Молодежь уже подходила с подобными предложениями, смущенные молодые гномы, запинаясь и бормоча, обещали невесть что юной красавице владыке, если та вдруг да окажется к ним благосклонна, старые предрассудки их не пугали, скорей даже напротив.

Что ж, посмотрим на вас теперь. Море – это вам не дедушкины сказки, легко смеяться над поверженными стариками и их дурацкими обычаями, а вот вы над неведомым посмейтесь! Что? Как-то не выходит?

Фу, как некрасиво! Неужто никто?

Хорошо придумала, владыка, умница. Вот только ты не чужую храбрость проверяешь, не суженого себе подыскиваешь и даже не партнера на одну ночь. Тебе просто страшно лезть в эту непроглядную жуткую воду одной.

И все-таки ты полезешь, владыка.

Может быть, ты просто дура?

Боги мои, да, наверное…

– Сапоги сними…

– Что?

Ты оборачиваешься.

Фицджеральд. Тэд Фицджеральд. Лучник. Комендант Петрийского острова.

Вот только до острова еще добраться нужно. По воде. Вот по этой самой.

– Сапоги сними, владыка.

«И чего он прицепился?»

– Зачем?

– Затем, что ноги высохнут, а сапоги потом три дня хлюпать будут. Простудишься, заболеешь, как на своих орать станешь?

«Заботливый ты наш…»

– Штанины подверни, – скомандовал Фицджеральд, когда гномка аккуратно поставила рядом с собой свои короткие удобные сапожки.

– Страшно? – участливо буркнул он.

«О Боги! Он и в самом деле сочувствует!»

«Или издевается?»

– Нет. Не страшно, – решительно ответила владыка и отчаянно шагнула в набегающую волну.

– Ну, гномы! Никто не хочет получить то, о чем вчера так старательно просили?!

Тишина.

«Молчат».

«Не хочу идти одна. Не хочу».

«А придется… придется, владыка…»

– Ох!

Она вскрикнула, покачнулась, проклятая вода и в самом деле схватила ее, схватила и толкнула. Дружный стон с берега, вот теперь гномы и в самом деле побегут. Куда глаза глядят побегут. Да что же это такое! В этой воде нет и не может быть ничего опасного, это просто вода и все, море – это такая большая чаша, просто слишком большая чаша! Не смей меня толкать, проклятая зеленая гадина! Не смей, слышишь?!

Рядом послышался плеск, и крепкая рука Фицджеральда удержала ее от падения.

– Осторожно, владыка!

Да. Вот так, вдвоем – не страшно. Рука сильная, надежная, гадкое зеленое чудовище ее не утащит. Тэд Фицджеральд ему не позволит. Да и вообще его нет, этого чудовища. Никакого чудовища нет. Никто ее не хватал, разумеется. Просто перепугалась, дура.

«Спасибо, Тэд!» – хотелось сказать ей.

– А ты чего это… в сапогах вперся? – спросила она.

– А ты дала мне время их снять? – огрызнулся он.

– И штаны промочил…

– Ну знаешь что!

– Простудишься, заболеешь…

– Я ее спасаю, а она…

– Хлюпать будешь… сначала сапогами, потом носом…

«Боги, что я несу?!»

– Нахалка!

– Ты еще «ночь любви» потребуй, герой!

– А что, и потребую! Я же вошел в воду вместе с тобой!

– Предложение касалось только гномов, хотя ты… – юная владыка запнулась, обнаружив некую брешь. Тэд Фицджеральд был полугномом, об этом знали все.

«Сейчас потребует себе половину ночи, и что я ему скажу?»

Она замолчала и подняла на него глаза, ожидая увидеть усмешку, а он вдруг круто повернулся и быстро пошел прочь. Только брызги полетели во все стороны от его мокрых сапог. А от самого, казалось, искры летят. Попавшиеся ему на дороге гномы едва успели отскочить. На его лице застыло такое мучительное выражение, что юная гномка аж содрогнулась.

«И что я ему такого сказала?»

Она медленно пошлепала к берегу. Вода уже не казалась холодной. И страшной тоже не казалась.

«И вот за это я обещала „ночь любви“? Ну, это я погорячилась!»

– Ну что, видали? Ничего со мной не сталось! – бросила она прочим гномам нахально и весело. – И с вами ничего не станется, трусишки!

