Всякий курсант, идущий по училищу без строя, всякий строй, который чем-то не понравился начальнику патруля рассматривается как потенциальный нарушитель. Идущий без строя курсант записывается в 98% случаев, а его после лишают увольнения в воспитательных целях. И тут уже не важно, почему он оказался в одиночестве. Может быть, за литературой в библиотеку ходил. Может быть, аудиторию дежурному офицеру сдавал, а может и еще какая причина была. Главное, что он попался патрулю, который должен записать всякого встреченного на пути курсанта. Опять же неважно за что. За неправильно надетую шапку, за неправильное выполнение воинского приветствия… В общем, за то, что не свернул при виде патруля, а значит за наглость! Поэтому большинство курсантов училища старательно обходили патрули, следуя мудрому изречению: «Любая кривая вокруг начальника короче любой прямой»

Вадим тоже следовал этому правилу. Поэтому, счастливо избегнув столкновения с поборниками воинской дисциплины, он вскоре подошел к общежитию. Возле него уже стоял милицейский УАЗик.

2.

Вадима допросили, в общем-то, для проформы. Сначала следователь, в присутствии Кузина и Воронцова, допрашивал Андрея Линева, а потом Вадима и Леху Коншова. Вадим действительно почти ничего не знал, в чем честно и признался в своих показаниях. О чем рассказывал Леха, Вадим не знал, так как на допрос их вызывали поодиночке. Когда Вадим вышел из канцелярии на курс уже прибыл для замены назначенные Градовым люди. Несмотря на то, что им выпало заменять снятый наряд, они выглядели хмурыми. А ведь заменять всегда удобно, ведь снятые с наряда после обязаны будут отстоять их наряды по графику, а им остается самое простое – ночь прошла и остался только день, до семи часов вечера. Однако, парни были явно не рады. Всем было понятно, что на курсе весь день будет торчать начальство, а это никогда не вызывает энтузиазма.

Но Вадиму не пришлось заниматься сдачей наряда. К нему подошел человек из следственной бригады и попросил показать комнату погибшего.

–Комнату? – переспросил Вадим, – Я не знаю, открыта она или нет, там парень, которого сейчас допрашивают, живет. Но пойдемте, посмотрим.

Он провел следователя по коридору до конца коридора.

–Вот здесь, – Вадим толкнул дверь, которая оказалась не заперта.

Они вошли. Следователь принялся осматривать комнату. Посмотрел на книжных полках, заглянул в тумбочки и в стол. Подошел к балкону и подергал дверь.

–Она открывается?

–Да.

–Тогда придется открыть.

–Конечно, – пожал плечами Вадим.

Следователь открыл дверь. В комнату сразу пахнуло свежим морозным духом.

–Он на этот балкон лез? – следователь посмотрел на Вадима.

–Наверное, ему же надо было в комнату попасть.

–Так, посмотрим… – и следователь вышел на балкон.

Вадим все ждал, когда же он спросит про следы, ведь ему с утра они показались подозрительными. Леха же сказал, что он на балкон не выходил, а комната была закрыта. Он заглянул в балконную дверь и остолбенел. Следов не было!

Следов не было. Вернее они были, но не те, что утром. Снег на балконе был утоптан свежими отпечатками кирзовых сапог, словно весь курс утром выходил на балкон, посмотреть на место гибели Морозова. Но курс на этот балкон не выходил и это Вадим знал совершенно точно. Когда он видел эти следы, курс уже убыл на занятия, а в общаге оставался только наряд. Так кому же надо было уничтожать эти следы?

Сзади скрипнула половица и отвлекла Вадима от его мыслей. Он оглянулся и увидел стоящего в дверях Леху.

–Что такое? – спросил он.

–Да здесь следователь комнату осматривает, попросил открыть, а здесь и не заперто было, – объяснил Вадим.

Леха прошел внутрь и сел на кровать. Вадим заметил, что он все время косится на окно, в которое был виден следователь. Тот что-то рассматривал на стене. Потом заглянул в комнату.

–Кто здесь живет постоянно? – спросил он.

–Я. – Леха поднялся со скрипнувшей кровати.

–Выйдите, пожалуйста, на балкон.

