События начали развиваться стремительно, когда впереди показался просвет. Или просто лес кончался, или посреди него находилась большая поляна. И с этой поляны на дорогу стремительно скакало не менее восьми десятков воев. Стрельцы-бодричи скорости передвижения не сбросили, но на ходу послали по две-три стрелы. И только после этого вынуждены были слегка натянуть поводья коней, чтобы не пришлось стрелять в упор. Серия новые выстрелов была более общей, потому что к первой шеренге присоединились стрельцы, что скакали следом. Этим пришлось даже на стременах приподниматься, чтобы хорошо прицелиться. Но для стрельбы навесом расстоянии е было слишком мало, стрелять приходилось на прямом прицеливании. В результате, князь-воевода Дражко и князь Войномир успели только переглянуться, как все было кончено, и до боевого строя бодричей доскакало только несколько коней, лишившихся всадников. Коней, конечно, поймали. Среди других был и белый конь, на котором вела своих людей в преследование за бодричами женщина. Этого коня поймал и забрал себе князь Войномир.

Князь Дражко имел много коней в собственной конюшне, к тому же, к его услугам всегда была конюшня князя Годослава, и потому воевода не пожелал ловить себе боевой трофей. Он просто проехал вперед, желая посмотреть на убитых врагов. Но, услышав какие-то крики впереди, хорошо доносимые туманом, жестом послал полусотню стрельцов вперед.

– С опушки посмотрите… Если засада вышла, перебейте их. Если еще прячутся, стреляйте по кустам, где они могут сидеть. Выбейте их оттуда.

При этом воевода опирался на понятие о том, что стрельцы со сложным славянским луком могут быть только в рядах его отряда, а у противника таких луков быть не может.

Стрельцы тут же двинулись дальше. А князь-воевода остановил коня, рассматривая убитого врага, лежащего на спине, раскинув руки в разные стороны. Князь Войномир подъехал к нему, одновременно привязывая повод белого коня к задней луке седла.

– Что, князь-воевода, знакомого нашел?

– Представь, что лицо это мне знакомо. Этот ожог на лице я где-то видел. Только не могу вспомнить, где я такого человека встречал. Шлем на нем данский, рогатый. Кольчуга славянская. Меч, похоже, франкский. Вот и пойми после этого, что за человек!

Войномир посмотрел на убитого. Это был высокий мужчина, немолодой, с грубым злым лицом, изуродованным большим шрамом от ожога. Сейчас из его глазницы торчала стрела. А это уже значило, что вой никогда уже не сядет в седло, и ему не понадобится его меч.

– Чем меч франков отличается от обычного? – только и спросил Войномир.

– Они часто перед схваткой втыкают меч в землю, и на него молятся. И для этого делают на рукоятке фигурку своего распятого на кресте Бога. Я не понимаю, что это за Бог, которого можно было людям распять. Но это не моего ума дело. Мне бы сейчас хоть одного раненого найти, чтобы допросить. Славата!

На зов подъехал десятник дружинников Славата.

– Поищи раненых. Не всех же, думаю, поубивали. Допросить надо. Что это за люди безголовые, откуда взялись на собственную смерть. Кто послал против нас. Кто посмел! Будут говорить, конечно, что просто хотели кого-то на дороге пограбить, разбойниками прикинутся. Не верь. Допытай до истины. Пообещай милость – сразу после допроса разговорчивого добить…

Десятник согласно кивнул, бросил несколько слов своим воям, и они разъехались по дороге. Конечно, среди тех, кто был убит на ближней дистанции, искать раненых не приходилось, но осмотреть требовалось всех. Однако многих стрелы пробили насквозь, вместе с доспехом, даже если стальная броня была навешена на кольчугу. Но после первых выстрелов, когда противник был чуть подальше, могли бы и раненые остаться. Все зависело от того, куда прицеливались стрельцы, и насколько быстро скакали цели. И потому десятник со своим десятком, никого живых не обнаружив среди ближних, скоро ушел в туман, который стал еще гуще, и оказался, видимо, поблизости от своих же стрельцов, которые, судя по звукам, продолжали стрелять. Звук славянского сложного лука трудно было спутать с другим звуком. Тетива после того, как с нее срывалась стрела, громко и звонко бьет по костяным пластинам, специально одеваемым на кисть левой руки, чтобы от этого удара спасти. Не будь этой пластины, стрелец после нескольких же выстрелов уже остался бы одноруким^[39]. В тумане этот звук слышался особенно громко. Но по этому же звуку славянские стрельцы обычно определяли своих же, что помогало избежать недоразумения. А какое-то недоразумение произошло, видимо, и здесь, на дороге к Руяну. Сначала к остальной конной полусотне вернулся десяток воев Славата. Сообщил:

– Наши стрельцы отходят. Сделали нам знак, чтобы в лес шли.

– Как так – отходят? – не понял князь Войномир.

