Приплыли

Сергуля стоял на носу второго струга, входившего в устье реки Свияги. Была середина мая, и на северных склонах Услонских холмов еще лежал снег, но ветер, смешанный с дымным запахом от пала травы, был уже приятным, даже ласковым. После долгих осенних и зимних месяцев, проведенных на строительстве бревенчатых сооружений под Угличем, почти вслед за ноздревато-серыми льдинами, по большой воде отправились вниз по Волге подмастерья и рабочие Александра Ивановича Мологи. За их судном шли бревенчатые плоты – будущие первые башни и церковь на Круглой горе. На первом струге, шедшем под прямым парусом, силуэтами выделялись статные фигуры князя Серебряного и его верного богатыря Фуфая. С ними, Сергуля точно знал, плывет монах Макарий из Троице-Сергиевой лавры, а с ним два молодых послушника – почти ровесники Сергули, Петя и Федя. На третьем струге, плывшем позади, в полный рост стоял мурза Аликей Нарыков, и весь корабль этот, включая гребцов, был заполнен вооруженными казанскими татарами, состоящими на службе в Москве.

Струги подходили к самому пологому месту Круглой горы, единственному пятачку, где можно было выйти на землю во время половодья.

– Хорошо, деда! – протянул Сергуля, не узнающий и, в то же время, узнающий свияжские места.

– Чего же хорошего? – отвечал Молога, нахмурив брови. – Мужиков на берегу мало! На горе кусты да перелески торчат, бугры не сровнены! Это ж мы не успеем к приходу больших плотов!

– А я не про то, дедуля! Вокруг-то хорошо! Вспомнить, как тут зимой давешней было – жуть же берет! А сейчас – тепло, водица вокруг, гора Круглая – что остров в окияне! Ой, смотри, дядя Вася на Маруське по берегу гарцует!

На берегу и правда стрелецкий сотник Василий, готовый к встрече князя, одной рукой давал указания, другой держал под уздцы свою рыжую кобылу. Рядом прядали ушами и подергивали лоснящимися в закатном солнце спинами два оседланных вороных мерина для князя и для ожидавшегося хана Шах-Али. Первым на берег, вернее, в мелкую воду легкого прибоя, выпрыгнул Стрижок, который стосковался в дальней дороге. Сергуля упросил деда не оставлять пса в Угличе, и теперь Стрижок, тряся висячими ушами, был вполне доволен и вился под ногами.

– Здравия желаю, княже! – воскликнул Василий, вытянувшись в струну у морды своей лошади. Князь Серебряный, спрыгнувший на берег, не ответил на приветствие, а быстро вскочил в седло и, уверенно причмокнув и тронув коня стременами под бока, начал подниматься вверх по склону, давая по ходу указания Фуфаю, оседлавшему второго мерина.

– Здоров, Александр Иваныч! – шагнул навстречу спускающемуся мастеру Василий. – Здорово, Сергулька!

– Здравствуй, Василий! – ответил Молога. – Как добрались?

– Так мы от Нижнего с полком Серебряного шли на Васильсурск, потом прямиком на Медведково. Полк там стоит, с запасом лошадей, с пушкарями и пушками, с фуражом – в общем, как надо. Медведково не узнать! До пяти десятков изб насчитал, курами-гусями, крупным скотом разжились переселенцы-то. Мужиков сюда согнал на работы, землянки тут устроили с запасом и печь для варева, для прибывших тоже. А вы как-то?

– А мы идем по большой воде, да малыми плотами. Где сам командовал, как сбивать, что с чем – то на воду спускать, то с нами идет. Вон там! – Мастер обернулся, показывая на подходящие с заката плоты. – А что без меня пустили, то застряло у Глебова, на мелях. Пока дождались прибавления воды, потеряли три, а то и пяток дней. А ведь спешить надо!

– Спешить надо, это точно, Иваныч! – подтвердил непохожий на себя серьезностью Василий. – Вы, мастера, поспешайте за князем, он суров что-то! А я дождусь третьего струга – и за вами. Это же Шигалей-хан на третьем? Эй, на струге! Где Шигалей? – сложив руки рупором, крикнул Василий. Судно подошло довольно быстро и рядом с двумя предыдущими ткнулось в мелкую гальку.

– Мурза Аликей Нарыков с тремя десятками охраны! – представился молодой татарин с тонкими усиками, переходящими в тонкую же ухоженную бородку.

– А где хана потеряли? – не унимался Василий.

– Добрый воин! Пресветлый хан Шах-Али изволил отбыть пешим путем через Рязань. Старой дорогой на Великий Булгар. На Итиль – на Волгу должен он выйти со своим касимовским войском и полком боярина Микулина возле Тетюшской засеки. Оттуда и пойдет, как подобает хану, вступать на престол!

