А после того, как Степанакерт покинули не только войска особого назначения, но и гарнизон обычной Советской армии, его начали бомбить ракетными установками Град и тут уж ничего не скажешь – мощь. Прямое попадание пары ракет оставило от трёхэтажного крыла горисполкома (где находилась телестудия) невысокие холмики битого камня и запах горелой резины, то ли от от взрывчатки, то ли от погребённой в их нутре аппаратуры…

* * *

Бутыль #8 ~ Смена ракурса ~

Сначала темень не казалась абсолютной, какие-то точечные сполохи торопливо промелькивали по краям её, тёмные, на грани с чернотой, сероватые полосы стационарно устоялись на фоне поля цвета битума, но постепенно вся эта статика с динамикой таяли и, сходя на нет, сменялись сплошной обугленностью, и чем шире я раскрывал глаза, тем больше вливалось в них густой дегтярно аспидной беспросветности. Тишина, казавшаяся совсем недавно—до финального захлопа крышки—такой желанной, начинала давить на перепонки, пеленать плотную тьму саваном безмолвия.

– Аааа! – что есть мочи, в ужасе вскричал я, пытаясь выпутаться, сбрыкнуть вязкий кошмар слепоглухоты, но получилось ещё хуже – вопль заставил осознать, что я ещё и нем вдобавок – крик звучал только лишь во мне, виртуально, не отмечаясь органами слуха, однако звучал ли?

Узник сдвоенной клетки, учетверённой даже – три слоя нерастворимого известняка в скелете раковины и слепоглухонемота, подменившая мешок мантии моллюска.

Жуть ожгла как оголённый провод в 240 вольт, затрясла как чёрт сухую грушу, но дёрганью тоже не доставало места – колени уткнуты в нос, твердь жёсткого дна под левым плечом, правое трётся в шершавую крышку, ног не расправить.

Заточили бесы в таз да тазом и накрыли!

Лишь голове оставлен зазор трахать затылком о стенку, но и этот долбёж без достаточной амплитуды разгона для удачного самоубийства, о котором мечтал Льюис Повел из группы поддержки убийцы Линкольна. Покончить с собой хотя бы как-нибудь, лишь бы не дёргаться в петле на потеху толпы жадной до зрелищ казённых казней… но попыткам мешал мешок удушающе чёрной ткани, натянутый ему на голову, сбивал возможность прицельного выбора долбонуться вдрызг хоть во что-нибудь, садистски смягчал удар – врёшь! не подпортишь нам развлекуху!.

Конечно при мне мой непременный аксессуар – абордажный пистоль с разбитого галеона подвешен на грудь, да только порох вымыло ливнем… постой! но ведь на голове нет смягчающей ткани, там одни только волосы. Вот чего не учли. Просчитались, суки!

И я бьюсь затылком в твердокаменный карбонат кальция раковины. Боль мешается с дикой радостью – ага! Хотя бы осязание при мне!!

Про! Счи! Та! Лись! Су! Ки! Про! Счи! Та!.

Не знаю сколько раз я повторил эту мантру-считалочку—по слогу под каждый размашистый "бздэнц!"—пока не снизошла милосердная потеря сознания, принося отключку, освобождение от всего…

………………………………….

… тесным кругом стояли мы не касаясь друг друга, кого-то я знал по имени, кого-то нет, хотя всех видел впервые, а может успел забыть когда-то…

…всё утопало в равномерно расплывчатой серости сумрака скрывшего своей неясностью время суток или чего бы то ни было за пределами круга, или откуда вообще исходит этот странно белесый свет, в котором контур каждого лица, плеча, малейшей волосинки взърошенного вихорка на голове, оттенялся внешним, совсем тонюсеньким отблеском, каёмкой неизбежно серого и такого же непонятного, но чуть более яркого свечения…

…взгляды стоящих не встречались, всяк устремлён долу, каждый сосредоточенно перескакивает в круговоротном слежении за указательным пальцем, непонятно чьим, что перескакивал внутри круга с груди на грудь, не прикасаясь, словно стрелка часов, которую зачем-то подменили компасной с её зеленовато-жутковатым отливом флуоресцирующе фосфорного разложения…

…голос звучал отстранённо и глухо, как случается в удушающе густом тумане, бесследно поглотившем любой, наималейший отголосок звука:

– На златом крыльце сидели царь-царевич король-королевич сапожник-портной мильцанер-городовой кто ты будешь такой?