Из толпы гномов робко выбралась еще одна Невеста, потом еще… Первая подошла к воде, присела, робко коснулась набегающей волны ладонью. Ее примеру последовала вторая. К воде решительно шагнули несколько молодых гномов, потом камнем из пращи вылетела стайка ребятишек, за ними с воплями поспешали их родители. Все это с визгом врезалось в воду. И ничего не случилось. Гномы постарше ошалело стояли и сидели на мелководье, а малышня, бегая вокруг них, принялась брызгаться.

– Заболеют же, черти. Надо им какую-нить одежку на смену, – пробурчал усатый воин из людей, направляясь куда-то в сторону обозов.

А владыка вдруг села на песок и в голос истерически расхохоталась.

* * *

Она же не сказала ничего такого…

Зачем так больно? До черноты больно. До хрипа и судорог. Словно в каждую частичку тела по отравленной стреле вонзилось.

Упасть бы сейчас на мокрый песок, выть, кататься – нельзя. А потом плакать… нельзя… Нельзя и все тут! Достаточно того, что несколько гномов в ужасе отскочили, когда на них эдакая перекошенная рожа надвинулась.

А теперь – все. Все, я сказал!

Есть такая штука – долг, и никакая боль не смеет…

Смеет, не смеет, пришла себе и болит, тварь такая…

И все-таки – почему? Почему так больно? Она же не сказала ничего такого…

Ну отказала в «ночи любви», так ведь и просил не всерьез, ну отказалась видеть во мне гнома, так ведь и я сам… Стоп.

Боже, да неужто?

Мне так плохо оттого, что гномка не увидела во мне гнома? Того самого гнома, моего отца, мерзкого насильника, чьи кости гниют неизвестно где? Или… просто гнома?

Так. Я и впрямь сошел с ума. Захотеть стать гномом? Господи, почему? Да что же это со мной такое? Что?!

Так что же тебя так терзает, Тэд Фицджеральд, – то, что она отказалась признать в тебе гнома… или то, как она дрогнула, вдруг сообразив, что ты почти соответствуешь высказанным притязаниям?

А может, все проще? Может, тебе просто хотелось, чтоб она согласилась? Стоп. А вот эту мысль додумывать не стоит. Просто не стоит, и все. Комендант Петрийского острова не имеет права на… Молчи, Тэд Фицджеральд, просто молчи. Ты – человек, твой названый отец – сам Джеральд, король олбарийский, он тебе такую ношу доверил, такую ответственность, ты не смеешь осложнять и без того непростую ситуацию своими необдуманными поступками. Даже необдуманными мыслями не смеешь! Молчи. Мало ли чего тебе хотелось бы! Помни свой долг, воин! Молчи.

«Гуннхильд… Унн… Уинни… Ильда…»

«Молчи… а не можешь молчать, попроси ее перерезать тебе горло…»

Фицджеральд стоял у самой воды, набегающие волны почти касались его сапог. Он стоял, как памятник воину, прямой, стройный, словно тетива своего лука, и только пришедший с заката ветер трепал его волосы. Он выглядел как и положено командиру и коменданту, глядя со стороны нипочем невозможно было угадать, какая буря бушует внутри него, какая боль адскими собаками рвет его душу.

Он так и не понял, что же с ним происходит, не разрешил себе этого понимания, меж тем как самые мудрые из Мудрых Старух гномьего племени, глядя на него, удивленно перешептывались и качали головами.

– Не стой на ветру, простудишься…

Фицджеральд вздрогнул и обернулся.

Владыка всех гномов смотрела на него заботливо, как на кого-то своего.

«Как на гнома?»

Гуннхильд… Унн… Уинни… Ильда…

Ильда.

А может, все-таки хватит? Возьми себя в руки, лучник! Король не затем тебя комендантом поставил, чтоб ты последний ум потерял и людей перед гномами опозорил.

Ты ведь еще так недавно смотрел на эту девочку свысока, считал, что это она не справится, что это ее слушаться не станут. Ты даже хотел этого, если уж совсем правду молвить. Доказать себе и всему миру, что люди куда лучше гномов, раз ты, представитель людей, лучше, чем она, представитель гномов, справляешься со своими обязанностями… глупо-то как. Глупо и стыдно. Зато правда. А ведь ее работа куда трудней твоей. Это у тебя в подчинении дисциплинированные олбарийские лучники, а у нее старейшина на старейшине сидит и старейшиной погоняет, и к каждому свой подход надобен. Да ты бы и часу на ее месте не продержался. А она, представь себе, справляется. Ее слушаются. Все, даже старейшины. Тебя, конечно, тоже слушаются, да что толку! Ты сейчас такого накомандуешь… Стыдно, Фицджеральд.