Леха вышел. Вышел и Вадим. Следователь указал на свисающую полосу громоотвода, который шел с крыши до самой земли и был пришпилен к кирпичной стене дюбелями. В том месте, на которое указывал следователь, железная полоса была оторвана и висела свободно.

–Скажите, эта полоса металлическая всегда так болтается?

–Да нет, – медленно ответил Леха, – Она вроде прибита была…

–Значит так, – пробормотал следователь, – Похоже, он за нее ухватился, а дюбеля не выдержали. Вот и сорвался… – констатировал он.

Они вернулись в комнату. Вадим плотно прикрыл балконную дверь.

–Скажите, – следователь опять обратился к Лехе, – А вы за эти Морозовым в последнее время никаких странностей не замечали. В общении или в поведении?

–Да нет, все нормально было.

–Ну вы же понимаете, что это был довольно рискованный поступок, лезть на седьмой этаж по балконам, да еще при том, что балконы седьмого и восьмого этажа выступают над другими и ему пришлось схватиться за громоотвод. Это и летом-то рискованно, а уж зимой… Вот я поэтому и спрашиваю, никаких странностей не было? Никаких проблем в личной жизни? Вы с ним дружили?

–Да… – Леха замолчал, словно бы слова не шли с его языка.

–Вы знаете, – вмешался Вадим, – Морозов вообще парень был рисковый и любил всякие такие вещи. Мне кажется, что он мог и без всяких проблем на это пойти. Для него это было совсем не так страшно.

–Вы согласны с такой оценкой? – следователь посмотрел на Леху.

–Да… – проговорил тот, – Денис был лихой. Он мог…

–Хорошо, – следователь поднялся, – Я здесь закончил, так что можно закрывать, – с этими словами он вышел в коридор.

Вадим проводил его взглядом и посмотрел на Леху.

–Следы исчезли, – сказал он.

Леха вскинул голову, словно его стегнули кнутом.

–Какие следы?

–Ну, помнишь, те, что я утром видел. Кто на балкон-то выходил?

–Я выходил. Ты понимаешь, это мои следы были, – Леха опустил глаза, – Я ночью, когда спать пошел, вышел и посмотрел вниз. Так страшно стало, как он мог ночью в мороз полезть по балконам… А потом я утром подумал, что следы увидят и подумают еще, что это я мог его… – голос Лехи прервался, – Ну я и испугался. Вышел на балкон и утоптал все. Ну, ты ведь видел, как они допрашивают. Обязательно привязались бы. А ведь я ничего не делал. Просто посмотрел.

–Да ладно, ты не переживай так. Надо было мне утром так и сказать, а то не выходил, не выходил. Я что, не понял бы? – Вадим укоризненно посмотрел на Коншова.

–Получилось так. Как-то само с языка сорвалось…

–Ладно. Пойдем к Андрюхе, пускай скажет, что нам дальше делать.

3.

Делать им больше ничего не пришлось. По крайней мере, Вадиму. Поскольку с наряда их сняли, а идти на занятия было поздновато, Кузин велел оставаться в общежитии. Правда Линева и Коншова заставили писать объяснительные записки, где требовалось изложить события прошедшей ночи. Вадим же удалился в свою комнату, где немедленно завалился спать, пытаясь компенсировать потерянные ночью часы. Такой образ действий может показаться странным лишь тому, кто в армии не служил. Любой более-менее опытный человек поймет, что в данной ситуации такое поведение было самым правильным. Неприятности обошли Вадима стороной, с наряда он был снят и в его распоряжении имелось несколько часов свободного времени. Что же в данном случае сделает любой здравомыслящий курсант? Да конечно же завалится спать! И это правильно, потому что часы проведенные им в наряде никто не компенсирует, а это всегда очень обидно, в особенности же тогда, когда с наряда тебя сняли днем. Ведь это значит, что наряд повторится, а четыре часа сна уже нет.

Армейский распорядок дня спланирован так, что каждому человеку в сутки дается восемь часов сна. Тем не менее, курсанты спят всегда и везде, где это только возможно. Они спят на лекциях и практических занятиях, на самоподготовке и воспитательной работе, за столом наряда и даже на посту в карауле, хоть это и запрещается совершенно категорически. Спящего курсанта в училище можно обнаружить в самых неожиданных местах. Например, в остове стоящего на тактическом поле БТРа, куда в летние дни убегают с самоподготовки любители побездельничать. Можно обнаружить спящих курсантов в подсобных помещениях столовой, на раздаточных точках, в мойке, где их ноги, обутые в кирзовые сапоги смутно виднеются в клубах пара. Что уж и говорить о таких заповедных местах, как каптерка или комната в общежитии! Да и вообще, вряд ли даже возможно перечислить те места, куда может завести курсанта для отдыха его изощренный ум.

