Свободных мест в субботний вечер было много: самарцы, в основном, отдыхали дома. Они сели рядышком, Родион наблюдал за Машей: ведь у нее был проездной на городской транспорт… Кстати, где ее сумочка – маленькая, кожаная, коричневая – с которой она не расставалась?

Подошла кондукторша, Маша и не думала предъявить проездной. Родион заплатил.

– Вот видишь, я тебя на трамвае катаю, довольна?

– А мороженое?

– Будет.

«Пятерка» довезла их до улицы Осипенко, Родион действительно купил в киоске два ленинградских эскимо, тот самый сорт, который любила Маша.

Нет, эта Маша не любила ленинградское! Она с неудовольствием развернула «золотце».

– Надо типа спрашивать, что брать, – проворчала она.

Детали. Все они, казалось, принадлежали совершенно разным женщинам. Вдруг Родион вспомнил: татуировка! Маша вчера говорила про какую-то татуировку у Дарьи. Может быть такое, что близняшки наследуют одни и те же жесты? Но для того, чтобы добраться до татуировки, надо снять с нее платье.

– А ты не хочешь искупаться в Волге? Это тебе не Москва-река…

Девушка провела себя ладонью по бедру, потом ответила:

– Нет.

Дело было гораздо серьезнее, если она даже не знала, что не на ней надето…

Ситуацию разрешил ливень, как будто сами небесные боги вмешались в дела людей. Сначала несколько капель коснулись плеча, словно кто-то побарабанил по плечу пальцами, вдруг улица осветилась короткой вспышкой, через какие-то секунды грянул гром, и рухнула на город сплошная стена воды. Все удирали, прикрываясь пакетами, мгновенно почерневший асфальт изошел крупными пузырями…

До ближайшего кафе они, конечно, добежали, но вполне успели вымокнуть. Маша замерзла так, что стучала зубами.

– Может, все-таки, съешь чего-нибудь? – предложил Родион.

Маша покачала головой, сложив губы пирожком: и это тоже была ее личная привычка. Нет никаких сомнений, что перед ним его невеста, но от этого ничуть не легче.

– После мороженого и вправду не хочется.

Сидеть и греться просто так, словно школьники, было бы глупо. Глядя на уверенно идущую в их сторону официантку, Родион почувствовал знакомое волнение. Действительно, дождь и холод – хорошие причины для немедленной выпивки. Он заказал две рюмки водки. Маша не возражала.

– За знакомство! – приподнял Родион свою рюмку.

Дождь не переставал, на улице откуда-то все еще брались бегущие люди, наверное, устали ждать в подворотнях…

– Теперь у нас один путь, – заявил Родион.

Уточнил:

– Отсюда видно. Следующий дом, вон тот серый – мой.

Насквозь мокрая девушка уже забыла о церемониях. Они поднялись на восьмой этаж, в лифте Родион раздумывал: не поцеловать ли ее сейчас? Будто это и впрямь некая девушка, с которой он едва познакомился и которую ведет к себе домой…

– Дай мне какой-нибудь халат! – потребовала Маша, как только они вошли в квартиру.

Родион сорвал с вешалки и протянул ей свой синий, который порой, с глубокого похмелья, притворялся античной статуей.

– Сейчас же отвернись!

Родион подчинился, услышал скрип мокрого платья, услышал, как платье шлепнулось на пол. Он медленно повернул голову и увидел гладкую смуглую спину девушки, изящный ряд позвонков и там, где кончалась талия, справа и слева – двух синих, размером с ладошку ребенка, причудливых драконов.

* * *

Итак, это была Дарья. Немыслимо! Дарья, которую сестра считала мертвой. Но, если разобраться, мертвой – на основании чего? Из-за того, что та вышла из оренбургской квартиры и не вернулась? Из-за того, что перестала отвечать на звонки?

Но, при ее образе жизни, она вполне могла просто переехать в другой город, в ту же Москву, а мобильный номер сменить, чтобы избавиться от старых клиентов, а заодно – и от внимания сестры.

Другие вопросы: как Дарья попала в Самару? Почему она не помнит себя?

Родион лежал на кухне, на своем старом туристическом матрасе, матрас спускал, он слышал его мерное сопенье… Дарье было некуда пойти, она приняла душ, чтобы согреться, но вышла из ванны совершенно сонная, выразила вялое желание ехать на вокзал, но вскоре свернулась на его кровати и уснула. Родион укрыл ее легким шерстяным одеялом, постелил себе на кухне и теперь лежал, мучительно пытаясь свести воедино все эти странные факты.

Допустим, Дарья приехала в Самару: ей надо было увидеть сестру. Что-то с ней произошло, отчего она потеряла память. Пусть это случилось не сразу, и Дарья стремилась, пока еще помнила, к Маше… Вот почему она и оказалась в районе Машиного дома.

Одна в этой версии была неувязка: с самого начала всякие странности происходили не с Дарьей, а с Машей, и трудно было представить, что сразу обе сестры были подвергнуты какому-то неизвестному воздействию…

Вдруг ему явилась простая мысль: Маша всегда была Дарьей, и никакой Маши не было. С чего он взял, что перед ним Дарья, потерявшая память, а не Маша, потерявшая память? Только по одному признаку – татуировки. Но откуда он узнал об этих татуировках? От самой девушки. Именно она вчера и сказала ему об этом.