И вот только посмей ляпнуть, что тебе не холодно.

– Благодарю, владыка! Я немного… задумался. И в самом деле не стоит здесь стоять.

Владыка протянула ему руку.

«Господи, какая у нее ладошка маленькая!»

Фицджеральд осторожно сжал небольшую изящную ладошку и получил в ответ на удивление сильное и крепкое пожатие.

– Ух, какая ты сильная! – невольно вырвалось у него.

– Сильная? – в ответ удивилась она. – Да нет, не сказала бы. Я так и не научилась как следует обращаться с большим молотом.

Фицджеральд тут же припомнил рассказы о петрийском лазутчике Шарце, ударом кулака расправившемся с неким злоумышленником, а также приподнявшем и вышвырнувшем с помоста одного не в меру расходившегося рыцаря в полном вооружении. Да уж, гномы есть гномы, и забывать об этом не стоит.

– А почему ты вообще протянула мне руку? – спросил он, наконец осознав, что они вот уже некоторое время бредут куда-то по берегу, взявшись за руки самым предосудительным образом.

– Ну… ты же протянул мне руку, там, в воде… – ответила она. – Мне было очень плохо… и страшно, а ты протянул руку, и я перестала бояться. А теперь плохо и страшно стало тебе – я не знаю почему… я не спрашиваю… но разве можно бросить в беде пришедшего на помощь?

«Дьявол, мы выглядим сейчас, как парочка влюбленных, – подумал Фицджеральд. – Это… чертовски неправильно, но… отвергнуть протянутую руку помощи, протянутую гномом человеку, – это еще более неправильно. С презрением и высокомерием отвергнуть чужую благодарность… это просто подло, кроме всего прочего. Нет, но как она поняла? Как догадалась?»

– Благодарю, владыка, – молвил Фицджеральд.

Ощущать ее руку в своей руке было приятно.

Странно приятно.

«Все это дипломатия, не более того!» – яростно заявил он сам себе.

«Надо отметить, у твоей „дипломатии“ потрясающая фигура! – ехидно отозвался внутренний голос. – Ну-ну, давай дальше, чего еще интересного соврешь?»

«Молчи! Молчи, сволочь!»

И ведь ничего уже не сделаешь. Ничего. Глядя на то, как они вот эдак прогуливаются, гномы могут решить, что их владыка «легла» под человека и теперь уже никакой защитницей им не будет. Но ведь если сейчас бросить ее руку, развернуться и уйти… тогда они все едино решат, что она авторитетом у людей не пользуется, что ее ни во что не ставят, даже за руку взяться брезгуют – тот же вариант, кому нужна такая владыка? Какой из нее защитник? А кто окажется на ее месте, даже подумать страшно, тут этих цвергов недобитых, как пчел в улье, и каждый со своим планом завоевания мира. Эх, Фицджеральд, Фицджеральд, что же ты наделал? Ох и дорого тебе эта прогулочка встанет! И ладно бы тебе, а то ведь и всей Олбарии… И она тоже хороша со своей помощью. Думать надо, владыка, прежде чем делать! А что его собственные люди подумают? Что их командир внезапно вспомнил, что он почти гном? Как они смогут ему доверять после такого? Да и станут ли? Он бы и сам себе не доверился…

– Ты так оглядываешься на моих гномов, словно боишься, что они подумают о нас нечто недолжное, Тэд, – с легкой улыбкой заметила владыка.

– Боюсь именно это они и сделают, – вздохнул Фицджеральд.

– Почему тебя это беспокоит? – с интересом спросила владыка.

«Эти гномы иногда такое ляпнут!»

Фицджеральд почувствовал, что краснеет.

Хорошо, что уже сумерки!

– Ну… они могут подумать… что ты…

Фицджеральд запнулся.

Сказать такое владетельной особе… трудно, особенно если сам ты – простой олбарийский лучник. И по другим причинам трудно, но я не стану думать о них, не стану, нет у меня такого права!

– Ты чего-то боишься… прямо, как я… там, в воде. Но здесь нет воды, – тихо сказала она.

– Есть… – выдохнул Фицджеральд. – Просто она очень хорошо маскируется!

