Я не скажу, что он сильно обрадовал меня таким сообщением. Все-таки меня не каждый день убивают, и я не приобрел еще привычки находиться в постоянном ожидании смерти. Тем не менее возмущенно подпрыгивать я тоже не стал. Наверное, из опасения, что во время моего подпрыгивания мягкое кресло может занять подполковник Лихачев. А я это кресло уже нагрел своим телом. И вовсе не для него. Полковник Свекольников, видимо, ожидал более эмоциональной реакции с моей стороны. И даже расстроился, что я не стал плакать и просить государственной защиты от происков врагов. Но вместе с тем я, как специалист, хорошо понимал, что, если кто-то захочет меня убить, спрятаться будет практически невозможно. Выстрел снайпера с чердака в голову или в спину разом решит все вопросы. Можно, конечно, куда-нибудь уехать, вырыть себе долговременную землянку и затаиться в лесу. Но нельзя же всю оставшуюся жизнь прятаться и жить в ожидании убийцы. Нервы такого напряжения не выдержат. Я не заплакал и не засмеялся…

Вместо меня возмутилась капитан Саня:

– Как! Опять?

– А что, часто пытаются? – спокойно, с насмешкой спросил полковник Свекольников.

– Были попытки… – она благоразумно не стала рассказывать о событиях минувшего вечера. Материалы этого дела пока оставались неизученными.

– Значит, у кого-то есть причины.

– Давайте вернемся к вашему сообщению. Кто это нашелся – такой храбрый и такой неразумный? – капитан уголовного розыска явно переоценивала скромные качества моей боевой подготовки. – Какими бы ни были причины, я бы этого человека сразу записала в самоубийцы. Полагаю, что не ошиблась в определении. Самоубийц, если попытка суицида не удается, обычно отправляют в «психушку». Вот и этого неразумного психа я рекомендовала бы загодя туда определить.

– Это не один человек. Это целая организация. И организация серьезная, на многое способная. Группа вербовщиков ИГИЛ. Мы так подозреваем.

– А зачем им, позвольте поинтересоваться, это нужно? – скромно спросил я. Настолько скромно, словно убить собирались не меня, а, скажем, губернатора, которого всегда сопровождает надежная охрана.

– Им нужно проверить способности человека, которого в этом кабинете называют капитаном частного сыска. Убьют – значит, убьют, не жалко. Если же капитан частного сыска справится с теми, кто придет его убивать, значит, с капитаном стоит работать. Значит, стоит попробовать его завербовать.

– Завербовать в ИГИЛ? – коротко и с легким удивлением хохотнул я, принимая сказанное за шутку.

– Именно так. Завербовать в ИГИЛ.

– То есть сделать из меня правоверного мусульманина? Это вообще-то слишком сложно даже для группы вербовщиков. Если я за свои недолгие, но уже прожитые годы даже православную церковь ни разу не посетил, хотя по происхождению своему и во многих поколениях православный христианин, то уж в мечеть не пойду тем более. Не говоря о том, чтобы воевать за чуждые мне идеалы.

– Вы убежденный атеист? – с легким удивлением переспросил подполковник Лихачев.

Удивление его было мне понятно. По общепризнанному общественному мнению, атеистом в нашем современном российском обществе быть куда позорнее, чем президентом США. Но я не был атеистом. Я просто был невоцерковленным человеком, которому неприятны попы в золоченых рясах, заставляющие других жить так, как сами жить не желают.

Русское общество начала двадцатого века считалось глубоко верующим. С чиновников даже требовали приносить документальное подтверждение того, что они ходят на исповедь и причащаются. А уж простой народ вообще ни одной службы не пропускал. В большинстве своем люди ходили в церковь добровольно. Тем не менее после революции эти же самые простые люди пошли громить те же самые церкви. И не все разрушители были обмануты большевиками. Большинство из них были еще раньше обмануты попами. И я предвидел, что в недалеком будущем народ точно так же пойдет громить ныне выстроенные и отреставрированные храмы. Люди видят правду, как бы ее ни пытались прикрыть поповской епитрахилью.

– Нет, я не атеист. Я верю в Бога. Я даже Библию несколько раз перечитал. И пришел к мнению, что современная русская церковь еретическая. Но принять ислам для меня вообще неприемлемо. Это для меня почти то же самое, что изменить присяге.

– А кто вам сказал, что за ИГИЛ воюют только правоверные мусульмане? Если и мусульмане, то не совсем правоверные. По определению международного сообщества богословов, ИГИЛ является лишь одной из множества тоталитарных сект, претендующих на мировую власть, пытающихся навязать свою волю не с помощью религии, а исключительно с помощью силы. ИГИЛ никак не может отождествляться с настоящим исламом. А правоверный мусульманин – это как раз представитель традиционного ислама. Кроме того, я попрошу вас во избежание ошибки учесть, что ИГИЛ вербует не только бойцов. Особенно сейчас. Пушечного мяса у них достаточно. Им необходимы специалисты – ученые и военные. Насколько мне известно, вам хотят предложить должность инструктора по боевой подготовке со статусом специалиста.

