Сергей укрыл десятилетнего ребенка одеялом, стащил с него шапку и поцеловал роговые наросты на лысой голове – то, что отличало Ярослава от сверстников, – и поднялся. Сегодня у мужчины есть дела. Надо срочно явиться на внеплановую планерку к главе Юрьева – Панову Юрию Сергеевичу, у которого была схожая семейная ситуация. Сергей помнил его умершую от рака жену, а вместе с Громом помогал доктору избавить Митяя – его сына – от лишних, шестых, пальцев на руках.

– Спи, родной, я никогда не дам тебя в обиду, – сказал Сергей и вышел, прикрыв ржавую металлическую дверь из прутьев. Она лишь тонко-тонко скрипнула.

Как только шаги отца стихли вдали, а потом заскрипела наружная калитка, через которую жители покидали катакомбы и выходили во внутренний двор Михайло-Архангельского монастыря, Яр открыл глаза и некоторое время лежал, прислушиваясь. Тишину нарушал лишь храп, доносившийся из смежной комнаты. Жители катакомб давно стали соседями, когда после Войны заселили один длинный подземный коридор со смежными клетушками, так как в самом монастыре места для жилья почти не было, если не считать Михайло-Архангельского собора, который занял отец Михаил, и здания мужской семинарии, где обосновался Воевода со своей охраной. Трехметровой ширины коридор с аркообразным сводом скрывался под древним крепостным валом, окружающим четырехметровые стены Юрьева. От коридора отпочковывались симметрично друг другу помещения из кирпичной кладки, где и разместились семьи выживших. Хоть места не хватало и было тесно, но зато жили дружно. В одной комнатушке сосуществовали по две или три семьи, отгородившиеся друг от друга занавесками.

Мальчик слушал тьму: частенько до этого кто-нибудь ее нарушал. Либо проснувшиеся дети бежали в отхожее место, либо матери успокаивали своих чад, либо старики бормотали во сне. Иногда причитала какая-нибудь старушка, оплакивая погибшую дочь или сына, привидевшихся во сне. Сейчас же было как никогда тихо. Лишь где-то недалеко пищала мышь. Мальчик повернул голову к занавеске, разделяющей комнату на две, и понял, что Тимофей Иванович – старичок, разделяющий с ними жилье, спит. До Яра доносилось тихое посапывание.

Пора.

Ярослав встал с кровати и отыскал вязаную шапку, положенную под подушку отцом, и с удовольствием натянул ее на лысую голову. Он старался никогда не снимать головного убора, лишь отец пытался вытравить у мальчика эту привычку, но не понимал, что шапка для пацана – средство, с помощью которого он скрывал свое уродство и с помощью которого отгораживался от мира, что его невзлюбил. Яр не собирался от нее отказываться. Она была для него защитой от недоумков, которые осаждали паренька каждый день. И чем меньше они станут лицезреть голову Яра, так сильно отличную от их, тем меньше маленькие издеватели будут вспоминать об уродстве мальчика.

Фиг им всем!

Ярослав сжал кулаки, вспоминая сегодняшнюю обиду, когда Митяй – чертов дебил! – обозвал его паршивым недоразвитым козлом, а остальные дети хором заблеяли, поддержав заводилу. «Никакой я вам не козел, уроды!» – прошептал мальчик и залез под кровать. Там он нащупал мешок, куда вот уже несколько месяцев складывал все самое необходимое, готовясь к походу. Этой весной он твердо решил убежать из Юрьева, подальше от этих… этих… Мальчик так и не смог подобрать нужного слова.

– Бе-е-е! Бе-е-е! Бе-е-е! – тихо передразнил обидчиков раздосадованный Яр. – Бараны и овцы! Стадо!

