Читать книгу «Груз небесный» онлайн полностью📖 — Сергея Трахименка — MyBook.
image

День ото дня становилось все напряженнее: прибыла бригада вольнонаемных отделочников. Лучше стало с материалами, и, само собой, напрашивалась замена меня человеком, который знает свое дело по-настоящему, а не ловко имитирует такое знание. И таким человеком будет, конечно, Шнурков: его помаринуют в части и пришлют сюда, кому же еще командовать ротой во время сдачи ДОСа. А мне нужно: продержаться до его приезда; лучше узнать людей; сколотить актив и, главное, не допустить «чрезвычайных происшествий», и особенно в праздники, потому что они расценивались командованием как большой прокол в работе, а я не мог позволить себе иметь проколы.

О ЧП – по-стройбатовски «ЧеПухах» (ударение на втором слоге) я был наслышан, да что там наслышан, уже на первом месяце службы я сам попал в переплет, который ротный назвал боевым крещением. Было это в части. Шнурков уже убыл под Моховое, а я остался со штатниками и бригадой отделочников. Бригада состояла из азербайджанцев весеннего призыва, «оборзеть» не успела, и хлопот с ней было не много.

Однажды после развода я отправил отделочников на производство, а сам заглянул в санчасть, взять данные на больных, и к месту работы доехал на попутном самосвале раньше бригады.

Вскоре явились и они. Увидев меня, подчиненные подтянулись, подошли ко мне строевым шагом, а бригадир доложил, что личный состав готов приступить к работе. Прослужи я на месяц больше, я бы заметил излишнюю дисциплинированность моих военных строителей. Но тогда я не обратил на это внимания, а точнее, отнес ее к своему растущему авторитету. Вместе с другими мои отделочники скрылись в норках-дверях трехэтажного строения. Необычная тишина стояла в здании и вокруг него: не было обычных криков, смеха, переругиваний.

Тут у строения появилась толпа «чужих» бойцов. Их было человек тридцать. Судя по подгонке ВСО[6] и крепким фигурам, люди эти не первый год служили в армии. Не обращая на меня внимания, они одновременно, как при штурме, пошли в дом по трапам.

Прошла минута, и с крыши раздался звонкий, режущий уши крик, похожий на призыв муэдзина к молитве. В следующее мгновенье дом загудел, как закипевший самовар, и из дверных проемов и окон на улицу высыпали все, кто находился внутри. Защелкали наматываемые на руки ремни, затрещали оконные рамы, гортанные крики вперемежку с матом огласили площадку перед домом.

Пытаясь остановить побоище, я, как и положено по уставу, дал команду «отставить», но никто и ухом не повел, и я не нашел ничего лучшего, как броситься разнимать дерущихся. Это получалось у меня до крайности неловко и неумело. Я хватал противников за шиворот, отрывал друг от друга, расталкивал в разные стороны, встречая бешеное сопротивление, угрозы и крики, среди которых «деймин мана» и «убэры руки» были самыми мягкими.

Опыта в таких делах у меня не было, но шестое чувство подсказывало – драка не успела зайти далеко, ее можно остановить. Но как? Выход нашел боец четвертой роты Астаев. Он влез на кучу деревянных поддонов и заорал: «Смотры суда, смотры суда!» В правой руке у него был топор. Проорав еще раз «смотры суда», он прыгнул в толпу. «Домой, домой», – кричал он с каким-то диким повизгиванием, от которого кровь стыла в жилах, – «домой», и блестящее лезвие выписывало над его головой страшные восьмерки. Ошарашенные противники бросились в разные стороны, но это был не конец. Драка перешла в другую стадию, не менее опасную: в ход пошли кирпичи, благо на стройке они были и под руками, и под ногами.