Эта немудреная шутка придала ему мужества. Он должен сказать ей все, что пришло ему в голову. Как бы это ни было трудно. Вот просто должен и все. Им вместе работать. Удерживать хрупкое равновесие между людьми и гномами. Долг превыше всего!

– Если мы будем вот так ходить, Гуннхильд, твои гномы могут решить, что ты «легла» под человека, и не станут тебе доверять, – сглотнув, выговорил он. – А если я оттолкну твою руку и уйду, решат, что люди тебя ни во что не ставят и ты для них бесполезна.

– Если ты оттолкнешь мою руку – другой я влеплю тебе по физиономии, – с очаровательной улыбкой поведала гномка. – Со средним молотом я все же неплохо управлялась, так что будет больно. А если кто-то из моих гномов посмеет заявить, что я под кого-то там легла, я предложу ему задуматься о том, что в супружеской постели женщина совершенно не обязана оказываться снизу и что это никоим образом не связано с моим положением и долгом перед моим народом.

– Так они тебе и поверят! – выдохнул комендант.

– Ну… если кто-то будет упорствовать в своем неверии… я давно грожусь перерезать кому-нибудь глотку. Раньше или позже все равно потребуется доказать, что это не пустые слова, что я действительно могу это сделать, – ответила владыка.

– А ты можешь?

– Сомневаешься?

В ее голосе столько нежности, что полмира можно напугать до судорог. Так вот за что ее боятся самые твердолобые цверги и самые хитроумные старейшины.

– Нет, но…

– Думаю, нам каждый вечер стоит так прогуливаться, – заключила она.

– Каждый вечер? Зачем? – выдохнул он.

«О Господи, дай мне сил не позабыть о долге!»

– Чтобы говорить друг с другом. Чтобы научиться понимать друг друга, – промолвила Гуннхильд. – Гномы и люди должны научиться это делать как можно скорей. Иначе им не выжить. Ведь тебе есть о чем поговорить со мной. Я знаю, что есть. Тебя, как и меня, тревожит то, что случится завтра. Ты ведь комендант, то есть, по-нашему, нечто между старейшиной и гроссом! Мы отвечаем за все это…

– Да, но…

– Ну так поговори со мной, человек. А я поговорю с тобой. Ведь именно для того высшие силы наделили нас речью, чтоб мы могли говорить и договариваться.

– Ты права, – быстро сказал Фицджеральд. – Прости меня… за глупость. Давай говорить.

* * *

Когда возникший словно из-под земли «безбородый безумец» ухватил Якша за руку, тот не слишком удивился. После того, что с ним приключилось ночью, трудно было чему-то удивляться. Бог у людей, как известно, один, и творить чудеса ему никто не мешает. Это подгорные Боги должны друг на друга оглядываться, а человечьему Богу никто не указ, вот он, видать, и пользуется.

– Идем скорей, владыка! – вместо приветствия торопливо выпалил «безбородый безумец» и куда-то поволок своего бывшего властелина.

– Уже не владыка, – возразил Якш, поневоле переставляя ноги, покоряясь неодолимой силе, ухватившей его за руку.

– Не владыка?! – ухмыльнулся Шарц. – Что ж, отлично. Тогда побежали!

Он и в самом деле перешел на бег, и оторопевшему Якшу пришлось подчиниться. Якш представил себя со стороны, и его одолел смех. Он попытался справиться с собой, но смех яростно продирался наружу, и Якш уступил.

– Нельзя смеяться на бегу. Смешинкой подавишься! – остерег его «безбородый безумец».

– Куда… ты меня… тащишь? – сквозь смех и бег выдавил из себя Якш.

– Одной моей пациентке срочно необходимо лекарство, – поведал Шарц.

– Ну и при чем тут я? – с подозрением выдохнул Якш.

– Ты подходишь наилучшим образом, – ответил нахальный лекарь.

– В качестве лекарства?! – поразился Якш.

– Ну да! – бесцеремонно ответил лекарь, и Якшу на миг пригрезилась жутковатая картинка, как его разливают по баночкам и скляночкам.

– Внутреннего или наружного? – ехидно вопросил бывший владыка всех гномов.

– Пошляк! А еще владыка… – досадливо фыркнул Шарц. – Ей увидеть тебя нужно. Она еще совсем маленькая девочка. Ей нужно увидеть бородатого гнома с волшебной тележкой. Я тут одну тележку приглядел, так что…

– Ей нужно что?! – Пальцы Якша стальными клещами впились в плечи «безбородого безумца», остановив бег, пригвоздив бывшего разведчика к земле.