Он раскрыл вещмешок и еще раз пересмотрел содержимое, которое собирал несколько месяцев по всему Юрьеву. Тут были: маленький котелок, успешно стянутый с кухни, когда повариха отвлеклась; десятиметровый моток веревки – пришлось незаметно снять занавеску в дальней комнате у совсем дряхлого деда Николая, когда тот спал; немного отмотанной лески с крючками, что выделил Семен Васильев, промышлявший рыбной ловлей в Колокше; сухая вата и кремний в целлофановом пакете – непременно придется разжигать костер, не сырой же есть рыбу; и самым ценным в коллекции был здоровенный для мальчика армейский нож, широкое и острое лезвие которого внушало Яру уважение. Пацан хотел стыбрить еще и пистолет с луком и стрелами у Санька из стрельцов – защитников города, но мужчина так сильно переволновался, когда обнаружил пропажу ножа, что Ярослав передумал. Он и так весьма подвел человека: Саньку́ еще и за нож взбучка будет, ведь все оружие выдавалось заступающим на смену бойцам и находилось на строгом учете у главы Юрьева – дяди Юры Панова, отца противного Митяя.

– Бе-бе-бе, урод! – вновь пробормотал Яр, вспомнив про обидевшего его мальчика.

Он присел на дорогу, и вдруг, вынув из-за пазухи старый, пожелтевший, но чистый листок и карандаш, написал:

«Па! Я так болше не магу! Ухажу искат другую жызнь и других человек. Они со мной будут лучше водится. Я лублю тебя. Твой сын Ярик.»

Еще раз перечитав и убедившись, что ошибок нет, Яр сложил из листка кораблик и поставил его на прикроватную тумбочку, чтобы было видно с порога. Мальчик еще немного посидел. На улице давно спустилась ночь, поэтому Ярослава очень сильно тянуло в сон, веки налились тяжестью и каждый раз норовили опуститься, но ребенок не давал им, с усилием разлепляя. По телу разлилась истома, и пацан стал медленно заваливаться на бок, погружаясь в сладостную негу здорового сна, но вдруг осознал, что сейчас уснет, и план побега придется отложить, поэтому Яр пересилил себя и вскочил на ноги. Сжал до хруста кулаки, замотал головой и несколько раз открыл и закрыл глаза, прогоняя сон.

Нет уж! Чтобы все получилось, нужно действовать! И Ярослав, подхватив рюкзак, вышел из комнатушки, слегка скрипнув решеткой, заменяющей дверь.

Стены монастыря остались далеко позади, и даже лампочки, висящие по периметру, исчезли из поля зрения. Ярос, улучив мгновение, когда Семен Васильев, дежуривший в эту ночь на северной башне, отвлечется на бросаемые мальчиком маленькие камушки, открыл тяжелую дверь (она всегда запиралась на щеколду, ведь еще не было безумцев, готовых выйти за городские стены в одиночку ночью) и выскользнул из города. Потом Яр перебрался через плотину, за которой соорудили водное колесо с каким-то механизмом, дающим Юрьеву электричество. А дальше у мальчика заканчивались любые знания о месте. С башен эта территория не проглядывалась, а посему в памяти Ярослава не сохранилась. Теперь придется идти в кромешной темноте и навскидку.

– Да уж, – пробормотал мальчишка. – Надо было свистнуть и фонарик.

Но теперь уже поздно. Вернуться, значит – продуть. Продуть Митяю и прихвостням, проиграть самому себе и навсегда принять то, что все твердят Яру каждый день: он урод, и никогда не станет человеком, как бы ни пытался.

А тьма давила на нервы. Сначала ребенок застыл, не в силах двинуться с места, не в силах заставить себя сделать хоть шажок в сторону полнейшей свободы, где он будет один на один с жизнью, такой желанной и такой несбыточной. Ведь в Юрьеве не жизнь, а сплошное прозябание. Не ходи туда, делай только это, а если ты урод, то вообще постой в сторонке от общественной жизни – тебя даже сверстники будут обходить, завидев издалека, чтобы, не дай бог, не стать похожим, не заразиться вдруг твоим уродством. А ведь это так легко… заразиться. Надо просто начать общаться с Яром, и тогда тебя заклеймят постыдным «друг урода» или «уродец урода», и будет очень трудно вернуться к тем, кто тебя клеймил. Они станут всячески унижать и травить заблудшую душу, выбравшую другую сторону, то есть Яроса.

Год назад уже такое случилось.