Я оказался между двух огней. Инстинкт самосохранения подсказал мне верную позицию – спиной к «своим»: с «гостями» надо было держать ухо востро. Пролетающая половинка чиркнула по тулье моей фуражки и сбила ее наземь. В полсекунды вспомнился мне экзамен по судебной медицине, желтоватый череп с трещиной в теменной части и заключение «…твердым тупым предметом…». Но в следующие полсекунды я забыл экзамен: уклонялся от второго кирпича. Еще одна половинка перелетела через меня и попала в кого-то сзади, кто-то застонал, кто-то выругался… Это был последний «снаряд», драка закончилась, «гости» отходили так же организованно, как и пришли.

Спустя четверть часа на месте происшествия было все отрядное начальство, а через час – представители политотдела и унээровские режимники. Начальство расспрашивало меня и солдат, что-то записывало, ходило в соседний отряд сверять полученные сведения и разобралось в причинах конфликта.

Оказывается, моя бригада, которая так организованно пришла на объект, по дороге встретила лезгина из соседней части. Пройти мимо него спокойно они почему-то не смогли. Они назвали его «урюком». Тот завизжал, но в драку не полез: побежал к землякам за помощью.

Позже, когда страсти чуть утихли, я получил разнос от Шабанова.

– Замполит не должен разнимать дерущихся, как босяк-миротворец, – сказал мне капитан, – замполит должен воспитывать личный состав в интернациональном плане. Драки – показатель слабой воспитательной работы (ох уж эти показатели). Для того чтобы таких происшествий не было, нужно через актив воздействовать на личный состав. Это истина, и ее надо усвоить…

Итак, нужно воздействовать через актив, а чтобы воздействовать – нужно этот актив иметь, а чтобы иметь – нужно личный состав знать, а чтобы знать – нужно его изучать, чем я, собственно говоря, и занимаюсь теперь. Это я усвоил, как и то, что у происшествий может быть много причин, больших и маленьких. Одному не нравится курносый нос, другому – наоборот, и даже это может привести к большому конфликту, если стороны или одна из сторон пьяны.

С пьянством мы боролись особенно активно, но победить это зло, которое, как хвост за крысой, тащилось за бойцами с «гражданки», не могли.

Шнурков и Силин имели особый нюх на спиртное, и спрятать от них бутылку в роте или на производстве было почти невозможно. «Почти» составляло десятую часть изымаемого, но этой части хватало, чтобы заварить кашу, расхлебывать которую приходилось не одному десятку людей.

Подтверждение этой истины я получил семнадцатого октября. В тот день рота мылась в бане, и Силин вернулся поздно, когда мы уже укладывались спать. С собой он принес бутылку яблочного.

– Вот, – сказал он, – в роте нашел.

– Юра, – заволновался ротный, – а больше ты ничего не нашел?

– Нет, – ответил Силин. Он устал и хотел спать.

– Юра, ты шесть лет в стройбате и должен знать, что к бане одну бутылку не берут… это кто-то поддать решил после баньки, а ты бутылку нашел и успокоился.

– Да нет там больше ничего, – вяло отбивался Силин, – у меня нюх, я бы услышал…

Они спорили минут пять, пока в дверях не появился наш дневальный Казарян. Казарян снял зачем-то шапку и без предисловий сказал: «К нам второй рота пришел…»

За полминуты мы оделись и помчались в часть…

В окнах клуба горел свет, и рев, приглушенный кирпичными стенами, исходил оттуда. Вдоль клубной стены бегал раздетый до пояса Кошкин и, матерясь, бил бляхой по окнам, нагнетая обстановку и призывая земляков на помощь. На крыльце нашего временного расположения стоял дежурный по части и, раскинув руки, как Христос на кресте, не пускал в клуб очередную группу бойцов «второй рота».

Оттеснив дежурного, мы прорвались в помещение. Картина, представшая перед нами, была ужасна. В середине расположения в сплошном клубке сплелась и оглашенно ревела толпа человек на сто, не меньше. Из этого рева, как брызги из водоворота, вырывались отдельные крики и ругательства на двух языках: драка шла между русскими и азербайджанцами. Остальные сидели на верхних ярусах коек и наблюдали – они держали нейтралитет.

