Читать книгу «Груз небесный» онлайн полностью📖 — Сергея Трахименка — MyBook.
image

Глава вторая

Опыт – великая вещь, и быстрыми ногами его не заменишь. То, что ротный делал за восемь часов, я не успевал за шестнадцать. Шнурков, словно предвидя это, рассказал перед отъездом анекдот о мастере, который пришел к клиенту ремонтировать телевизор. Мастер вскрыл у телевизора стенку, ткнул куда-то паяльником, и телевизор заработал.

– С вас десять пятьдесят, – сказал он.

– Как? – возмутился клиент. – За один тычок десять пятьдесят?

– Нет, конечно, – ответил мастер, – за тычок пятьдесят, а десять за то, что знаю, куда ткнуть.

Я не знал, куда нужно «ткнуть» в первую очередь, и дисциплина в роте стала падать. Личный состав почувствовал неопытную командирскую руку и, как говорят срочники, начал борзеть.

На второй день своего командирства я заметил, что в бригаде Тумашевского не видно Козлова, щуплого военного строителя весеннего призыва.

– Только что был здесь, – ответил на мой вопрос Тумашевский, – он с Володиным полы настилает во втором подъезде.

Я зашел в «штаб-квартиру» и поднял с кровати Силина. Тот почесал затылок, сказал: «Либо, либо…» – и ушел в засаду.

Через час меня разыскал боец из бригады Мамедова-второго:

– Тыбя старшина зовет, – сказал он.

– Вас, – поправил я его.

Он согласно кивнул и произнес, как бы извиняясь: Тыбя…

В комнате, понурив голову, стоял Козлов. Перед ним на табуретке сидел Силин, на столе красовалась бутылка водки.

– Вот, – не без гордости сказал прапорщик, показывая рукой не то на бутылку, не то на Козлова, – поймал на дороге из Мохового… у-у-у… алкаши…

– Погоди, – вмешался я, зная: если Силина не остановить, его черт-те куда занесет, – ты полагаешь, он сам в Моховое пошел…

– Да знаю, – ответил Силин. – Кто тебя за водкой послал, – сказал он, обращаясь к Козлову, – кто?

Козлов молчал. Старый бушлат, прослуживший в армии на несколько лет больше, чем его хозяин, пузырился на спине. С какого богатырского плеча достался он Козлову? И где это плечо сейчас? Наверное, уже на гражданке, а его бушлат, вместе со стройбатовскими традициями, до сих пор носит Козлов, торчащий из него, как черепаха из панциря.

– Ты что молчишь? Забыл, как семнадцатого в кочегарке прятался? – вышел из себя Силин. – А это началось с бутылки, с бутылки, ты знаешь…

– Знаю, – тихо говорит Козлов, и его прыщеватое лицо слегка розовеет.

– Дак почему сам в петлю лезешь? – уже спокойнее говорит Силин. – Кто? Володин?

Козлов переступает с ноги на ногу и продолжает молчать, но по тому, как он отворачивает голову и прячет глаза, ясно – Володин.

– Возвращайтесь в бригаду, – прерываю я этот бесполезный разговор, – и будьте потверже, вы же военнослужащий, защитник Родины… нельзя же в девятнадцать лет быть таким бесхребетным…

Мне хочется как-то поддержать Козлова, но других слов в моем командирском наборе нет, и я снова повторяю ему прописные истины о том, каким он должен быть, а затем говорю: «Идите».

– Есть, – вяло отвечает Козлов и некоторое время стоит, вспоминая, через какое плечо ему поворачиваться, наконец поворачивается через правое и уходит.

– Защитник, – говорит вслед ему Силин, – наберут молодежь в Красную Армию…

– Сходи к Тумашевскому и пригласи Володина, но осторожно, а то «спалишь» Козлова и володинские дружки ему «мозговок» наставят, – прошу я прапорщика, путая нормальную речь со стройбатовским сленгом.

