и сразу зацёкала.

– Такая подпись была под карточкой! – отпарировал муж. – Своими глазами видал.

Попутчица подошла к костру и присела поближе к благоверному.

– Вы уж его не слушайте. – заворковала она Зарубину. – Брешет мой туземец. Они все у нас брехуны да баешники. А губернатор нам достался хороший. За счет него мы себе челюсти подешевше вставили. Если б нечисть не разводил, цены бы не было. В газете сознался, все мясо отдает в детские дома, на котлеты, себе не берет. Да и не сьесть стоко-то! Даже хвархворовыми зубами.

– Кто тебе сказал, что зубы у него фарфоровые? – изумился попутчик. – Сама придумала?

– Поцё сама? Медичка сказала, которая сверлила! Им по должности ставят. – Потом громко зашептала. – Человек-от на базу едет, к Недоеденному. Номера-ти на машине видал? Московские! А ты цё плетешь? Цего языком-то мелешь? Ну как передаст?

Зубастый и обретший достоинство, попутчик чувствовал себя независимым, отвечал громко и дерзко:

– По справедливости говорю, как есть. Не бойся, зубы назад уже не выдерут! Теперь можно все говорить, пусть люди знают. Эх, мне бы фарфоровые вставить! Да стакан водки с медом залудить!… Всех бы перегрыз! И губернатора, и особенно Недоеденного доел бы! И даже Диву Никитичну укусил бы.

Он уже дошел до той степени правды, что душа требовала простора, но жена мешала, путалась под ногами, опасалась, как бы не сболтнул лишнего.

– Нашему бы теляти да волка съесть! – подобострастно рассмеялась она. – Диву-то за что кусать?

– За задницу, конечно! Ох, до чего вкусная женщина…

Супруга ничуть его не ревновала, верно, привыкнув к болтовне.

– Не верь ему, – сказала Зарубину. – У нашего губернатора и зубы и плешина на голове – все настоящее. Вставных только три или четыре, говорят. В рот ему не заглядывала, не щупала…

Попутчик уловил запретную тему о губернаторе и дабы усмирить жену, переключился на Костыля.

– Про охотоведа я тебе все расскажу! – встрепенулся он и поправил челюсти во рту. – Что наши мужики-то удумали на сей раз! Это же надо такое вытворить!

– А что за мужики-то? – осторожно поинтересовался Зарубин.

Бывший егерь своих не выдавал и никаких имен не называл.

– Нашлись ловкие ребята!… Сейчас Костыль сам сидит в заднице, и вся его прибалтийская свора в лес не суется. А как раз второй слой белых пошел! Грибов в борах видимо-невидимо. Присядешь эдак-то – одни ядреные шляпы торчат по беломошнику, иные с человечью голову. Два автобуса с зелеными братьями пришло, но вот хрен одного сорвут! Нынче брусники мало, так весь зверь на подкормочных площадках жирует. Как вечер, так столпотворение, считай, весь овес уже потравили. Да никто зверя не шевелит, лабаза пустые стоят и ни выстрела! Для фауны благодать наступила. Не будет нынче королевской охоты!

– Отчего же так? – подтолкнул Зарубин и щедро налил ему коньяка.

На спиртное он был не жадный, поболтал в стакане, понюхал и даже не пригубил – для него была важна интрига и сам процесс рассказа!

– Нашлась управа и на Недоеденного. – мстительно произнес попутчик, все еще интригуя. – А его предупреждали, добром просили!… Пусть теперь убытки считает!

– Да ты скажи уж прямо! – не выдержала его жена и распахнув дверцу, перекрестилась на елки, стоящие в темноте, как стрельчатые храмные купола. – Бесов наслали! Прости, Господи!.. Собираемся по всей Пижме крестным ходом идти. Благочинный приезжал, благословил.

– Бесы – не материальные существа. – философски заметил ее муж. – Они вымысел попов, чтоб народ в темноте держать. А вот волков развелось! Но охотоведу некогда хищников истреблять, он королевские охоты проводит, бабки зарабатывает. У Дракониной вдовы пять телок зарезали, две из них стельные были. Пока мы соберемся покупать, всех порежут…. А ты про бесов лепишь! Хоть раз их видала?

Попутчица не пожелала вступать с ним в дискуссии на тему нечистой силы и веры.

– Ты ежели охотиться едешь на базу, то сразу поворачивай назад. Довезешь нас и в обратку. Охоты нынче не будет. Можешь, конечно, у нас погостить. Мы любим гостей, и дочка приедет, картошку копать…

Это уже было сказано Зарубину и ясности не добавило.

– Но у меня лицензия выписана! – нарочито возмутился тот. – На медведя и кабана.

– Повесь ее на сук. – заявил бывший егерь. – И возвращайся в свою Москву.

– А что случилось? Почему?

Попутчики заговорщицки переглянулись и тетка обреченно вздохнула.

– Нечистая сила кругом. Видал деда Мороза? А есть и почище!… Как увидишь свет над лесом, знай, или кикимора на болоте светится, или леший вышел на промысел.

– Если свет, то какая же нечистая сила? – вяловато возразил ее муж. – Говорят, где нечистая, там тьма.

– Уж не знаю, кого ты слушал. – с комсомольским задором отчеканила его жена. – Но старые люди так говорили. Увидишь зарницы, или еще от земли свечение – нечисть ходит, себе дорогу светит. Бесовский огонь!

У попутчика было благодушное настроение, ссориться не хотелось.

– Див у нас завелся. Точнее будет, дива. Борута говорил, на Доринском болоте поселилась и живет.

Зарубин знал про это сказочное существо, бабушка в детстве пугала, мол, не ходи один в лес, див схватит и унесет к себе в логово, ребятишкам своим на забаву.

– Это кто? – однако же спросил он. – Что за зверь?