КТО?

ТЫ?

БУДЕШЬ?

…тесный круг откликнулся нестройно нарастающим слиянием лишённых эха голосов: – Шышел!

Мышел!

К Чёрту!

ВЫШЕЛ!!.

…жестяно плоский хор пресёкся разом, вдруг, и в тот же миг пропало беззвучно нервное тиканье пальца по кругу и вместе с ним исчезли все, оставив по себе лишь рыхлую серость – сплошную, без контуров, однако в ней уж брезжили и разливались отсветы более ясного источника, перетекая понемногу в некую направленность…

Всмотревшись, я различил всплывающие из ничего неопровержимо босые ступни ног, моих—обрисовываясь и проступая словно на куске утопленной в проявитель фотобумаги—расставленных широко, чтобы смягчить толчки и качку палубы или вкогтиться и срастись с помостом эшафота, но вместо этого под ними проявилась пористая поверхность асфальта залитого ярким светом солнца.

Я поднял голову и вынуждено зажмурился. Какая боль!.

Где я?

Зря! Ох, как зря я её запрокидывал – слепящий свет дня безжалостно и безвозвратно расплавил всё, всё что в ней было, в моей голове, оставив только шлак невнятно спёкшийся в бесформенные сгустки: вспых поперечной молнии, чёрная щель подобной же горизонтальности…

Затылок щемило и жгло, должно быть ободрался о створки Епифановны… но кто такая Епифановна?!.

Кто я?.

Вокруг меня почти пустая улица прожаренная отвесными лучами солнца, корявый асфальт в дороге разделил два ряда зданий разнокалиберно противостоящих друг другу—лицом к лицу своего поединщика в боевой линии напротив, из точно таких же стен с оттенком утомлённости всем и вся, буквально, включая даже и самоё себя, и тесный строй соратников, и усохшее дерево, усопше застывшее кверху из тротуара пропахшего пылью, и скамью рядом с ним, почти пустую.

Я направился к ней…

Привольно раскинувшийся в центре продольных брусьев её сиденья старик оказался поразительно словоохотливым, однако поток его речевой активности упорно не укладывался в картину осмысленной связности. Журчание за пределами смысла сменялась оживлённостью без постижимого стимула. Спорадически.

Более всего прочего поражали его глаза наполненные картографическими прожилками напряжённо кровеносных сосудов поймавших в свою густую сеть глазные яблоки оттенка сизого тумана, в котором плавали тёмно-карие радужки с широкими зрачками, а те, в свою очередь, плавали тоже, но сдержаннее, чтобы не переплёскиваться на белки.

Подобные органы оптики не редкость, а может быть даже и козырь, в среде прославленных киноактёров и ведущих шоу-бизнесменов Афро-Американской ориентации.

Зная, судя по всему, о такой своей одарённости, он прилагал немало стараний удерживать их в прищуре, что придавало довольно изнурённым чертам его лица выражение статуэток почти смеющегося Будды, явно с целью сбить со следа и панталыку настырных охотников за автографами.

Из-за невнимательности или же вследствие утомления, какое-либо из век порой сползало книзу, что, впрочем, ни на йоту не повышало коллекционерам шанса на успех, в особенности тем, кто, ринувшись за Азиатски жизнерадостным автографом Джеки Чана, вдруг нарывался на угрюмый взор Моргана Фримена из соседнего глаза и наоборот.

Между собой, на жаргоне автогрофоманов, подобный облом называется "схлопотать по иероглифу", так как в любой группе на основе сходства интересов неизменно возникает свой особый сленг…

Однако слушал я его в вполуха, поскольку остальная половина сосредоточилась на отголосках производственного гула напряжённой работы мыслей за тонкой перегородкой дуры матерной вокруг извилин серого вещества.

