– Ты млад и юн, – говорил один из старцев, которого звали Иосиф, – но ты достойный сын своего народа. Ты превзойдешь всю его боль, окунешь себя в нее и доподлинно поймешь, что ему надо, дабы жить лучше и достойнее.

Тут уже второй, имя которого было Салеф, говорил другое:

– Ты жалок и низок, как и твой народ. Ты не можешь стать в его главе и уподобитъ себя богу или кем-то еще выше. Что думаешь по всему этому?

Мальчик немного задумался, а потом сказал:

– Думаю, вы правы оба. Только вам, – обратился он к Салефу, – недостает еще чего-то, пока не знаю.

– Хорошо, – покивали головами старики, и Иосиф обратился снова.

– Что ты скажешь, если народ попросит тебя быть их богом. Как поступишь и не осквернишь ли их веру этим?

И следом последовал второй вопрос от Салефа.

– А что ты скажешь, если сила геенна падет тебе на руки, и ты обложишь ею весь свет людской. Не уподобишься ли господу своему в своем лице или сможешь противостоять сему заверению? Отвечай.

– Я не могу так быстро, – покачал головой мальчик, – мне надо время подумать.

– Хорошо, думай, – согласились старики и, скрестив на груди руки, начали ждать.

Мальчик поразмыслил и спустя минут десять ответил:

– Скажу вам, Салеф. Вопрос не в том, чтобы сила геенна оказалась в руках. Важно ею правильно употреблять. А, теперь, отвечу вам, Иосиф. Сила божья не в завете людском, а в понимании жизни нашей. Это и есть удел бога.

– Хорошо, – похвалили оба старика.

– А теперь, ответь вот на что, – обратился к нему Салеф, – как ты считаешь: кто должен подобать богу, явившемуся на небесах – люд смиренный и простой или люд, облаченный волей правления?

– Отвечу, – сказал быстро мальчик, – уподобать и вверять богу должны все, а не будет этого – не спасет землю нашу боле ничего.

– Хорошо, – ответил. Иосиф, – а как распознать люд такой и такой, если он не влачит одежды оного смысла? Что скажешь?

– Скажу просто. Честен – тот и будет прост, богат же этим не будет, – поспешил сделать вывод ученик.

– Э, нет, – ответил старик, – торопишься отвечать, подумай.

– Тогда так, – не заставил себя долго ждать мальчик, – прост будет всеоружен особью малой стати, а богат -непреклонно взрастет.

– Опять спешишь, – ответил старик, – думай. Мальчик снова погрузился в размышления.

– Богат тот – кто не злославен, а прост – тот пуще прежнего взойдет в своей умысли статной.

– Ну, что ж, – похвалил его Салеф, – это уже ближе, но еще не достоверно. Думай еще, а мы побудем сами с собой, – и они отпустили мальчика наружу.

Спустя время тот возвратился и прямо с порога бросил ответ:

– Прост снизойдет до худшего в славе своей побогаче, а оный ниспадет еще больше, если узреет смысл дела какого.

– Хорошо, но не досконально, – снова отправили его старики думать.

Мальчик долго бродил меж простых хижин и упорно вдумывался в заданный вопрос. Но ничего больше сказать не мог и, зайдя внутрь, он ответил:

– Думаю, что прост и богат не отличим, есть только нутро его, и оно о себе скажет в деле каком.

– Вот теперь, садись, отдыхай, – похвалили его старики и усадили между собой на пол.

Так началась эта каждодневная учеба, переходящая из вопросов к ответу и от ответа к новому вопросу.

Много дней и ночей потребовалось для этого первостепенного образования юного наследника, явившихся в мир людской боговержцев.

Но в тот день было еще одно событие, о котором нельзя не упомянуть.

В тот день мальчик был наречен именем, опосля которое дало ему славу быть изнуренным и убиенным. И в имя его входила святость науки и окуналась высшая степень познаний тех, кто прежде узрел эту Землю и окропил ее своей   святостью.

Купель была приготовлена, и старики с мальчиком прошли внутрь, где все разделись и сполна вымылись.

Затем старец усадил меньшего на небольшую возвышенность и окрестил его именем, сказавшимся Иисус. После чего мальчик был окутан в одежды и снова обронен в воду купели, но не в подогретую, а в холодную и чистую. После этого, его вновь раздели и окрестили вторично, а затем и в третий раз.