Около часа ночи Родион в последний раз вызвал мобильный номер Маши. Нет ответа: он хорошо представил себе, как в ее комнате, на маленьком антикварном столе лежит раскрытая кожаная сумочка и в ней, в темноте, светится Машин серебристый телефончик, бросая блики на ореховую полировку. А вот сама Маша, вернее, женщина, которую он так называл, беспокойно спит в его кровати за стеной, скрывая где-то глубоко внутри тайну, сути которой, может быть, не ведала даже она сама…

Он уже был в пространстве между явью и сном, когда услышал шорох, скрип старых паркетин. Родион поднял голову и вздрогнул от неожиданности. В дверях стояла статуя. Белая, гладкая обнаженная фигура вытягивала шею, всматриваясь в темноту.

Кажется, только сейчас он нашел объяснение своим ночным кошмарам. Их природой была физическая неудовлетворенность, искусственный предел, который они с невестой поставили друг другу. Образ обнаженной статуи возник из-за недоступности реального тела, всегда скрываемого одеждой.

Что это – продолжение сна? Женская фигура отделилась от дверного косяка и двинулась к нему, выставив вперед руки. Похоже, она не смотрела вниз, руководствуясь только бледным уличным светом из окна… Вдруг она споткнулась о надувной матрас, вскрикнула, упала вперед. Родион едва успел подхватить ее, и они вдруг оказались переплетенными… И не было больше сил бороться собой.

* * *

Родион проснулся на сдувшемся матрасе. В кухне сумеречно: снова идет дождь, подоконник равномерно гремит. Родион никогда не видел свою кухню снизу, с точки зрения пола, и несколько секунд просто разглядывал эту картину, наслаждаясь неожиданным зрелищем и не думая ни о чем. Он не сразу вспомнил, что было с ним ночью, а как вспомнил, то испытал жгучий стыд, будто кто-то подглядывал за его сознанием.

Шум падающей воды за окном смешивался с другим равномерным водопадом, в ванной. Теперь она, значит, преспокойно моется. Как после этого вести себя с нею – продолжать игру, притворяться, что он на самом деле некий незнакомец, догнавший ее на улице? Или рассказать ей все, добиться, наконец, правды? Может быть, она вспомнит, и вместе они смогут понять – что с ними произошло?

Женщина, которая пришла к нему этой ночью, была именно той, которую он знал уже несколько месяцев. Здесь, в темноте, он называл ее Машенькой, а она его – Родей. Как могла Дарья или какая-нибудь другая угадать это уменьшительное имя?

Зазвонил мобильный, Родион без интереса нащупал аппарат, валявшийся на полу. Кто мог звонить в такую рань?

Глянув на экранчик, Родион обомлел. Это была Маша! Откуда она звонит – из ванной? Но ведь аппарата у нее с собой не было…

Ее голос был какой-то неестественный, будто она собиралась солгать.

– Как ты? – произнесла она свой обычный телефонный зачин.

Родион покосился в сторону двери: вдруг сейчас появится та, которая в ванной? Туча мыслей взвилась в его голове, будто бы на него напала стая птиц.

– В порядке, – сказал Родион. – А где ты была ночью? Я тебе звонил…

Короткое молчание. Итак, сейчас, у него дома Дарья, именно с ней он провел эту удивительную ночь. И теперь ему звонит Маша, и он должен объясниться с ней… Оправдаться…

– Я была… Это неважно, – голос Маши вдруг похолодел.

– Как этоне важно? – Родион вдруг понял, что ему вовсе не надо оправдываться, а стоит даже наоборот: нападать. – Согласись, я имею право знать, куда пропала моя невеста!

– Это что – допрос? Я все-таки невеста, а не жена.

Родион смягчился.

– Не очень-то приятно знать, что у тебя есть какие-то тайны от меня.

– Да нет никаких тайн, боже! Просто…

Родион вслушался в шум воды, и он показался ему подозрительным.

– Со мной, кажется, опять случился этот приступ. Ты приедешь сейчас?

– Конечно. Только… – Родион опять прислушался: да, очень странный шум.

– Ты что же, не можешь сейчас? Скажи, когда.

– Я позвоню, как выйду. Жди, никуда не уходи.

Разорвав разговор, он кинулся в ванную. Дверь не была заперта изнутри, и он распахнул ее. Как он и понял по монотонному шуму воды, ванная была пуста. Девушка, которая провела с ним ночь, похоже, и вправду собиралась в душ, но, уже открыв кран, передумала, приняла внезапное решение и убежала из дома вообще. Об этом говорил и общий беспорядок в ванной: мочалка и раскрытая мыльница на полу. Похоже, девушка не отдавала себе отчета в том, что делала, иначе бы она все-таки завернула кран. Или она сделала это специально, чтобы создать эффект присутствия?

* * *

Маша ждала его в своей комнате, она почему-то не вышла его встречать. Хозяйка, открывшая дверь, посмотрела на Родиона внимательно и вдруг опустила глаза. Этой-то что известно?

Родион вдруг сообразил: Маша не ночевала дома, а он сам приходил вчера вечером, но не застал ее. Теперь пожилая женщина думает, что Родион – обманутый любовник.

– Маша была сегодня у меня, не волнуйтесь, – сказал он.

Хозяйка не смогла скрыть своего удивления. Почему? Что здесь опять не так?

– Мне, в принципе, совершенно все равно, – холодно ответила она.

Может быть, она просто-напросто знает, где была Маша, и видела с ней какого-то человека?

– Что вы от меня скрываете, любезнейшая? – с вызовом спросил он.

– Да ничего, – смутилась хозяйка. – Просто странные вы люди. Девушку провожать надо, тем более – среди ночи. Под дождем…

С этими словами она распахнула дверь ванной и кивнула в сумеречный проем. Там, на веревке у газовой колонки, висело и сохло после стирки – то самое канареечное платье.