Со мной, по-видимому, пользующийся широкой популярностью классический случай – «тут помню, тут не помню». Зачем, спрашивается, мне вспомнился мой дядя нейрохирург (как его звали-то?), который показал мне картинку среза черепа для демонстрации оболочек головного мозга, где упомянутую уже перегородку испещряли всевозможные граффити: латинскими буквами «дура матерная», потом кириллицей «здесь был Вася» и вновь латынь – «Kilroy was here».

Но потому-то и гудит так гулко, что нет сырья для переработки, впустую пробуксовывают мысли, как если пытаешься вспомнить тот длинный сон, что снился так долго очень—всю ночь—но ты успел уже побриться и завтракаешь, а от сна неясные обрывки, там чёт про Беломор было, нет?

Ну допустим, подо мной сейчас твёрдая скамейка и этот старый долбоёб зудит там сбоку не понять что, но сам-то кто я и откуда?

А эти два вопроса, не получая мало-мальски вразумительный ответ, способны запросто подбить на бетолковку и сковырнуть кого угодно в непролазные сомнения: а существует ли вообще – этот этот самый я?

А! Вспомнил! Там вовсе даже не про Беломор было, там кто-то тупо повторял: «а был ли мальчик?. а был ли мальчик?.»

Но кто однако я? Или же обойтись софизмом: «я жопой чувствую брусья скамейки, следовательно я существую»??

И в это мгновение я услыхал знакомый перезвяк подков моего Росинанта… цок-цок… цоки-цок… я жокей? Олимпийский чемпион в конкуре? или мы гоняли на рысистых бегах?

Любопытство меня встрепенуло и обернуло лицом к разочарованию – цокали ноги самки из отряды бесхвостых приматов обутые в блеск жёлтых каблуков по серовато-чёрному асфальту…

Ах Росинант, где же мы потеряли друг друга?.

Вид её довольно короткой попоны вновь стеганул непрошеным припоминанием – я видел дрань такой точно фактуры и чётко знаю где – сундук окованный железом, крышка настежь, заполнен тёмными бутылками, плашмя, слои перемежает такая же вот потраханная молью ветошь, игриво угловатые змейки солнечных зайчиков сплетаются, явно отражаясь водной рябью, трепещут на досках потолка… где это было? в каком сне?

Мой сосед по брусьям снова завёлся, уже на спортивную тематику, то ли о чемпионате городошного спорта или же про виды бит для бейсбола. Может он тренировал ЦСКА до пенсии?

Вскоре я ощутил позывы к мочеиспусканию и поинтересовался о местонахождении ближайшего туалета.

Сперва он меня послал—в своей манере витиеватых ажурностей—за гаражи, но угадав по выражения моего лица нерасположение к подобным хаханькам в момент физиологической потребности, распахнул оба свои Афро-Американские глаза и приглашающе кивнул на приямок у стены ближайшего здания с проёмом для спуска в подвал.

Отходя, я слышал как он рассказывает сухому дереву (Pyrus communis) бородатый анекдот:

– А хто ото там сцыть як корова?!—Це я, мамцю!—Ну пысяй, пысяй, дочечка…

* * *

Бутыль #9 ~ Ай, федаи-джан, федаи! ~

Залп Градов слышен издалека, но сами ракеты подлетают бесшумно, наподобие Алазаней, и только когда в Агдам подвезли дальнобойные морские орудия с кораблей Каспийской флотилии и начали бить оттуда, саундтрек обогатился – слышишь как за двадцать с чем-то вёрст орудие ахнет, а через полминуты с того же края горизонта нарастает и близится визг воздуха раздираемого целеустремлённым полётом снаряда пока не грянет где-то в городе ГРХДАХКБ!!. всё по технологии адмирала Того, когда тот пускал флотилию Рождественского на дно Цусимского пролива 27 мая 1905, и именно в этот день, так уж сложилось, ровно семьдесят лет спустя меня выпустили на дембель из стройбата вооружённых сил СССР.

Но взрывы любых разновидностей гремели до неприятного громко.

После обеда мне всегда находили какую-нибудь неотложную работу и чаще всего в подвале – провести электричество в отсек (которое вскоре вообще отключат), вставить дверь, заложить кубиком проём между блоками от сквозняка и наглых крыс (цемент пришлось подвозить на саночках из ящика на строительстве нашего дома, а кубик это камень нарезанный по размеру 20 см х 20 см х 40 см, таких и в подвале хватало).

