Маша любила гулять по улицам, паркам, сидеть в каком-нибудь кафе. И в этом они были похожи: Родион терпеть не мог зависать на одной точке, а тоже предпочитал длинные путаные маршруты, в ходе которых теперь появилась новая боевая задача: не перебрать. Впрочем, былая жажда пить, чтобы забыться, уснуть трансформировалась в желание легкого опьянения, чтобы, засыпая, раскинув руки в стороны на широкой пустой кровати, успеть погрузиться в новые дразнящие мечты.

Отчего он, собственно, пил? Жалкая попытка преодолеть комплекс застенчивости, страха перед реальностью, которая с громом обрушилась на него, когда умер отец? Да нет, пить он начал гораздо раньше…

Мало кто догадывался, что высокий, широкоплечий человек на самом деле был маленьким, как будто внутри, под тонкой оболочкой скрывался другой – слабый и робкий, безвольный, с трудом принимающий решения. Под воздействием алкоголя этот маленький вырастал, упирался в оболочку, более того, ему становилось даже и тесно в теле Родиона… В сущности, все свои важные поступки он совершил под легким шафе: и к Маше тогда, в раздевалке, он обратился, потому что раздавил с Зуевым чекушку, которую тот достал, подмигнув, из-за зеркала гримерной, потом, во время ночного телефонного разговора, Родион, полулежа, разглядывая свои ноги в дырявых носках, прихлебывал по чуть-чуть жигулевского – так, собственно, и родилась идея непорочного брака…

Они еще ни разу не поцеловались, верные своему тайному сговору. Никто в театре не догадывался об их истинных отношениях, а если рассказать – не поверил бы: так не бывает. Никогда прежде Родион не испытывал такого трепета от простого прикосновения руки.

* * *

Все началось в конце апреля, когда Маша неожиданно объявила, что едет в Москву, на конкурс красоты. Просто поставила Родиона перед фактом, показала приглашение – кокетливый, с вычурными завитушками документ. «Конкурс имени Афродиты» – организаторы были явно не в ладах с чувством юмора.

И что-то смутное, тревожное шевельнулось внутри…

– Откуда ты вообще взяла этот конкурс?

– Так… Увидела в интернете объявление, отправила резюме.

– И ничего не сказала мне?

– Но теперь же сказала! А сразу не было смысла. Просто послала свои данные, фотографию. Я и не думала, что пригласят.

– Ты скрытная.

– Да, я скрытная.

– Если бы тебе пришел отказ, то я бы так ничего и не узнал.

– Не узнал – о чем?

– О том, что ты посылала свою фотку на конкурс.

– Ну и что?

Действительно: ну и что? Ведь скрывают же они от нас всякие уловки, ухищрения, рисуя на своих, как правило, плоских, как холст, лицах, каких-то немыслимых красавиц. Можно сказать: маленькие женские тайны. Если бы он узнал, что Маша пыталась принять участие в конкурсе, а потом получила отказ, то стал бы свидетелем ее поражения.

Все понятно, объяснено, но что-то все равно гложет его – именно ее скрытность. С другой стороны, он был ей благодарен: из-за этой скрытности он ничего не знал о тех, кто был у нее раньше.

Уникальный стиль. Обычно они довольно быстро начинают исповедоваться в своих сердечных историях, и вскоре ты оказываешься вовлеченным в чужую жизненную драму, знаешь все ее перипетия.

Как бы на моем месте поступил Валера? А вот с Митей она посмела бы так себя вести? Сказала бы она такое Виталию?

Маша избавила Родиона от этого нудного кошмара, но все же, ему хотелось знать о ней больше…

За все время их общения никто не звонил ей на мобильный, кроме общих знакомых из театра да квартирной хозяйки. Как-то раз на ящик театра пришла повестка из милиции по ее душу, но Родион не спросил, в чем дело, а она не рассказала.

В сущности, он не так много знал о своей невесте: рано лишилась родителей, выросла в детдоме, окончила театральное училище в Оренбурге, два года работала в местном театре, там ее и нашел главреж Раковский, пригасил в Самару. Родиону было вполне достаточно видеть, зорким оком художника, что у Маши нет необходимости рисовать свое лицо на холсте, разве что только чуть-чуть, в самых уголках глаз и контурах губ.

* * *

Она съездила в Москву всего-то на три дня, но вернулась совершенно другой.

Родион встретил ее на вокзале, издали приветствуя букетом нарциссов. Умопомрачительные цветы, сжимающие в глубине своих шестиконечных звезд неповторимый травянистый запах. Женщины думают, что цветы дарят им, на самом деле, мужчина покупает цветы самому себе, чтобы держать их в ладонях, нюхать и разглядывать. Чтобы идти по городу с букетом, когда все на тебя смотрят и знают, куда и зачем ты идешь. Или думают, что знают, а на самом деле – все не то и не так…

– Эй, где ты?

– Так… Задумалась.

– Что-нибудь с тобой произошло?

– Ты хочешь спросить, не встретила ли я кого-нибудь, не влюбилась ли?

– Ну… Разве я так сказал?

– Ты подразумевал.

– В общем, да.

– Нет. Никого я не встретила.

Но Родион не совсем поверил. Допустим, какой-то мужчина в Москве на самом деле произвел на не впечатление. Неужели, в таком случае, она должна рассказать об этом своему жениху?