– Обижаешь, комиссар, – отвечает старшина и идет искать Володина…

Володин – мосластый парень с лошадиной физиономией, имеющий в роте кличку «Костегром», стоит перед нами и криво на одну сторону улыбается, показывая коронку зуба из желтого металла и собственную неуязвимость. Володину – двадцать четыре. Со своим годом он не служил из-за судимости. На тыльной стороне его кисти синеет наколка – восходящее солнце и надпись «Сибирь», хотя к Сибири он никакого отношения не имеет: вырос в Орловской области, срок отбывал там же.

– Встань как следует, – рычит на него Силин. Чувствуется, что он решил повоспитывать Володина, отыграться за то, что тот дразнит его. Силин, когда волнуется, начинает заикаться. В обычной обстановке это не заметно, но Володин заметил, и на вечерних поверках, проводимых старшиной, слыша свою фамилию, отвечает, заикаясь, «й-й-й-а», а вслед за ним и друзья его Кошкин, Литвяков и Копач говорят «я» тем же способом. Силина это злит, и он начинает заикаться по-настоящему под злорадный смешок роты.

– Так, – продолжает Силин, – руки на место поставь, пяточки вместе, носки врозь – в «старики» метишь, а стоишь, как черпак без ручки…

Володин принимает подобие строевой стойки, продолжая, однако, криво улыбаться.

– Где был Козлов? – тихо, спокойно, почти ласково спрашивает Силин.

– А я знаю? – бурчит Володин.

– Где был Козлов? – говорит Силин, словно не слышал ответа подчиненного.

– Не знаю, я за ним не слежу… к собачьей работе не приучен…

– Выходит, я приучен, – почти ласково спрашивает Силин, – так?

Но Володина голыми руками не взять. Он делает вид, что не расслышал вопроса старшины.

– Так где был Козлов?

– Не знаю, только что рядом крутился, а потом пропал… ну я ему, салабону…

– Ты послал его за водкой? – прерывает володинские причитания прапорщик.

– Чуть чё, сразу я, – закрутил Володин, – он, чё ли, сказал?

– Если б он, – говорит Силин, прикрывая Козлова, – ты б уже рядом с «губой» был.

Здесь Силин перебрал, и Володин усмехается: знает, что гауптвахта далеко, да и кто его туда повезет – все заняты, а на другие взыскания ему наплевать, Чем можно наказать военного строителя, работающего в конце года по двенадцать часов в сутки и без выходных?

– Володин, – вмешиваюсь я, – и семнадцатое, и сегодняшняя водка твоих рук дело.

– Докажите.

– Не беспокойся, это не так трудно, как тебе кажется, докажем.

– Ага, это вы можете, – кривится Володин, намекая на мое юридическое образование.

– Станешь борзеть – будешь служить в другом месте, – говорит Силин.

– Чуть что, сразу «в другом месте», а я его не боюсь: я там уже был… там лучше, чем у вас…

– А тебя и не пугают, – строжится старшина, – разъясняют, чтобы потом слез не было… со мной не работали, не разъясняли, что молодежь обижать нельзя…

– Да нужны они мне… пусть живут, – тянет Володин, делая скучное лицо, показывая, что мы ему смертельно надоели…

Препирания в том же духе продолжаются, и ему понятно, что воспитательной беседы у нас не получилось.

– Идите на производство, Володин, – говорю я к неудовольствию Силина, который все еще не теряет надежды «поставить Володина на место», – и имейте в виду: этот разговор последний. – Хотя прекрасно знаю, что никакой он не последний и сколько еще будет таких разговоров.

Володин идет к дверям, а Силин, сердито посмотрев на меня, бросается вслед за ним. Я знаю, что в коридоре он прижмет Володина к стенке, поднесет к носу свой тяжелый кулак и скажет: «Я т-т-тебе не замполит, п-п-понял?»

– П-п-понял, – ответит Володин.

Future[4]

Веригин стоял у окна и ждал, когда из-за угла главного корпуса появится первый караул.

– Тух, тух, – глухо ухала колотушка большого барабана в оркестре, игравшем «Прощание славянки».