Но князь-воевода Дражко, хорошо знающий, как сложно бывает выбить стрельцов-бодричей с позиции, остановил Войномира, готового уже вперед поскакать, и сам прислушался. Кто-то приближался в тумане. Но пока еще разобрать кто там, было невозможно, настолько густ был этот туман. Но и минуты не прошло, как из тумана вырвался десятник стрельцов Светичест, что командовал полусотней. Десятник едва держался в седле, и его поддерживал стрелец Квашня, что так хорошо разбирался в голосах птиц.

– В лес, княже. В лес… Там лук преимущество потеряет…

Светичест сказал фразу, и упал на шею своего коня. Дражко сразу заметил, что лук десятника находится в руке у Квашни, а левое плечо Светичеста залито кровью.

– В лес! – дал команду Дражко.

– Не спеши, княже, – сделал Войномир знак рукой, и повернулся к стрельцу Квашне. – Что там случилось?

– В засаде не меньше двух сотен стрельцов. У нас пол десятка убитых, много раненых.

– Какие стрельцы? – удивился Дражко. – Откуда здесь стрельцам взяться? Может, простые лучники?

Десятник проявил силу воли, приподнял голову над шеей лошади, и показал князю-воеводе стрелу. Стрела была длинная. Такими только из сложного славянского лука стреляют.

– Они что, преследуют? – спросил князь Войномир.

– Пошли на нас из тумана. Тучи стрел обрушили. Мне плечо пробило, – объяснил десятник.

Стрельцы-бодричи один за другим выезжали из тумана, но, даже находясь рядом с князьями, постоянно оборачивались, готовые стрелять за спину. Однако оттуда не доносилось ударов тетивы в защитные щитки. Да и стрелы на дорогу не летели. В засаде посчитали, что противник в лес ушел. Стрелять вслепую никто не стал – берегли стрелы.

– Где же они? – Дражко, забыв, что только что хотел увести всех в лес, выхватил меч, словно готов был в атаку ринуться. Конные вои за его спиной сомкнули края щитов, и опустили копья, готовые последовать за Дражко.

– Тумана, княже, кажется, испугались. Бояться сами в засаду попасть, – предположил один из стрельцов.

– Там ничего не видно, но мне показалось, они среди убитых кого-то искали. Там, на поляне. Если нашли, могли и отойти, – добавил другой. – Но почти ничего не видно. Только ветер иногда налетит, тогда хоть что-то промелькнет, но быстро. Только стрелу успеваешь пустить, и все. Но я не видел, чтобы они дальше продвигались. Только оттуда отстреливались. Но стрельцов у них много. Слышно было, как стреляют…

– Нужно посмотреть, – сказал стрелец Квашня. – Пока туман густой, я могу съездить.

– Застрелят… – подняв голову, предупредил десятник Светичест.

– У меня на носу факелом не написано, кто я… – усмехнулся Квашня, наклонился, поднял с земли рогатый скандинавский шлем, и надел его на голову, взамен своего остроконечного. – А так вообще не поймут. Свои бы за рогатый шлем по возвращению не пристрелили! А там… Я в туман нырну сразу, как кого услышу. Ускользну, как змея…

– Попробуй, – предложил Дражко. – Мы в лесу будем ждать. Там… – он показал рукой.

И это послужило словно приказом. Все вои и стрельцы княжеского сопровождения двинулись в сторону леса. А стрелец Квашня резко развернулся, одновременно засовывая лук в налучье, и погнал коня в туман…

Ждали его долго. Уже думали, что сгинул в разведке, как это, порой, бывает, и не вернется, когда послышалось чавканье копыт по грязи. Туман по-прежнему хорошо разносил все звуки. Потом чавканье прекратилось – копыта лошади перестали месить грязь, и вошли в высокую траву. А еще через несколько мгновений сам верховой стрелец вынырнул из тумана среди деревьев. Он чуть-чуть ошибся направлением, и вышел не на двух князей, а на верховых воев отряда сопровождения, но те быстро показали, где ждут разведчика князи. И Квашня подъехал к ним сбоку, сбросил рогатый шлем прямо в траву так, что один рог, покрашенный краской под цвет свежей крови, в грязи увяз, и водрузил на голову свой шлем, до этого подвешенный за ремешок к луке седла.

– Да, правильно десятник сказал. Они кого-то там искали среди убитых, унесли, и сами уехали. Даже раненых забирать не стали. Только одного человека. Тело человека. Сами друг с другом ругались, я слышал. Я близко подобрался. Разговаривают по-славянски, но с акцентом. Акцент непонятный. Не знаю, кто такие. Не понял. Коня я в лесу оставил, пешим в тумане легче незамеченным остаться. Потом слышу, двое прямо на меня скачут. Я лег лицом вниз. Они подъехали, видят на голове шлем рогатый, на рукаве кровь – это я кровью десятника Светичеста испачкался, объехали по кругу, видят, я не шевелюсь, и назад поехали. На каком языке эти говорили, я не знаю. Я вообще только по-славянски говорю, и данский язык слегка понимаю. Уехали они, их уже звали со стороны, торопили. Все уехали. Я прошелся потом по поляне, посмотрел кусты, в которых они засаду выставляли. Но дальше уже не пошел. В тумане они мои шаги услышать могли.