– А откуда у вас такие сведения? – спросила капитан Саня с недоверием.

– Какая-то бабушка у подъезда людям рассказала… Вывела внука на прогулку, сама на скамейку села и стала рассказывать. А люди слушали. А потом нам позвонили и передали. Что за бабушка, никто не знает. Не знают даже, из какой квартиры. Как с неба свалилась и рассказала. Устроит вас такой ответ, товарищ капитан?

Полковник Свекольников старался говорить корректно, совсем не так, как начинал разговор со мной по телефону, когда в каждом слове звучал напор, и уверенность в собственной правоте и высокой миссии. Видимо, моя отповедь оказала на него благотворное влияние. И при разговоре с Радимовой полковник отделался почти вежливым объяснением вместо более привычного для себя «не ваше дело». Как раньше в КГБ, так теперь в ФСБ оперативники не любят раскрывать источники информации. ГРУ, кстати, тоже придерживается этого правила. Я такую ситуацию понимал и одобрял, хотя недоверия к капитану Радимовой не испытывал.

Капитан Радимова, пусть в голосе полковника и не прозвучало откровенной издевки, все же слегка обиделась и замкнулась, предложив мне самому вести разговор с офицерами ФСБ, ведь они пожаловали в ее кабинет по мою душу. Да и мне так общаться было легче. Капитану уголовного розыска труднее понять офицеров спецслужб, бывших или настоящих, вот пусть эти офицеры сами и разбираются друг с другом.

Я продолжил разговор.

– Если вы пожаловали ко мне с таким сообщением, то, вероятно, не только для того, чтобы меня предупредить и тем самым спасти мою жизнь. Это в таких случаях не всегда обязательно. – Я сделал прозрачный намек на недавно завершенное дело, где ФСБ в лице того же полковника Свекольникова выглядело не самым лучшим образом. – Я человек военный уже не по профессии, но по духу и по характеру. И потому не большой любитель пустых разговоров. Не люблю бегать вокруг предмета, который не вижу. Итак… Что вам от меня нужно? Давайте вести конкретный разговор.

Теперь хмыкнул полковник Свекольников:

– В первую очередь нам бы хотелось, чтобы капитан частного сыска поберег себя. И был готов при любых обстоятельствах за себя постоять. Старая истина: кто предупрежден, тот вооружен! Мы вас вооружили…

Я вытащил из кобуры пистолет.

– Да, вооружен. К сожалению, здесь не тир, иначе я попросил бы вас подбросить монетку, а я бы от пояса подстрелил ее. Монетку любого достоинства. Даже самую мелкую. Исключительно, чтобы успокоить вас.

– Всегда попадаете? – удивился подполковник Лихачев, зачем-то трогая свою кобуру.

– В девяти случаях из десяти.

Я, конечно, беззастенчиво врал и даже не краснел при этом – просто производил нужное впечатление. При такой стрельбе даже пять попаданий считаются высшим классом. Себя как стрелка я к высшему классу не отношу. Если пару раз из десяти попаду в летящую монетку, буду доволен. Это удовлетворительный результат даже для спецназа ГРУ, не говоря уже о других спецслужбах. По более крупной мишени я, как правило, вообще не промахиваюсь. Даже во время бега или другого активного телодвижения. А моей «коронкой» является стрельба на звук – даже в темноте, даже с полностью завязанными глазами! – при такой стрельбе я обычно не промахиваюсь. Но, повторю, по более крупной мишени.

– Пистолет боевой? Не «травматика»? – поинтересовался полковник.

– Я не играю в игрушки с раннего детства. Мой отец, офицер, вытаскивал из пистолета обойму с патронами и давал его мне. Вместо игрушки. С самого раннего детства. Короче говоря, я учился ходить уже с пистолетом в руках. Маленькому двумя руками приходилось держать, помню, было тяжело. С тех пор оружие уважаю. И на службе научился вытаскивать его и применять раньше, чем это сделает противник. Следовательно, за себя я постою.

– Мы вам настоятельно рекомендуем применять оружие для самозащиты без всяких сомнений. Неприменение против вас статьи уголовного кодекса за превышение мер самозащиты мы гарантируем. Постараемся прикрыть со своей стороны. С другой стороны вас прикроет капитан Радимова, которая получит на этот счет конкретный приказ своего руководства.

Я посмотрел на капитана Саню. Она кивнула. Но меня такое уверение не убедило. Это сильно походило на ловушку со стороны ФСБ, на дешевую месть за проигранную игру в прошлом расследовании. Но капитан Саня была более категорична.

– Приказа я еще не получала, но я и без него прикрою. Понимаю, что Тим Сергеевич напрасно применять оружие не будет. У него проверенная устойчивая психика отвечающего за ситуацию человека-бойца. Он и сам за пистолет лишний раз хвататься не привык. Обычно одними руками обходится. Этого хватает в большинстве случаев. Он сам – человек-оружие. Я лично в этом имела возможность убедиться.