Леночка Новикова, эта маленькая, худенькая, но источающая жизнерадостность девочка, не приняла правила игры, за что и поплатилась. Она наперекор обидным прозвищам и упорному желанию Яра отгородиться ото всех, словно липучка приклеилась к мальчику и не отходила от него ни на шаг, как бы он ни пытался Новиковой объяснить, что водить с ним дружбу очень плохо. И команда слишком остроумных и язвительных скоморохов не заставила себя ждать. Лену то тут, то там встречали мальчики и девочки. Они обзывали ее ужасными взрослыми словами, толкали, били исподтишка, а в итоге кто-то из маленьких чертенят подсыпал девочке что-то в еду. Да мало ли что? Тут и выдумывать не надо: это мог быть и комок простой земли, а мог быть и кусочек вещицы умершего от неизвестной болезни человека. В общем, слегла скоро Лена с ужасной лихорадкой, которую даже врач определить не смог. А через три дня умерла, высохнув, будто мумия.

Мальчик винил в ее смерти себя, и когда при встрече Митяй посмел сыронизировать на счет нелепой смерти Леночки, тогда-то Яр и подрался с сыном Воеводы первый раз, не потерпев презрительного отношения сверстника к светлой памяти подружки.

С тех пор за урода и мутанта Яра взялись с тройным усилием и не давали мальчику прохода, хотя с этим он и так давно смирился и старался не подвести лишний раз отца. А буквально вчера его подловил Митяй с пятью парнями постарше и принялись издеваться, не выпуская из импровизированного круга, всякий раз отталкивая Ярослава внутрь, повторяя раз за разом обидные прозвища и недетские ругательства. Потом Митяй обозвал его козлом, а остальные заблеяли, как стадо коз, отчего Яру стало почему-то так досадно, что он разозлился и оттолкнул стоящих на пути, а потом возвратился домой, уткнувшись в дальнем углу в собственные коленки. Он устал от злости, словно комок ядовитых змей заворочался внутри, нечто огромное и ужасное распирало теперь мальчика, и он боялся, что это зверь. Тот зверь, который частично уже вырвался наружу. Ведь роговые наросты неспроста росли на голове. Они были частью какого-то другого Яра, до поры до времени спрятанного, как и злость, глубоко внутри. Поэтому мальчик и ушел. Ведь если зверь вырвется на волю при людях, то будет катастрофа! И для мальчика, и для отца. А может и для остальных…

Яр упрямо сжал губы и, вытянув вперед руки, пошел вперед. Мальчику казалось, что он очутился в невероятном, несуществующем месте, где кругом лишь холодная чернота. Сколько Ярослав ни старался, сколько он ни напрягал зрение, но кроме тьмы – ничего. И ребенку невдомек, что в летние безлунные ночи, особенно когда тучи скрывают небо, всегда так. Только тьма вокруг, нарушаемая лишь звуками природы, но сегодня мир, казалось, погрузился в особенную тишину, потому что мальчик вообще ни черта не слышал. Ни воя серых падальщиков, ни тихого шелеста травы от охотящегося кошака, ни шума листвы. Словно вокруг и сама природа замерла, вслушиваясь, как малец куда-то крадется, будто жалеет его и своей тишиной призывает одуматься и вернуться к отцу.

Но дети не могут долго оставаться в темноте и одиночестве, как бы им этого ни хотелось. Прошло несколько длинных, прямо бесконечных минут, и Яр с ужасом понял, что заблудился в нигде.

«Нет такого места», – мелькнула грозная мысль, но внутри тот ужасный зверь вдруг весь сжался от страха, съежился от ужаса и попытался сбежать, оставляя Яра наедине с собой.

«Стой», – только и успел подумать Ярослав, а того неукротимого зверя и след простыл.

Тьма сомкнулась, обхватив холодом и сковав страхом. Безмерное нигде вдруг расширилось до размеров вселенной, и там, где раньше звезды или луна бежали по ночному небосклону, осталась лишь холодная темень неизвестного черного мира. Даже город куда-то растворился в пустоте пространства, и мальчик почувствовал, что падает, внезапно лишившись опоры и всего того, что удерживало в жизни. Непроницаемой черноты бездна разверзлась под ногами. Ничего не осталось. Совсем.