– Значит, не даны? – утвердительно спросил князь-воевода. – Точно?

– Точно.

– Гора с плеч! Я уж боялся, что герцог Сигурд нашествие начал. Только не понимал, откуда у него так много наших стрельцов. Так, кто же мог на нас засаду устроить? Новая задача!

– Не могу, княже, сказать. Но это не даны. И не франки. Одеты не так. Порядка нет. Движутся не ровной колонной, а вразнобой, хотя чуть-чуть колонну составить хотят.

– Порядка нет, но засаду организовали по всем правилам, – между делом заметил Войномир. – Ладно, мы вовремя хватились, филина услышав. А то полегли бы все там, на поляне, и никто нам помочь не сумел бы.

– А где ты, Квашня, мог франков видеть? – с легким удивлением в голосе спросил князь-воевода Дражко.

– Я, княже, с тобой в поход в Баварию ходил. Иль забыл? Ты мне сам там гривну^[40] на шею подарил. После боя с аварами…

– Про гривну сказал, вспомнил сразу. Я тогда еще подумывал тебя десятником поставить, несмотря на молодость. Думал подобрать тебе в подчинение таких же молодых стрельцов. Но теперь, как вернемся, я уж точно тебя не забуду. А если оставлю тебя с князем Войномиром, он мой наказ выполнит.

Молодой стрелец благодарно склонил голову.

– Говоришь раненых подбирать не стали. Много ли раненых?

– Мало. Несколько человек. Все тяжелые. Не выживут. Может, кто легко ранен был, того и забрали, рассмотреть в тумане было нельзя, а тяжелых оставили. Одного, как я видел, добили. И копье в животе у него оставили. У него и без того в груди стрела торчала. Он кричал что-то, потому, думаю, и добили.

– Еще последний вопрос. Раненых допросить можно? Соображают еще что-то?

– Едва ли. Только глазами шевелят, смотрят в небо сквозь туман, Семаргла^[41] ждут. Ничего не скажут…

– Ладно, поезжай в строй…

Квашня еще раз поклонился одной головой, и отъехал…

* * *

Князь-воевода Дражко, хотя лучше многих знал убойную силу стрел, выпущенных из сложного славянского лука, тем не менее, понадеявшись на случайность, решил попытать счастья, и поискать среди раненых того, кто сможет ответить хотя бы на один из многих интересующих его вопросов.

Оставив два десятка стрельцов и десяток воев похоронить в большом общем костре погибших товарищей, Дражко с полусотней конников и остальными стрельцами выехал на поляну. Вои выслушали команду князя-воеводы, и разъехались в разные стороны – искали раненых. Князя-воеводу подзывали шесть раз. Он подъезжал на зов вместе с князем Войномиром, но ни разу князьям не удалось услышать ответ. Четверо из раненых вообще не могли говорить, и даже не видели тех, кто их о чем-то спрашивал. Глаза их были открыты, но никого не видели. Еще один говорить, наверное, смог бы, но он не понимал ни одного языка, на которых с ним пытались говорить. И только последний из раненых, как князь-воевода догадался по его взгляду, славянский язык знал, но смотрел с такой ненавистью и на Дражко, и на Войномира, и на других воев-бодричей, словно они дергали за стрелу, торчащую у него в животе, и шевелили наконечником стрелы внутренности. И ни слова сказать не пожелал. Сам он был, скорее всего, не славянином, хотя за это ручаться тоже было сложно. Шлем на голове такой, какие часто носили саксы, еще ничего не говорил. Меч вой где-то потерял. Должно быть, выронил на скаку, когда получил в живот стрелу. Тогда же, скорее всего, и щит обронил, не имея силы держать такую тяжесть. А ножны меча были простыми деревянными, какими пользуются и славяне, и все их близкие и дальние соседи. И даже никак не изузорены, не обшиты тканью, и имели только простую медную окантовку в виде поперечных полос.

– Толку никакого. Едем дальше, – решил князь-воевода, когда к нему приблизились стрельцы, занятые до этого сооружением погребального костра. Устраивать такой же костер для убитых врагов Дражко был не намерен. Их, в основном, перебили свои же из сильной засады. Они же костер устраивать не пожелали. Пусть духи погибших со своими и разбираются.

Отряд сопровождения выстроился в привычную колонну. Войномир распорядился выслать вперед разведку из пяти стрельцов и пяти конников. Предосторожность теперь не выглядела излишней, и Дражко не возразил, хотя привык к тому, что он распоряжается действиями подчиненных ему воев обычно сам. Но и князь Войномир был не простой человек, он тоже имел право распоряжаться, и Дражко с этим был согласен. До полабского поселения Штржелово^[42]