Дежурный по роте Мамедов-третий в драке не участвовал. Он стоял на тумбочке и, уклоняясь от летящих в него ножек от табуреток, кроватных прутьев, приговаривал: «Эй… кончай, гуртар… эй, нэ нада…»

Сулейманова, второго дневального, не было видно: вихрь национальной солидарности закрутил его, заставив забыть об обязанностях по службе.

– Отставить, назад, прекратить, – заорали мы в три глотки, мельком заметив, что куда-то пропал Гребешков.

На наши команды никто не отозвался: драка зашла слишком далеко, и остановить ее могла сила, равная той, что участвовала в побоище, либо что-то страшное, мгновенно отрезвляющее. Раздайся сейчас, неважно на каком языке, крик «убили», и его поймут все, без перевода. И тогда ревущая куча рассыплется на сотню отдельных индивидов, обеспокоенных только тем, как быстрее покинуть это место.

Неприятный холодок страха вперемежку с чувством восторга, какие испытывают мальчишки перед тем, как очертя голову броситься в реку с обрыва, ощутил я, прежде чем потерял способность вообще что-либо ощущать. В последний момент мне вспомнилось предупреждение Шабанова о том, что «политработнику не пристало разнимать дерущихся, как босяку…». Потом наступил провал, и я ничего не помнил. Правда, временами я приходил в себя, но словно раздваивался. В эти мгновения мне казалось, что я сижу на втором ярусе коек и вместе с нейтралами с интересом смотрю, как обезумевший лейтенант растаскивает дерущихся, сам мало от них отличаясь… В одно из таких мгновений я увидел, что враждующие стороны раздвинулись, а я оказался между ними, не зная, к кому же на этот раз повернуться спиной: «свои» были и справа, и слева… В руках я держал палку, черенок от лопаты. Как она оказалась у меня, я не помнил, видимо, вырвал у кого-то, но расстаться с ней уже не захотел…

Окончательно я пришел в себя, когда Силин выдернул из моих рук черенок и стал закрывать им, как засовом, дверь клуба, но тут снаружи кто-то отчаянно забарабанил в дверь. Силин открыл. Там были Казарян и Гребешков. Казарян прошмыгнул мимо Силина к месту службы – к тумбочке, точнее, к месту, на котором она еще полчаса назад стояла. А Гребешков начал торопливо рассказывать, как помогал дежурному по части наводить порядок на крыльце.

Время разбрасывания камней прошло, пришло время собирать их. Страсти выплеснулись: «нейтралы» сползли со второго яруса вниз, участники драки разбежались, разошлись, расползлись по своим койкам, кроме тех, кто ходить не мог. Таких оказалось семеро. С оханием, аханием и ругательствами они под охраной Силина и с помощью десятка «нейтралов» отправились в санчасть.

Где-то пропал Шнурков, но я не стал его искать, нужно было закреплять успех, не давая враждующим сторонам опомниться.

– Строиться, рота, – рявкнул я как можно грознее.

Через четверть часа кое-как удалось выстроить в две изогнутые шеренги тех, кто двадцать минут назад готов был разорвать друг друга.

– Начинайте, – сказал я дежурному.

Тот раскрыл чудом уцелевшую книгу вечерних поверок.

– Младший сержант Алиев, – начал он, и тут по шеренгам прошел шум, я оглянулся. Из-за сдвинутых в угол кроватей, пошатываясь, выходил Шнурков. Он был без шапки и морщился, словно от зубной боли, однако каких-либо повреждений и крови на лице не было. Дежурный растерянно смотрел на меня, будто спрашивая: давать ли команду «смирно»?

Шнурков понял его, махнул рукой, мол, продолжайте, а сам уселся на один из уцелевших табуретов и стал слушать доносившееся с разных сторон «я». За моей спиной к ротному прошмыгнул Казарян с шапкой в руках.

После проверки мы уложили личный состав, дождались из санчасти потерпевших, перекинулись несколькими словами с активом, уточняя причины конфликта, выставили усиленный наряд, дополнив прежний двумя «нейтралами», и двинулись на поиски Козлова, которого на момент поверки в роте не оказалось.