– Хрясь, хрясь, – раздавался одновременно с ней удар о мокрый асфальт плаца нескольких сотен сапог.

Развод караулов проходил вне видимости Веригина, но он ясно представлял себе идущих мимо дежурного по караулам сослуживцев, их четкие повороты головами после команды «равнение направо», их прижатые к бокам руки и знакомое всем, кто ходил в строю, ощущение такой же прижатой к бедру руки своего товарища.

Судя по времени, первый караул уже миновал дежурного и перешел на «вольно», вот он, а вслед за ним и другие караулы сворачивают с плаца, чтобы идти к спортивным площадкам, рядом с которыми их ждут крытые брезентом ЗИЛы. Вот оркестр прервал игру, это значит, что последний караул прошел мимо дежурного, а сам дежурный двинулся вслед за колонной, чтобы чуть позже дать команду «По машинам». Команда эта прозвучит минут через десять, и тогда вновь грянет «славянка», откроются зеленые ворота части и первым на улицу выедет уазик с синей мигалкой и сиреной, похожими на милицейские, за ним потянется вся колонна грузовиков с уезжающими на выполнение боевой задачи однополчанами Веригина. А сейчас из-за угла здания покажется первый караул…

– Рядового Веригина к командиру роты, – истошно кричит из глубины расположения дневальный свободной смены.

Веригин по-прежнему смотрит в окно, но первый караул почему-то задерживается.

– Оглох, что ли? – спрашивает его дневальный, стоящий у тумбочки, – к ротному тебя…

Веригин бросает последний взгляд на улицу, поворачивается и идет в канцелярию роты. Постояв какое-то время перед дверью, он открывает ее, делает шаг вперед и оказывается в крошечной комнате, где с трудом помещались стол, шкаф для одежды и несколько стульев.

В канцелярии находилось три человека, впрочем, если верить ротным острякам, не три, а два человека и один писарь. Писарь сидел за столом и с преувеличенным вниманием читал какую-то бумагу, делая вид, что визит Веригина его совершенно не волнует. Люди же, а ими были капитан и старший лейтенант, не сидели, а стояли. Старший лейтенант смотрел в окно, а капитан рассматривал вошедшего так, будто видел его впервые либо увидел в нем что-то новое. Капитана Веригин знал хорошо – это был его командир роты, неплохой в общем мужик, если, конечно, его не доводить до белого каления. Старлей был ему не знаком, но так и должно быть, поскольку тот не служил в полку, а был офицером другой части. Старлей продолжал смотреть с высоты третьего этажа на сквер, в котором молодые мамаши катали детские коляски, и появление Веригина, казалось, его не интересовало.

«Из дальнего гарнизона, – мелькнула в голове у Веригина мысль, как-то объясняющая поведение старшего лейтенанта, – изголодался по цивилизации…»

Веригин делает еще один шаг вперед, насколько ему позволяет пространство канцелярии, щелкает каблуками так, как это могут делать строевики, докладывает о прибытии.

Ротный не останавливает его, как обычно, выслушивает рапорт до конца. Веригин понимает, капитан дает ему возможность показать себя и произвести таким образом благоприятное впечатление на старшего лейтенанта. Но старшему лейтенанту не до строевой выучки Веригина: он весь там, за окном. Так, наверное, глядят на свободу люди, вырвавшиеся из тюрьмы на несколько часов.

– Вот, Дима, – между тем произносит ротный, дружеским тоном, не принятым в обычном обращении офицеров части с подчиненными, – поедешь со старшим лейтенантом… Ты не переживай особенно. Ну не получилась у тебя служба здесь, надо сделать так, чтобы она получилась в другом месте… Иногда полезно немного обжечься… Сам знаешь. Суворов говорил, что за одного битого двух небитых дают… Документы твои у сопровождающего, поедешь с ним, понятно?

– Так точно, – почти кричит Веригин и достигает цели. Старший лейтенант отрывается от окна и смотрит на него, правда без особого интереса.

Веригин же в свою очередь смотрит на старлея, и тот ему не нравится. Однако Дима не может понять почему, то ли из-за брезгливого высокомерия на лице, то ли от непривычных эмблем и черных петлиц на шинели.