Иосиф промолвил после этого:

– Я нарекаю тебя именем Иисуса Христа и даю тебе силу божью, уподобанную всеми во веки веков и доверяю тебе вскрыть свою тайну народу своему. Не позабудь, не посрами, не богохульствуй, не наследи, не искорежь, не ублажь и не заколи рядом идущего.

Это опознание веры твоей, сверху идущей и вниз распространяющейся. Вместе со всем даю тебе ключ от неба высокого.

Смотри на него и помни всегда. Ты агнец божий, ибо им порожден, а матерью вскормлен.

Памятуй об этом и ни о чем не проси отца своего, ибо он там, на небе, а ты на земле. Твой рост, твоя сила в твоем усмирении. Облачись в рясы свои и успокой души других иноверцев.

Я же вместе с этим отступаю и даю место Салефу – учителю твоему и основному провидцу.

Иосиф отступил в сторону, а его место занял Салеф, который сказал:

– Сын наш, Иисус. Возвожу тебя в ранг божий и облачаю рясы твои на тебя же, – с этими словами он одел на него одежду, – слушайся и подчиняйся, учись и надейся. Знай, что не превзойден тот, кто не умен в действе каком, а умен в другом – в способе его оглашения. И поверь себе, и поверь людям, и не дай соприкоснуться лжи твоих агнецких устов. Это люд может к этому прибечь, но боги не могут. Их удел творить добро, не искаженное телом и упряжи злого отчаяния. Нарекаю тебя именем твоего отца и даю тебе славу всевышнюю, что сотворит мир на Земле и образует для оных сущий ад. Успокой душу свою, усопшую в лете и окрести вокруг имя свое, повядшее в горести, лжи и упреке. Живи и не падай. Умолкай, но кричи. Полыхай, но не всгори. Даю тебе степень божью и упрощаю тревожность души твоей смертью окаянной подступи влажного лета. Слушай и запоминай. Ты умрешь в лето тридцать третьего года сызнова. И будет горе твое жестоко и будешь оскорблен пламенем солнца. И люд будет рад твоей злостной управе. Отдай ему все эти грехи и оставь на земле учеников, дабы взошло семя нового роста и не уповай на милость господню отца своего. Будет больно – терпи. Будет жалко – не плачь. Станет жутко – взмолись, но не падай на колени грядуще. Имя сердца твого – не ублажь. Имя души твоей – доброта. Имя тела твого – Иисус. Грядуще – да, ниспошлет волю свою. Падет на землю звезда и укажет всем путь к новому окроплению душ, освященных тобою. Да, хранится имя твое в устах благих, и да, ниспошлется воля сия в сокровение ночи. Аминь, аминь, аминь.

После речи Салеф окропил еще раз мальчика, а затем все они вместе, взявшись за руки, вышли наружу.

Стояла ночь, и темнота окружала их белые верхние одеяния. Подлетела птица и села мальчику на плечо.

Это была голубка, прилетевшая на свет от их самих и узревшая в них солнечное тепло и сияние.

Они встали к луне и подняли вверх руки.

Прозвучали слова, касающиеся только них.

После чего они вернулись обратно, забрав с собой и птицу.

Войдя же внутрь, Иосиф сказал:

– Теперь, ты бог и ты на земле своей. Твори чудеса и твори добро людям, но сначала возложи дань этой птице. Она – это добро, улетевшее куда-то и уцелевшее от зла. Сотвори так, чтобы птица эта разошлась по всему свету и унаследовала себе подобных.

– Сотворю так, – ответил мальчик, прижимая к себе голубку.

– Сделай так, чтобы люди не измывались над нею и над самими собой.

– Сделаю, – твердо отвечал мальчик.

– Упрости себя до благого и пройди землю всю от брега до брега и не боись утратить себя, ради блага верного. Искренен тот – кто исповедален перед тобою. Но побойся хулы     лживой из уст всякого, уподобящегося самому себе. Береги себя ради дела великого и отдай себя ради блага всех.

– Сделаю это, – ответил Иисус.

– И сотвори душу свою в виде благого образа привселюдно и всеутопающе. Дай людям веру в воскрешение и уподобь их себе же.

– Сотворю, – отозвался мальчик.

На этом весь обряд посвящения был окончен, и они, выйдя из купели, пошли в дом, где достали свечи и произнесли первую молитву.

– Отче наш, иже еси на небеси…

Закончив ее и помолившись по обряду, указанному старцами, они легли спать.