– Повтори… – хрипло прошептал Якш. – Повтори, что ты сказал…

– Что именно? – чуть испуганно вопросил Шарц, весь подобравшись для боя.

«Что бы ты там себе ни придумал, ты пойдешь со мной и сделаешь все, что потребуется!»

– «Бородатого гнома, с волшебной тележкой»… я не ослышался? – почти жалобно вопросил Якш. – Так она жива?

– Жива? – переспросил Шарц. – Ну, конечно, жива. И даже скоро будет здорова… хотя должна была умереть этой ночью, но… а ты откуда все это знаешь?! – вдруг дошло до него.

На глазах Якша медленно показались слезы.

Шарц стоял, со священным ужасом глядя, как по лицу его владыки медленно катятся крупные прозрачные капли, а он просто стоит, стоит, не отворачиваясь, не стыдясь, не пытаясь их стереть или хоть руками закрыться.

– Так ты и в самом деле… – попробовал Шарц, но голос подвел, пресекся, – так, значит, все, что она говорила про свой сон… про тебя и… – Шарц опять сбился. Трудно говорить о чудесах, особенно если сам не раз уже сталкивался с практикой чудесного – самой чудесной практикой на свете! Тут ведь такое дело – чем чаще с чудесами сталкиваешься, тем хуже в них разбираешься, чудесам ведь не нужно, чтоб всякие там в них разбирались, они просто происходят, там и тогда, когда это очень нужно, там и тогда, когда без них просто никак.

Владыка медленно покачал головой, стряхивая слезы на свою до странности разбойничью одежду, а потом, в свою очередь, схватил Шарца за руку:

– Бежим скорей! Я должен ее немедленно увидеть! – выпалил Якш.

– Быть может, ты сначала… – попробовал хоть что-то вставить «безбородый безумец».

– Потом! Потом все расскажу! – жарко выдохнул Якш, и теперь уже Шарц не мог противиться неодолимой силе, влекущей его за собой.

* * *

Когда так много воды – это смешно. Вода – смешная, по ней так весело шлепать босиком. Это не та же самая вода, какую пьют, она горькая и соленая, говорят, ее пить нельзя, живот заболит, а еще она постоянно бегает то туда, то сюда, наверно, никак не может решить, где ей нравится больше, здесь или там?

А когда мы захотели зайти подальше, нам сказали, что нельзя. А мы спросили: почему нельзя? А нам сказали, что там «глубина». А я спросил: что такое «глубина»? А мне сказали – я слишком маленький, чтоб знать это. А я сказал: вы сами не знаете! И – убежал, чтоб не попало. Но дальше в воду не полез. Вдруг там и правда живет какая-то «глубина», злющая-презлющая, да еще и кусачая? Нет уж, нам и у берега здорово! Никогда мы еще так не играли!

Давно нужно было подружиться с людьми и отправляться к морю. Это же такое интересное приключение! В сто раз интереснее, чем все подвиги древних цвергов, вместе взятые. И чего это взрослые столько тянули с этой идеей? И сейчас тоже – ворчат, боятся… Шли бы лучше водой побрызгались, чем ругаться, небось и настроение бы сразу поднялось!

* * *

– Ну вот! Я же говорила, что он там! Здравствуй, дяденька! Спасибо тебе, что ты меня спас, а то так умирать не хотелось…

– Но… как это может быть, дочка? – смущенно промолвил кузнец. – Ты ведь… ты все время была здесь. Даже когда себя не помнила. Все про какой-то лес говорила… как там темно и страшно…

Он осекся, потому что в глазах дочери и вправду на миг мелькнуло отражение того дикого, страшного леса, и его чистая и честная душа вострепетала от жалости и ужаса.

– Там и правда страшно, – тихо и очень по-взрослому ответила девочка. – Очень страшно, если одной и ночью. Но я же была не одна. Там был Джерри-скрипач, и тележка, и конь… только потом конь сбежал, и мы не могли дальше ехать. А нам обязательно нужно было через ночь перебраться. А Джерри-скрипач сказал тогда, что…

– Дочка, – негромко перебил девочку кузнец, – мы боялись тебе сказать, но… Джерри-скрипач умер три дня назад. Он просто не мог…