Казалось, она знала обо мне больше, чем я сам. И это было даже приятно. Любому мужчине нравится производить впечатление на женщин. Тем более качествами, которыми он должен гордиться по своей природе.

– Я напомню, что майор Сарафутдинов тоже был неплохим специалистом по рукопашному бою, – вмешался в разговор подполковник Лихачев. – Он даже вел занятия в секции по армейскому рукопашному бою. Людей обучал. Тем не менее его убили. Вы уже ознакомились с материалами дела по убийству Равиля Эмильевича?

Подполковник показал, что у него хорошее зрение. Наверное, мало за компьютером работает, иначе давно бы ослеп. А он сохранил острый взгляд и сумел прочитать, что написано на наклейке скоросшивателя. Папка лежала так, что нормально прочитать ее название мог только я. Капитану Радимовой для этого потребовалось бы научиться читать перевернутый текст. А подполковник Лихачев прочитал даже перевернутый и издалека.

– Как раз до вашего прихода знакомился.

– Мы надолго вас не задержим, – пообещал полковник Свекольников. – Для нас главное – предупредить вас и убедиться, что вы всерьез приняли наше предупреждение, – полковник сделал вид, что собирается встать со стула.

– Я принял всерьез. А дальше?

– Что – дальше?

– Если вы приехали с предупреждением, я предполагаю, что у вас в отношении меня есть какие-то далеко идущие планы. Вот я и спрашиваю – что дальше? Какие у вас планы в отношении меня? Я же не кукла, с которой играют другие, я привык принимать самостоятельные решения. Чтобы не получилось так, что я своими действиями сорвал ваши планы. А так может получиться.

Полковник перестал делать вид, что пытается встать.

– Вы хотите сразу обговорить все варианты?

– У вас есть варианты?

– Думаем, что вас попытаются завербовать. По нашим данным, на вас обратили серьезное внимание. К вам пришлют хороших бойцов. Скорее всего, с опытом ликвидации. Посмотрят, сможете ли вы с ними справиться. Если справитесь, вы станете реальным кандидатом на вербовку. И вас начнут обрабатывать по полной программе. Мы скромно надеемся, что вы сообразите, как следует себя вести в данной ситуации, и посоветуетесь с нами. Мы же будем к этому уже готовы. Вопросы есть?

– Естественно. Информация прямая?

– Косвенная. Но из надежного источника. И еще у нас есть предположение…

Свекольников выдержал артистическую паузу.

– Я слушаю.

– Возможно, к вам пожалуют те же люди, что убили майора Сарафутдинова. У группы вербовщиков, по нашим данным, не так много сил, хотя точно мы пока сказать не можем. И нет у них в городе большого штата хороших боевиков. Потому мы и предполагаем, что люди будут те же самые. Изучите материалы дела до мелочей. Это может вам помочь. Но имейте в виду, что это только наше предположение. Если у вас возникнут подозрения, что Сарафутдинова ликвидировали те же самые люди, что придут к вам, постарайтесь оставить в живых хотя бы одного человека для проведения следственных мероприятий. Лучше двух.

– Моя задача?

– Будет поставлена, если вы согласитесь на сотрудничество.

– На сотрудничество вслепую я, естественно, не соглашусь. Разве что устно и в ограниченных пределах. С правом на собственное решение.

– Задача полностью подходит под спецификацию военного разведчика. Сбор данных обо всей группе и конечный ее захват силами спецназа ФСБ. Вы же, кажется, знакомы с майором Репьевым? Он у нас группой местного РОСО^[2] командует. С ним и будете сотрудничать. Могу дать вам номер его сотового телефона.

– Не надо. Я помню его номер. Да. Думаю, с Репьевым мы сработаемся, хотя я бы предпочел работать с солдатами спецназа ГРУ.

– Офицеры всегда подготовлены лучше солдат.

– Офицеры ФСБ никогда не бывают подготовлены лучше солдат спецназа ГРУ.

– Не будем спорить. Это операция ФСБ.

– Важна не ведомственная составляющая, а результат.

– Сейчас об этом говорить рано. Придет время, станет более контурным предмет обсуждения, тогда и обговорим. – Свекольников проявил удивительную сговорчивость.

– Договорились. – Я привстал и протянул руку сначала полковнику, потом подполковнику. Но я руку протягивал, не подтверждая договоренность, а только прощаясь с ними, то есть выпроваживая того и другого.

Они проявили несвойственную сотрудникам ФСБ сообразительность и стали прощаться с капитаном Саней. Едва за полковником с подполковником закрылась дверь, как зазвонил телефон внутренней связи Радимовой. После первых же слов капитан Саня замахала мне рукой, показывая на дверь.

– Выйти? – спросил я.

– Верните гостей…

Я послушно выглянул в коридор и умышленным кашлем, хотя кашлять не хотел, привлек к себе внимание. Мне просто не хотелось называть следаков ФСБ ни по званиям, ни по фамилиям, и потому, когда они обернулись, я, продолжая натужно кашлять, сделал знак рукой. Кашель мой прекратился, как только я занял свое почти законное место в мягком кресле, предоставив возможность старшим офицерам присесть на стулья…