А на утро все сталось, как и всегда, только день этот начинался с необычно ранней молитвы и произношения благоверных слов.

Так началась учеба Христа, нареченного Иисусом, длившаяся более трех с половиной лет.

Чего только не приходилось терпеть юному человеку от своих наставников.

Бросали его среди гулкой ночи где-нибудь в стороне от дома и заставляли искать их. Обучали, как нужно общаться с природой. Как суметь поговорить с любым животным и заставить его отойти, если надо.

Учили вере в себя, заставляя сидеть долго под водой и мерзнуть в холодной пустыне от холода.

Учили смотреть на звезды и понимать их. Учили искать путь темной ночью или ярким днем с завязанными глазами и связанными позади руками.

Учили его письму и стихотворному делу. Заставляли лепить горшки и обжигать их, мести пол и печь себе лепешки, сооружать дома и расторгать их по необходимости.

Но пуще всего изучал он одну науку – науку любить, понимать и творить. И уже тогда молодой Иисус понял, что творить чудеса – не просто поднимать руки к верху, прося у своего отца помощи.

Это больше, чем даже самосотворенное.

Он видел, как падали от его рук, словно завороженные звери и птицы. Он наблюдал, как от его взгляда уходили подальше все, кто хотел бы им прокормиться.

Он замечал, как тряслись руки от холода и голода, и как они не хотели долго работать после длительного пребывания в связанном положении. И Иисусу уже не казались эти чудеса чудесами.

Он становился взрослее, мудрее и начинал понимать, что чудо – это постоянная работа над собой и огромная воля в ее достижении.

Наверное, только здравость ума позволяла ему пережить эти испытания, обустроенные его учителями, и глубокая вера в свою осознанную деятельность на земле в стране своих предков, уходящих корнями далеко в ее глубину.

Но, вместе с тем, он понимал и другое: на столько развита его сила воли – на столько же будет велико и его сотворенное чудо.

Лишь иногда ему казалось, что он не выдержит всех испытаний, которые еще не начинались для него, но, поборов в себе внутреннюю силу сопротивления, все же стоял до конца и усердно молился за силу божественного покровительства.

Нет. Он не просил помощи у своего отца и не старался добиться своим усердием этого.

Иисус хотел истинно познать азы первого получаемого в жизни урока. И хотя учеба была только подготовкой к этому, ее по праву можно назвать первой восходящей славой будущего божественного начала.

Иисус не жаловался никому, даже своей матери, с которой он виделся довольно редко, хотя жили рядом.

Но закон учителей был строг. Никакого общения с другими подобными. Никаких попыток получить какую-нибудь утешающую его душу слезу.

Мать это тоже понимала и терпела, сколько имела сил на это.

Лишь только молчанием, скрывающимся в блеске глаз обоих, они и общались между собой. Но и этого было достаточно, чтобы понять друг друга и поговорить мысленно, невзирая на тот же запрет.

Но учителя разгадали эту цепочку общения, и очень скоро они вообще перестали видеться. Матери позволялось входить, когда ее сына там не было. Это было настоящее мучение для нее, ибо она теперь не только не могла его лицезреть, но даже мысленно хоть как-то связаться.

И все же спустя время, им удалось обнаружить самих себя в одиноких полупустых домах. Они научились говорить, даже не видя друг друга.

Это и была та связь, которую хотели создать учителя путем мучительно долгого времени разлуки.

После этого, муки прекратились, и они стали видеться как обычно, если даже не чаще, так как программа обучения подходила к концу.

И вот настал этот долгожданный день, когда на свет произросла истинно христианская душа, потом воспевшая славу пророка и обители доброты.

В этот день все было будто по-другому.

Не так пели птицы, упрятавшись где-то в саду, не так шуршали ящерицы, пробегая между полуразрушенных домов, и не так, как всегда, говорили иноходцы, взирая на своих учителей.

Салеф сказал:

– Подойди, сын божий и обними мать свою, ибо она, воистину, заслужила это за все время твоего существования. И поверь душою, что вы отныне единая кровь и единая сила, испепеляющая вражду и боль.

И когда Иисус обнял мать, он добавил:

– Да, осуществится воля божья и опустится на землю сила луча его и осветит наши лица в потьме ночной.

И хотя это было днем, вдруг неожиданно солнце куда-то исчезло, а отделившийся из неба луч указал прямо на них.