– Ну ясно! Шигалей пойдет на кресле сидеть, меды распивать, а воевода Семен будет его от ногайцев с тыла прикрывать! – пробурчал Василий под нос.

– Ты что-то сказал, богатырь? – окликнул его мурза Аликей. – Одолжи-ка мне лошадь, храбрый воин!

– Не одолжу! Сам на службе! Сбор на холме, поспешайте! – сказал недовольно стрелецкий сотник и направил свою Маруську в гору.

Длинный майский день уже повернул к закату, а князь Серебряный еще только начал давать указания. В кругу внимающих официальной части приказов стояли и Молога с Сергулей.

– Волею государя Московского, великого князя и царя всея Руси Иоанна! – объявил Серебряный. – Как было указано в году семь тысяч пятьдесят восьмом от сотворения мира, в феврале месяце нашим государем основывается крепость, нарекаемая Ивангород. Первым строением быть церкви во имя Святой Троицы! – Князь перекрестился троекратно. – Зодчему мастеру Мологе церковь сотворить немедля, прихода дьяка Выродкова не дожидаться. Под началом инока Макария… батюшка Петр, иди сюда. И ты подойди, зодчий. Разметить крепостным способом землю от церкви и до бровки под подворье Троице-Сергиевой лавры. Немедля огородить и стенами начать строиться здесь, по длинной стороне. Ворота дубовы ставить здесь… – князь показал рукой, – и здесь запасные. Внутри стен ладить избу для братии да учесть, что иноков и послушников больше прибудет. Для трапезы избу. Для склада зелья и ядер. Кузницу поставить за оградой, там же конюшни с левадами. С тобой, зодчий, пока все. Приступай поутру!

Батюшка Макарий! – обратился князь к святому отцу. – Поскольку грамоте разумеешь ты и два твоих послушника, бери на себя труд переписать приходящие Волгой орудия и припасы. Их будет много. Теперь ты, Фуфай, и ты, сотник, как тебя..?

– Василием кличут! – выпалил Василий.

– Ну вот, Василий. Ты бери к своей сотне еще одну сотню из моих нижегородцев, и всю Круглую гору окружить. Чтобы муха не пролетела ни туда ни сюда. Как сыроядцы заявятся, а куда они денутся – заявятся, с ними так: шаманов без вопросов топить в Волге. Кто креститься не захочет – тако же в Волгу.

– В Свиягу, князь-батюшка! Свияга тут, куда указываешь! – подсказал подобострастно оказавшийся тут лесной князек Муркаш.

– А, ты тут уже, Муркашка! – рявкнул Серебряный. – Того, кто умнее князя себя казать станет, того топить в Свияге!

– А кто милости будет просить, под руку русского царя встать – того как? – бухнулся на колени Муркаш.

– Кто добром придет, того к отцу Макарию. Я же обещал тебе той еще зимой, Муркаш. В Волге… тьфу, да хоть в Свияге покрестят вас, клички лесные свои забудете – именами благообразными нарекут. И работать, как православным заповедано, во славу Божию.

– Истинно так, – закивал головой отец Макарий. – Собери-ка ты, лесной человек, своих хоть вон там, у крутого берега на той стороне. Туда сам своих шаманов-берендеев приводи. Там глубоко должно быть, там все наказы князя Петра и исполним. А чистые душой, принявшие Бога в сердце, оттуда сюда переправятся. Верно, князь Петр?

– Вернее некуда, отец. Тут на Круглой горе уже только православные быть должны! – согласился Серебряный. – Теперь ты, Фуфай. На подготовку один день. Паромы через Волгу для пеших и конных чтобы по Горной стороне у Гремячего ключа стояли. Пощупаем казанских посадников, пока защитнички не подошли, должки раздадим. Ступай, оповести все стрелецкие и конные приборы.

– Слушаю, господин. Все будет как наказано! – тихо сказал Фуфай и с легким поклоном удалился.

Все разошлись обустраиваться и на ужин, а Сергуля с дедом пошли на противоположный конец острова. С высокого обрыва, куда только хватает глаз, видны были излучины и плесы реки, залитые водой луга, превратившиеся весной в целый архипелаг маленьких островков.

– Свияга! – протянул Сергуля. – Дед, а Свияга это от того, что вьется и свивается, как большая змейка?

– Может, и так. А может, от названия маленьких уточек, которые наверняка в этих местах гнезда себе строят. Уточки такие, они и у нас в Напрудной водятся, свияги.

– Дедуля! А куда дальше течет эта Свияга?

– Не куда, а откуда. Текут они с Волгой рядом, да с разных концов. А тут встречаются.