«Соляра[5], – думает о старлее Веригин, – что такие понимают в службе и людях…»

– Вопросы к рядовому Веригину, – обращается к старлею командир роты, и даже писарь отрывает глаза от бумаги и с любопытством смотрит на старшего лейтенанта, надеясь узнать его реакцию. Но тот не опускается до вопросов к рядовому Веригину.

– Пять минут на сборы, – говорит он и снова поворачивается к окну.

Через четверть часа Веригин в сопровождении старшего лейтенанта вышел из расположения батальона. Возле спортплощадок уже никого не было: машины уехали, и даже оркестр успел уйти в свое расположение.

«Не проводил ребят в караул», – пожалел Веригин, и сердце его сжалось.

Когда они миновали КПП и вышли на улицу, старлей оглядел Веригина с ног до головы, словно оценивая, и, оценив, заявил:

– Пойдете впереди меня, и чтоб без шуток, шагом марш…

«Пижон», – мысленно обругал сопровождающего Веригин.

Сам он почти год служил в армии и прекрасно знал такую породу офицеров, чаще всего нестроевиков. Впрочем, кого еще могут послать за одним бойцом, как не офицера, не загруженного службой, то есть не имеющего в своем подчинении «любимого личного состава».

Под «конвоем» сопровождающего Веригин добрался до Ярославского вокзала. Здесь старший лейтенант долго смотрел расписание электричек, шевелил губами, записывал что-то в записную книжку, а потом приказал Веригину следовать в зал ожидания. Там они уселись на желтые пластмассовые кресла и Дима заметил, что взгляд сопровождающего и все его поведение стало не таким строгим и официальным, как раньше. Старлей даже предложил ему закурить. Но Веригин отказался, и не потому, что не курил, – баловался в последнее время и даже носил при себе пачку сигарет, для возможного установления контакта с себе подобными, а потому, что не было искренности в предложении сопровождающего, значит, это была подачка, а на подачки, уважающие себя военнослужащие бросаться не должны.

Видя, что Веригин не клюнул на предложение, старлей тоже не стал курить и попытался найти подход к нему по-другому.

– Слушай, – сказал он, – как тебя зовут?

– Никодим, – ответил Веригин, а про себя обозвал старлея идиотом, ведь контакт можно было установить еще в канцелярии или, на худой конец, по дороге на вокзал, а не тогда, когда офицеру что-то от него понадобилось…

– Никодим, – повторил вслух сопровождающий, – а ты не врешь?

– Я никогда не вру, – заметил Веригин.

– А почему тебя командир роты назвал Димой?

– Козе понятно, – ответил Веригин, – сокращенный вариант имени… Дима – значит Никодим, как Мила, к примеру, – Людмила, а Лина – Ангелина…

– Вот как, – удивился старлей, и сделал это настолько неискренне и неестественно, что Веригин еще раз убедился: вся внимательность сопровождающего имела под собой некий скрытый смысл, который вот-вот должен был проявиться. Так оно и вышло.

– Послушай, Дима, – начал старлей, – мне тут в одно место забежать надо…

– Святое дело, – ответил Веригин, не дав сопровождающему договорить, и неожиданно для себя понимающе ухмыльнулся.

Ухмылка испортила дело. Выражение лица старлея мгновенно изменилось, в глазах его мелькнул праведный командирский гнев, и он произнес сквозь зубы:

– Ладно… Переходим в зал для военнослужащих…

Пока шли к залу военнослужащих, Веригин несколько раз пожалел, что поступил столь бестактно. Но сделанного не воротишь, да и не извиняться же за какую-то ухмылку. Однако он все же попытался установить со старлеем если уж не добрые, то вполне нормальные, по армейским меркам, отношения.

– Поезд у нас когда? – спросил он дружелюбно, объединяя словом «нас» себя и сопровождающего.

– Разговорчики! – ответил старлей. Из чего Веригин понял, что контакта с сопровождающим у него не получится.

...
8