– Видишь, агнец, – обратился тот, что старше, – это те чудеса, не испытанные вами, о которых мы говорили. Их не надо бояться, но надо знать, что они могут принести люду что богатому, что простому. Видишь, – указал он на небо, – боги видят и слышат нас. Слышит и отец твой. Но ты к нему не обращайся, пока сам он не скажет об этом. Понял ли ты меня?

– Да, – тихо сказал Иисус, держа за руку свою мать.

– Вот и хорошо. А теперь, поди сюда ко мне. Я буду восклицать тебя в веру. Знаешь это? – спросил он, показывая то, что когда-то юноша видел во сне.

– Да, знаю, – утвердительно кивнул и сказал Христос.

– А это знаешь? – и старик перекрестил фигурой другого старика.

– Да, знаю, – так же отвечал Иисус, – то крест – знамение божие, не осквернение души твоей.

– Хорошо, – сказал Салеф, – теперь, возьми ты и окрести им сам себя.

Юноша взял в руки небольшой крест, сделанный из обычного дерева, и проделал то же, что и старик, только на себе.

– А теперь, возведи сам себя в веру, – сказал Салеф и отступил в сторону от него.

Христос пал на колени и, подняв руки к небу, произнес:

– Отче наш, великий и ниспосланный другим отцом, всия сердцем клянусь, что по праву сотворю чудо великое здесь на земле и во славу твою спою псалмы.

Произнеся эти слова, Иисус встал и, обернувшись к Салефу, сказал:

– Спасибо тебе, мой учитель, и тебе, Иосиф, за науку вашу и благодать. Восполню дщерь свою    и укажу десницей божию на кого нам молиться и к кому обращаться по вере и славе нашей. Спасибо и тебе, мама, – обратился он к Марии, – за заботу твою и благоденствие.

– А теперь, сын божий, агнец небесный, – продолжил их разговор Иосиф, – иди в хлев и приведи сюда козу, то благое животное, спасшее вам жизнь в одинокой нужде.

Иисус сходил за козой и стал перед ним, держа животное за шею.

– Брось ее и освободи мысленно, – сказал старец, поднимая глаза к небу.

Христос так и сделал. Животное стояло рядом и не отступало.

– Сделай это еще раз, – сказал Иосиф, обращаясь к нему же.

И снова юноша сделал то, что просили. Так повторилось еще раз. Коза, даже будучи освобожденной, никуда не уходила, а стояла рядом, плотно прижавшись к его ногам.

– Видишь, – указал на нее Иосиф, – так, как животное, может быть привязан к тому же и человек, если он хочет того же, что и рядом идущий, в беде либо нужде состоящий. Вера поможет вам в этом. Но не доверяй ее никому и не искалечь в сердце своем, какая бы беда не достала. Исполни заповедь свою осьмую. Помнишь ее?

– Да.

– Тогда, прочти вслух.

И Иисус приступил к ее чтению. Природа слышала это, мать и окружавшие его два старика. Больше никому этого не было позволено.

Прочтя же, Христос сказал:

– Я верен себе и верен людям. Никакая беда не заставит свернуть с моего пути, назначенном отцом моим во славу мя исходящую. Я буду верен и вам, учителя мои, – поклонился Иисус Салефу и Иосифу, – а также, в вечной благодати тебе, мама, – и юноша поклонился матери.

– Ступай, сын божий, в мир людской, – произнес Салеф, – и помни: земля встанет дыбом под ногами того, кто попробует веру осквернить подле агнеца божьего, или кто посмеет задеть имя божие во всеуслышание, или так в потьме своей внутренней. Прощай, Мария и сохраняй свою блажь и далее. Твоя дорога проста, но и тяжела как людская ноша. Покорись душою и подчинись его воле. Будет тьма или ночь – не пугайся. Он всегда рядом с тобою. Мы же уходим в небо, ибо наша земля токмо там, а не здесь. Прощайте, благие, и ждите сигнала свыше, а опосля исповедайте печаль свою как вздумаете сами, не оскорбляя род людской и не затрагивая нас самих.

Старцы отступили в сторону и, повернувшись, пошли вглубь селения.

Вскоре послышался шум, и перед их глазами возникла буря поднимающейся вверх пыли.

Мать прижалась к сыну, а сын к ней, и они, молча, смотрели в эту тьму, словно завороженные ее силой соприкосновения.

Через время все стихло, а пыль улеглась.

Все было на месте, разве что где-то вдалеке были сломаны еще несколько домов от той силы, разрушающей все окружающее и уходящей невидимо в небо.