– Знаешь, милый, я тут с одним парнем познакомилась, телефончик ему оставила…

Родион ей кто – подруга? Поделиться с ним смутными девичьими мечтами… Она пока совершенно свободна, клятв, обещаний не давала, в церкви не венчалась. И тоже живет в атмосфере постоянного кастинга, как любая незамужняя женщина. Это как с фотографией на конкурс Афродиты: послала – не сказала, пришел ответ – известила.

Может быть, они переписываются имейлом, шлют друг другу СМС-ски? Пока только флирт, ничего серьезного, но постепенно он, этот гипотетический москвич, вытесняет в ее душе Родиона, а Родион становится все более жалким, ничтожным, а москвич растет, наливается, твердеет, как памятник на постаменте, маленький Родион прыгает вокруг, едва доставая до его каменных яиц…

Вспомнилась чеховская «Душечка». Мысль о том, что мужчина создает женщину. И вот, налицо действие этого закона: Маша встретила в Москве другого, и он вылепил ее за каких-нибудь три дня и продолжает лепить заочно. И поэтому она так сильно изменилась.

Как Нина Заречная, чайка-куропатка, когда вместо жалкого начинающего встретила большого и настоящего, а он, начинающий, полный отчаяния, застрелил птицу-символ и швырнул к ногам своей уходящей любови:

– Я имел подлость убить сегодня эту куропатку. Кладу у ваших ног.

А ведь еще недавно была влюблена, прибежала в сумерках:

– Отец и его жена не пускают меня сюда. Говорят, что здесь богема… боятся, как бы я не пошла в актрисы… А меня тянет сюда к озеру, как куропатку… Мое сердце полно вами.

А почему он столь бездумно принял самый мягкий вариант реальности: очарование, СМС-ски? Может быть, все у них уже произошло, там, в московской гостинице…

Когда эта мысль пришла ему в голову, Маша была рядом, ее профиль двигался на фоне солнечных бликов, невообразимо далекий, чужой. Они шли парком Гагарина, вокруг светилась ярко-зеленая майская листва, желтые и лимонные бабочки порхали над молодой травой, в поисках еще не распустившихся цветов.

Что же это получается: придумал сказочную повесть о бабушках и дедушках, о первом поцелуе… Четыре месяца витал в небесах, как детский воздушный шарик. А она… Четыре месяца и три дня.

– А что, если нам пойти и прямо сейчас подать заявление в ЗАГС?

Маша посмотрела на него, чуть склонив голову набок, словно маленькая собачка.

– А у тебя паспорт с собой? – спросила она.

Уже вылезая из такси на углу Разина и Комсомольской, Маша проговорила, как бы между прочим, вскользь:

– А вот я давно жду: когда же это он перейдет от теории к практике…

* * *

Дни шли за днями, они по-прежнему встречались у Чапаева, гуляли и путешествовали по кафе. Добавилось новое развлечение – воображаемый шопинг. Они ходили по магазинам, присматривались к предметам, которые раньше были им не нужны. Вот большая сковорода: можно изжарить генеральский омлет. Чайный сервиз: будем принимать гостей. Для той же цели – несколько пар разноцветных тапочек. Детские товары. Нет, это потом…

Май был в разгаре, открылась навигация, теперь вместо кафе можно было посидеть в буфете прогулочного теплохода, глядя, как мимо проплывает город на высоком берегу.

– Вон мои окна, смотри!

– Где? Не пойму…

Родион берет Машину руку и чертит ее пальцем по стеклу.

– Раз, два, три – сверху. Раз, два… Восемь – слева.

Маша поворачивается в пластмассовом кресле, ее коленка упирается Родиону в бедро. Кажется, будто трепещущий ток течет от ее руки через все его тело, уходит, как в землю молния, обратно в ее коленку… Удивительные, странные ощущения. Словно ему лет пятнадцать, и он впервые встретился с девушкой, с Владой из восьмого «Б»… Нет, надо их забыть: всех этих Влад, Лен, Инг…

Странно смотреть с реки на серую громаду своего дома, на раскрытую форточку кухни с красной занавеской…

Совсем уже скоро они будут вместе вставать по утрам, вместе распахивать окна навстречу рассвету – каждый свою створку. Свадьба назначена на двадцатое июня.

Дом медленно поворачивается в солнечных лучах, со всеми своими фальшивыми колоннами и башнями в стиле сталинского ренессанса, последовательно вспыхивают и гаснут вертикальные ряды стекол.

– Когда-нибудь все же пригласи меня, – говорит Маша. – Хочется посмотреть, как ты живешь.

Родион отпрянул, выпустил ее руку. Что значит – когда-нибудь пригласи?

– Ты меня разыгрываешь, – сказал он.

Маша посмотрела на него с недоумением, в ее глазах метнулся непонятный испуг.

– Ты что же – правда, забыла?

– Забыла, – грустно сказала она. – Теперь вспомнила.

Ведь она была у него – две недели назад, перед самой поездкой в Москву, они провели прекрасный вечер, потом он проводил ее домой.

Рискованный вечер, в смысле их эксперимента, вдвоем в квартире… Вечер соблазна, балансирования на самом краю, вечер удивительных переживаний…

Как же она могла забыть? Что с ней такое происходит вообще?