Объясняется же эта почти патологическая страсть ко сну довольно просто. Во-первых, далеко не всем хватает рассчитанных учеными восьми часов. Во-вторых, не так-то просто уснуть, например, в казарме, где и после отбоя продолжается активная жизнь, снуют люди, пьют водку, смотрят телевизор. И галдят, пусть и не слишком громко, но надоедливо. Правда, привыкший человек и под этот гомон засыпает моментально, если, конечно, не принимает участия в вышеописанных мероприятиях. Затем – наряды. Они, как уже было сказано, не компенсируются. Здесь же и караулы. Здесь же и физическое утомление и просто усталость. А поскольку усталость, в отличие от отдыха, имеет свойство накапливаться, то постепенно человеку становится необходимо спать все больше и больше. Чем он, собственно, и занимается в любую свободную минуту. Еще сложнее на старших курсах. Вставать курсанты вынуждены так же рано, но ложатся они гораздо позже, ведь они уже относительно свободны, а значит могут вполне законно не спать до полуночи. А местные вообще живут дома и часто шляются в компании друзей до глубокой ночи. Но ведь спать-то все равно хочется! Вот и спят будущие офицеры везде, где только представляется хоть малейшая возможность, зачастую рискуя быть застигнутыми преподавателями или офицерами.

Спал и Вадим, далекий сейчас от таких размышлений и логических выводов. У него была трудная ночь и сон властно наложил руку на его лицо, смежив отяжелевшие веки и погрузив тело в сладостную дремоту из которой, впрочем, ставший за годы службы чуткими слух и подсознательное чувство могли вырвать его в любую секунду…

4.

Два дня начальство ничего не сообщало, предоставив личному составу курса вариться в слухах, словно в собственном соку. Воображение сильно подогревал вид окровавленного льда на углу общежития. Рассказывали разное. Например, что Мороз обкурился и полез по балконам ничего не соображая. Другие говорили, что он наоборот был совершенно трезв и никакой не обкуренный, а просто любил рискнуть, рискнул и в этот раз. Третьи утверждали, что у него поехала крыша и на этой почве он вообразил себя альпинистом. Причем последние доверительно сообщали, что эта информация случайно была подслушана в канцелярии, куда время от времени наведывался следователь. Впрочем, о подслушанном разговоре говорили почти все, чтобы они не утверждали, так что в конце концов стало непонятно, не то все они врали, не то в канцелярии разговаривали не вполне здоровые люди.

На третий день, вечером, подполковник Кузин собрал весь курс в большой аудитории, в которой обычно проводилась воспитательная работа. Обычно долгий галдеж в этот раз улегся практически мгновенно и аудитория погрузилась в тишину, так что казалось даже, что муха пролетит – и то все услышат. Кузин обвел взглядом замерших за столами курсантов.

–Вы все знаете, что три дня назад, ночью произошел несчастный случай. Курсант Морозов пытался залезть по балконам на седьмой этаж, сорвался и разбился насмерть. Сейчас я сообщу вам результаты экспертизы и выводы следствия, которое на сегодняшний день уже закончено, чтобы вы не разносили по училищу и городу разные необоснованные слухи. Значит так, Морозов был в состоянии алкогольного опьянения, но не слишком сильного, так что по балконам он полез вполне осознанно. Следующее. Поскольку балкон на уровне седьмого этажа несколько выдается, ему пришлось схватиться за металлическую полосу громоотвода, проходящую в полуметре от балконов. Полоса под его тяжестью, видимо, оторвалась от стены и он сорвался. Смерть была не мгновенной, но полученные при падении повреждения были несовместимы с жизнью…

Кузин помолчал, с минуту оглядывая притихшую аудиторию.