– Дедуля, ну ты не сердись! – Подросток заглянул деду в глаза. – Ты мне дорасскажи про мамку с бабулей. Ну посекли их крымцы, да? Обеих разом? А вот на могилках-то годики разные стоят. Значит, не разом? Ну, скажи уже один раз, и отстану!

– Скажу, скажу! Взрослый уже, раз спросил – и ответ сдюжишь. – Молога закурил. – Мамку твою, дочь мою Елену, крымцы не посекли. И меня, вишь, не тронули, хотя я с топором на них один вышел. Приглянулась Елена знатному крымцу, забрали ее. А потом отбили. Полк князя Горбатого осенью того же года под Тулой с крымцами сошелся, разбил их и полон наш забрал, по домам пустил. Елена вернулась в Напрудную с тобой уже, ну то есть ты в животе сидел. Тебя на свет родила, а саму Бог прибрал. Намучилась она. Вот потому и разница в годках на могилках-то.

Сергуля стоял как пораженный молнией.

– То есть, дедуля, ты скажи. Папка мой нехристь, что ли? Басурманин?

– Главное, сынок, ты у меня есть. Хороший, умненький, рукастый. Крещеный как положено. Чего еще надо? Ну пойдем еще посмотрим. Помнишь, царь Иван зимой той указал тут вот ставить обитель в честь Пресвятой Богородицы. Памятлив царь, сказывают, значит, обитель будет стоять. Каменная.

Всю ночь Сергуля не спал. Его душили обида и злость к захватчикам.

– Чего не спишь, братец! – спросил Сергулю шепотом монашек Федя. Они ночевали в одной землянке.

– Федь! А тебе не обидно, что наши полки князь поведет на врагов, а мы с тобой будем тут просиживать. Ты писарем, я подмастерьем. Не обидно, а?

– А чего ты можешь сделать-то? Мы же не воины.

– Ну, а чтобы воином стать, чего нужно, как думаешь? – не унимался Сергуля.

– Хорошо бы пику или саблю иметь. Лучше пику, наверно. А лучше и саблю, – прикидывал вслух Федор. – Да где взять-то?

– Завтра дед меня на кузню посылает, двух рабочих с собой, наверное, даст. Гвозди, петли, переметы железные понесем. Ты с нами давай. Я тебя кликну. Я пока с кузнецами буду говорить, ты тисни там пару копий, а если повезет, и саблю. Они же там оружие правят.

– Что ты, это же воровство!

– Так ты же не себе для наживы, врагов же бить! – уверенно сказал в голос Сергуля.

– Тише ты! – шепнул Федя. – Ладно, завтра зови. Пойдем на кузню, а там посмотрим.

Будущие воины легли спина к спине, укрылись большим куском мешковины и заснули.

Утро было пасмурным. Моросил дождик, и с воды тянуло влажно и тиновато. На Круглой горе шла разметка земли под сооружения Троице-Сергиевского подворья. Несколько рабочих с топорами и ломами корчевали пни и коряги. Место под Троицкую церковь было свободно, и тут Александр Иванович вовсю командовал двумя дюжими подмастерьями, которые наматывали на локти веревки, потом разматывали, ходили с гигантскими треугольниками и выкрикивали понятные только им и Мологе меры длины в локтях и вершках. По склонам холма десятки мужиков устанавливали жерди и брусья, по которым предполагалось потом закатывать наверх бревна, прибывающие плотами. Как поток муравьев по весенней черемухе шли по Свияге лодки разных размеров от Круглой горы к Медведкову и обратно. Чтобы не было мешанины на реке, ближе к середине установили бакен на якоре, и бакенщик на плоскодонке крутился около него, поддерживая огонь в масляной плошке с колпаком. Сергуля, проспавший как положено по такой погоде, крутился возле мастера.

– Дедуля! А давай я с рабочими в Медведково съезжу, а?

– Что ты там забыл? – не оборачиваясь и не отрываясь от работы, спросил Молога.

– А вот гвозди, скобы нам нужны. Я привез бы!

– Гвозди нам не нужны, на деревянных шпонках будем работать. Скобы пока тоже не нужны. Пока разметка идет, потом сваю забьем на пробу, чтобы землицу почувствовать. Не к спеху скобы.

– Ну а я пока там в кузне бы все обговорил на потом! – канючил Сергуля.

– Да не морочь ты мне голову! – обернулся наконец на внука Александр Иванович. – Вот моток веревки, бери. К этому колышку привяжи и мотай вон до того, где Костя стоит. Там привяжи и на угол отматывай, вот сюда. Ну, давай! Эй, Константин! На десницу поправь, натягивай ровно! – продолжил свое дело мастер и на уловки внука не купился. Сергуля понуро, приподняв острые плечи, под холодным дождиком поплелся в дальний угол будущей церкви, разматывая веревку.