Только первобытный дикий страх выскочил откуда-то изнутри, заставляя мальчика в панике все сильнее размахивать руками в надежде хоть за что-то зацепиться. И он схватился руками за твердую поверхность и кое-как подтянулся. А потом Ярослав долго-долго сидел один в темноте на неимоверно маленьком клочке асфальта и боялся пошевелиться, иначе опять сорвется в бездну и вновь станет падать в безграничную неизвестность. Как упал и исчез его рюкзак. А в голове одна за одной бежали печальные мысли:

«Зачем я ушел от отца?»

«Зачем покинул Юрьев?»

«Почему все против меня?»

«Что я сделал всем этим людям и нелюдям?»

«За что?»

«Ну почему не дать мне просто уйти и исчезнуть?»

И, наверное, именно это мальчику и позволили сделать: исчезнуть. Всматриваясь вытаращенными глазами в непроницаемую черноту личного апокалипсиса, он думал о том, что сейчас исчезает для всего мира и для себя. Даже зверь, сидевший внутри с рождения, куда-то спрятался, если не ушел совсем. А весь мир канул в пропасть, и только маленький огрызок асфальта позволил Яру еще немного пожить. Не дал раствориться во мраке сразу же, зато подарил возможность подумать. Ярос немного успокоился, но ситуация от этого не стала лучше. Все то же бесконечное, беспросветное и беззвучное ничто.

Только теперь Ярослав почувствовал чье-то присутствие. Кто-то находился рядом и еле слышно дышал. Тут звук от шарканья ногой, там – тихое, злорадное сопенье. И в таком духе несколько длинных минут.

– Кто здесь? – пролепетал мальчик, стараясь обернуться на любой звук, чтобы всегда оказаться лицом к лицу с неведомым существом. – Что тебе надо?

В ответ некто засмеялся. Ехидненько так, звонко. Как обычно смеется Митяй! Яра тут же прошиб холодный пот: сейчас ему было страшней, чем когда падал в темноте. Все только хуже. Та же темнота, только к ней прибавился невидимый враг мальчика, сын Воеводы, Димка Панов! А от этого стало вдвойне неприятно, втройне неуютно, и впятеро возросло чувство отвращения к миру.

– Чего тебе от меня надо? А?! – закричал Яр что есть мочи. Звук его голоса в нигде разнесся далеко-далеко, потом вернулся несколько раз, превратившись в многоуровневое эхо, словно тьма была замкнута на самой себе, как очень маленькое и тесное помещение. – Когда же ты от меня отстанешь?!

– Никогда, – и вновь его гаденький желчный смех. Настолько неприятный, что Ярослав поежился – по коже побежали мурашки.

– Но почему? Что я тебе сделал? За что?

– А ты еще не понял? – смех прекратился, и Митяй как-то очень уж зло заговорил, ускоряясь с каждым словом, словно спеша сказать все фразы на одном дыхании, за раз. – Ты не понял еще, мут херов? Я от тебя неотделим! Как? Да никак! И чем больше, придурок, ты будешь прятаться в себе, тем ближе я буду. Я растворю тебя в себе, и тот монстр, что вылез из тебя только рогами, пока что, вылезет целиком. И представь, я с лицом этого монстра? Представил? Классное зрелище… Яр в виде мута с характером Митяя, – теперь враг рассмеялся и вовсе противно. – Я поглощу тебя, уродец! Ты разве не понимаешь? А? Чем больше ты будешь погружаться в себя, тем сильнее я – твой враг – буду вылезать из тебя, а ты, словно кокон, потеряешь, сбросишь свой облик и превратишься в чудовище. Под моим влиянием оно возьмет вверх! Не веришь? Да? – и вновь гаденький и подленький смех.

– Нет! Никогда! – от слов, что гулким эхом разбегались в стороны, а потом возвращались обратно и обрушивались на Яра, усиленные многократно, становилось дурно. – Никогда, слышишь?!

– Ты уверен? – злорадно захохотал враг.

И Ярославу стало так тошно, что он тоже закричал. В том-то и дело, что ни в чем он не был уверен. Ни в том, что зверь внутри не выберется в любой момент наружу, ни в том, что однажды Яр из смиренного и спокойного мальчика не превратится в того, кого так сильно ненавидел, – Митяя. А его зловещий, пугающий и несносный характер, как искорка, зажженная ненавистью к нему же, не охватит исподволь душу Яра, извращая светлые чувства мальчика и подменяя на псевдо.