На плацу нас встретил дежурный по части. Он с плохо скрываемым злорадством сообщил, что информировал о случившемся УНР и политотдел. Дежурный мстил за неприятные минуты, которые ему пришлось пережить на крыльце клуба.

Ни в ротах, ни в ДОСе, ни в известных нам сторожках, будках и кладовках, именуемых «бендюгами», Козлова не оказалось.

– Надо в котельной посмотреть, – сказал Силин. Шнурков утвердительно мотнул головой. С того времени, как ротный выбрался из-под кровати, он не произнес ни слова.

Три огромные бесформенные тени метались по стенам котельной – это огонь из топок отражал фигуры двух вольнонаемных кочегаров, игравших в карты на грязном засаленном столе, и Козлова, который неумело бросал совковой лопатой уголь в топку, отрабатывая ночлег.

– И здесь на тебе катаются, – сказал Силин. Он отвел Козлова в роту, а вернувшись, смеялся: – Детский сад. Он, видите ли, испугался. Как с такими в атаку ходить… наберут голышей в Красную армию…

Прапорщик сел на койку и собирался развить мысль о голышах дальше, но вмешался ротный.

– Ложись спать, – засипел он, – завтра нас рано поднимут…

И тут все догадались, почему молчал Шнурков. Ввязавшись в драку, он получил тумбочкой по голове. Тумбочка оказалась прочнее головы ротного и не развалилась… Ротный же получил большую шишку и… потерял голос.

– Голос в пятки ушел, – смеялся потом Силин.

– Не ушел, а вбили в пятки, – сипел Шнурков, нисколько не обижаясь, – скверное ощущение, признаться, будто голова ушла в грудь…

– Во, во, – ржал Силин, – и смотрела на мир сквозь решетку ребер…

– И какими-то толчками стала возвращаться на место, – не обращая внимания на подколы подчиненного, продолжал Шнурков.

Доспать до подъема нам, конечно, не дали: ночью приехало начальство и начались разбирательства. Больше всех досталось мне, так как я, в отличие от ротного, мог говорить.

Что делать, начальство устраивает разборки, чтобы «накрутить хвост», показать, что «мы ни хрена не делаем», а если бы делали, то ничего бы подобного не случилось. Вон у старшего лейтенанта Крона, говорило начальство, порядок в подразделении, драк нет, все по струночке ходят, а контингент у него тот же, что и у вас…

Через три дня голос вернулся к ротному, и я спросил, кто ударил его.

– Это моя тайна, комиссар, – ответил он, – ты человек в армии временный, юрист к тому же, тебе виновника подавай и наказание, а мне с ними работать… я знаю, кто меня ударил… и он это знает, и поэтому будет у меня самым дисциплинированным бойцом в роте, а ради того, чтобы иметь в роте на одного хорошего бойца больше, не то можно вытерпеть. Я тебе так скажу, комиссар, народ сейчас пошел злой, собака на собаке, шпана на шпане, но не такой крепкий, как раньше… лет пятнадцать назад. Когда на тебя еще и мундир не строчили, я уже с такими ухорезами работал, не приведи господи… они командирам выйти поговорить предлагали. Вот и представь: откажешься – авторитет потеряешь, выйдешь – в глаз получишь, тоже радости мало…

Ротный тяжело вздохнул: воспоминания всколыхнули в нем неприятные ассоциации – и продолжил:

– Таким, как ты, хорошо, ты вон какой здоровила, все девяносто, а я сейчас-то шиисят пять кэгэ, а в то время того меньше был, но спуску никому не давал, понимал: либо пан, либо пропал. Но я командир, я обязан заставить подчиниться себе – на том армия стоит. Ты – другое дело, ты комиссар, комиссаров любят, на них не бросаются, на «вшивость» не проверяют, выйти поговорить не предлагают. Так? Я правильно говорю?

– Наверное.

– Что значит, наверное. Тебе что, предлагали?

– Нет.

– Ну, то-то, – сказал Шнурков, почему-то рассердившись, – а то – наверное…

1
...
...
8