– Ну че, не пустил тебя дед? – случился вдруг рядом монашек Федор.

– Не пустил, – буркнул Сергуля. – Не нужны нам гвозди, нужно вот ходить с веревкой по грязи.

– Я вот чего подумал! – Федя заговорщицки наклонился к уху Сергули. – В стрельцы нас не возьмут, точно. Там все на подбор, друг друга знают в строю. Да и кафтана под полковой цвет не подберем. А вот я намедни слышал, как княжеский Фуфай черемисскому князю Муркашу втолковывал, чтобы он проявил если не удаль, то верность. Чтобы согнал с окрестных деревень разный народец, без спросу и разбору. Всем им выдадут оружие, это верно знаю.

– В одном отряде с инородцами? Как-то страшно, признают за русских да прогонят! – Сергуля пожал плечами и сделал на лице маску недоверия.

– Кто там разбирать будет?! Шапку на глаза поглубже надвинь да не вылезай вперед. И вообще, кто первый хотел идти на казанских?

– Я хотел. Хочу. Когда идем-то?

– В ночь сегодня. Сбор на той стороне реки будет, это мне старец сказал. – Хочешь, отпрошу тебя у деда? – осмелел вдруг Федор.

Сергуля задумался.

– Нет, не надо. Не отпустит все равно. Уходить надо по-тихому.

Под вечер, когда мастера и подмастерья уж ополоснули свои миски и ложки после ужина, мастер Молога вместе с бригадиром Костей и двумя старыми плотниками прикидывал что-то у костра. Рассуждали, что срублена церковь «в чашу», хотя велено было по-другому. О длине трапезной, перевязке с восьмериком. Сергуля сказал деду, что, мол, идет к отцу Макарию помогать, что было чистой правдой. Монах вместе с двумя послушниками грузился в лодку со всем необходимым, чтобы через пару дней на противоположном берегу организовать обряд крещения. Туда же были с утра отправлены несколько плотников, чтобы срубили для этих нужд подобие охотничьей заимки и часовенку. Когда Сергуля прыгнул в лодку после погрузки, Макарий, конечно, поинтересовался, куда это он с ними на ночь глядя. Но Сергуля с готовностью схватился за весла, а Федор коротко пояснил, что, мол, отрок добровольно помогать вызвался. «Ну храни тебя Господь», – перекрестил Макарий Сергулю и улегся подремать на носу.

К ночи на поляне между двух отрогов холма собрались сотни две мужчин, разные по возрасту, росту, одежде. Было очевидно, что люди эти не держали в руках более кровопролитного оружия, чем туесок для сбора грибов и ножик для пускания сока у берез. Собравшуюся, гудящую нечленораздельно толпу кольцом окружили стрельцы с пищалями и бердышами. В свете костров были видны две конные фигуры: князек Муркаш и старший дружинник князя Серебряного Фуфай.

– Народ лесной и луговой! Слушай! – обратился к стоящим неровно Фуфай. – Не храбрости, но верности ждет от вас князь! Явите верность Московскому великому государю, и будете пожалованы милостями. Каждому шубу дарует царь, князя вашего Муркаша в Москве привечать будет. Покажите себя в бою с казанцами, и жизнь ваших детей под рукой Москвы будет спокойной и сытной. А вы награждены будете деньгами богато! У паромов получите оружие!

Муркаш кивал в такт короткой речи Фуфая, а по окончании сказал несколько слов по-своему, развернул коня и дал рукой знак всем следовать за ним. Сергуля и Федя, наблюдая за всем этим со стороны, поняли, что если и смешиваться с этим нестройным войском, то только сейчас. Пригнувшись, они пробежали вдоль кустов и там, где круг стрельцов был неплотен, быстро протолкались через двух-трех человек, оказавшись как бы не с самого края толпы. Через короткое время, по началу движения стрельцов, люди тронулись в путь. Им предстояло под бдительной охраной пройти с десяток верст, спуститься к тому месту, где в Волгу ронял свои хрустальные воды Гремячий ключ и на паромах-плотах переплыть на сторону Казани.

Уже светало, когда усталая молчаливая толпа добрела до места. Когда стрелецкие десятники прокричали: «Отдых!», все разошлись, а многие повалились на траву. Сергуля достал из-под душегрейки флягу, вынул пробку и начал набирать ключевую воду. Федор пил воду, зачерпывая из ручья двумя ладонями, а многие из лесных людей просто легли животами на волжский бережок и пили воду из реки, сплевывая попавший в рот песочек.