–Я много раз говорил вам, товарищи курсанты, – продолжил он, поправив очки, – что свои проблемы вы должны решать через меня. Если бы Морозов, опоздав из увольнения, обратился бы ко мне, он был бы наказан, но был бы жив. Он предпочел другой путь… А кроме того, наш курс не выглядел бы сейчас в глазах всего училища оплотом нарушения дисциплины. Кроме того, что погиб человек, вскрылось множество других нарушений. Отсутствие Морозова на вечерней поверке не было зафиксировано. Более того, все должностные лица знали о его отсутствии, но не приняли никаких мер. Как еще, по-вашему, это может истолковать командование? В общем так. По нашему курсу приняты следующие решения. Первое – на месяц запрещаются все увольнения, за исключением местных, да и то лишь потому, что им негде спать в общежитии. Второе – каждый вечер на вечерней поверке будет присутствовать проверяющий и пересчитывать всех по головам. Ну и третье – естественно, будет проведен строевой смотр силами кафедры ОВД и проверка общежития офицерами с этой кафедры. Проверки будут проводиться до полного устранения недостатков. Ну не вам объяснять, короче говоря! Начальник училища хотел также отчислить Линева, но мне и командованию факультета удалось его отстоять на том основании, что он хорошист и дисциплинированный курсант. Однако он снимается с должности командира отделения и лишается сержантского звания.

Кузин еще раз оглядел курс.

–Теперь нам предстоит снова доказывать, что курс у нас нормальный. И все из-за глупости и высокого самомнения отдельных личностей. Старшина!

Добров поднялся из-за стола.

–Стройте курс!

Кузин повернулся и вышел из аудитории. За ним потянулись остальные.

Глава 4

1.

Прошло две недели. О ночной трагедии стали понемногу забывать не только в училище, но и на курсе. Так всегда бывает, когда трагедия не коснется нас лично. Ужас случившегося поражает лишь в первые минуты, часы, дни после трагедии. Немного позже потрясение меркнет и повседневная действительность, с ее делами, тревогами, волнениями и радостями постепенно начинает затягивать своей пеленой трагизм прошедших событий. Очень скоро только кровавое пятно на застывшем под февральскими морозами льду еще напоминало о том, что здесь закончил жизнь совсем еще молодой человек. А впрочем, пятно это в конце концов занесло белым пушистым снегом, который немного позже слежался и покрылся под солнцем толстой ледяной коркой. Этот сугроб словно символизировал собой человеческую память, которая может приспособиться к любой ситуации, покрыть любую катастрофу пеленой забвения и коркой забытья.

Морозы не спадали. Почти каждую ночь ветер злобно свистал за стенами и окнами общежитий, казарм, учебных корпусов, расшвыривая замерзшее снежное крошево. Змеилась поземка, а сугробы становились все выше и выше. Каждое утро, еще затемно, из казарм и общежитий, поеживаясь в своих холодных шинелях и нехотя матерясь на лепящий в лицо снег, выходили уборщики территории. Те, у которых были скребки, принимались сначала неохотно, но по ходу дела все более распаляясь и злясь соскребать снег с плаца, площадок и дорожек, сгоняя его к бордюрам. Очень скоро им становилось уже не холодно, а даже жарко и некоторые расстегивали шинели. Другие швыряли здоровенными деревянными лопатами снег на двухметровую высоту ежедневно подрастающего сугроба. Кто-то долбил по стенам сугроба лопатой, выравнивая его, придавая ему известную квадратность, так услаждающую начальничий взгляд. Впрочем, квадратных сугробов уже не получалось, слишком уж высоки они были, и сугробы выглядели как подрезанные сбоку конусы. Несколько человек из каждой команды разбрасывали по льду песочные дорожки.

Снега в феврале было так много, что выделенные команды уже не справлялись, так что даже приходилось иной раз выгонять на работу весь взвод. Бывало не только утром, но даже и вечером. И во всем этом люди чувствовали какую-то бесполезность, ведь скоро должна была начаться весна, а эти огромные сугробы долго не будут таять и значит придется карабкаться на их вершины и раскидывать плотный слежавшийся снег по дорогам и площадкам. А когда растает последний лед и высохнет вода, необходимо будет смести и убрать с асфальта весь песок, который так старательно разбрасывали всю долгую зиму. Все это бесконечно злило курсантов 43 курса, измученных бесконечными строевыми смотрами, заждавшихся окончания «карантина», в течение которого их не выпускали в город.