Исполнив наказы вызванные, как подозреваю, намерением подольше удержать меня в относительной подвальной безопасности, я возвращался на съёмную квартиру и приступал к переводу «Улисcа».

Дневная норма составляла одну страницу, порой удавалось и полторы, но чаще и половину еле-еле.

Потом темнело и пора уже выходить за водой.

Нет, в редакцию я Джойса не относил—мало ли что, книга-то не моя—так что на работе кропал перевод романа Айзека Азимова Foundation and Earth, научная фантастика в стиле жевательной резинки, но ведь и на войне чем-то же надо время убить.

Это отвлекало, хотя от взрывов любой отдалённости/близости очко дёргалось одинаково.

Изредка наносились визиты замороженному строительству нашего дома, нельзя же всё бросать на самотёк и усмотрение соседей, которым и своих забот хватает.

К факту, что воду из 3-х тонного контейнера они вычерпали начисто вместе со льдом, я отнёсся с пониманием, однако где моток колючей проволоки собственноручно собранный мною вокруг здания Обкома КПСС, когда войска особого назначения слиняли оттуда?

Из разнокалиберных веток подобранных под соснами посеченными осколками на улице Чкалова получилось рождественское деревце, чтоб дети получали разнообразные впечатления от своего детства, а не одну лишь паническую тревожность окружающих в нервно неровном мерцании свечки, что оплывает лья парафиново-замедленные слёзы под сводами подвала.

И всё-таки и всё же почему, после столь широкомасштабных артподготовок да в отсутствие «российского штыка», воспетого имперскими поэтами как залог и панацея от кровавых Азиатских бань, почему бы, спрашивается снова, не зайти в город да не устроить (нет, мы не скажем «резню», мы уже глобализованные граждане нового порядка), почему бы не устроить, говорим мы, этническую чистку от обитателей подвалов (возможных носителей всё более грозных пандемий) да и переименовать весь населённый пункт в «Ханкенди»?

Да как-то вот не заходилось, хоть и хотелось, а непосредственной помехой служили федаины.

Вообще-то слово это арабско-мусульманское и означает «жертвующий собой», хотя некоторые источники выводят его из нео-греческих корней, когда Греции не было, а была Османская—она же Оттоманская, она же просто Высочайшая Порта—Империя, а чтоб понятней было, федаин это просто партизан или бандеровец, который прощается с семьёй, берёт деревянную рогатину или Немецкий шмайсер и покидает свой родимый дом, чтобы защитить свою деревню.

Зачем понадобились Армянам федаины?

Вопрос конечно, интересный, но оглянувшись на Википедию с Британникой узнаёшь, что, за период с 1894 по 1909, 2.5 миллиона Армяне проживавших под мудрым правлением Оттоманской Империи подверглись трём резням, из которых самой жуткой оказалась первая (1894-96 г.г.).

Скрупулёзный Немецкий пастор Иоганн Лепсиус насчитал в ней (абсолютно доказанными) смерти 88 243 Армян, наряду с разрушением 2 493 деревень (жители 456 из них были Исламизированы), осквернением 649 храмов и монастырей (328-ми повезло – их обратили в мечети), и дополнительной смерти ещё 100 000 Армян благодаря голоду и болезням среди обездомленных. Общая цифра, приблизительно, составляет 200 000.

Последующие две резни:

а) 25 000 в Дярбакирском Вилайете (но там резали Армян и Ассирийцев, делим по братски остаётся 12 500); и

б) в Вилайете Адана (тут только Армян) среднеарифетическое от 15 до 30 тысяч составляет 22 500.

В итоге имеем 235 000 за три резни.

(Я никого не призываю бойкотировать летний отдых в Турции, Менеджер тамошней гостиницы может быть потомком Армянина принявшего Ислам).

На каждую вспышку вышеупомянутых зверств Европа чутко реагировала общим возмущением и разгромными заголовками ведущих газет.

В 20-м веке слово «резня» вышло из моды и заменилось словом «геноцид».

Геноцид Армян 1915 – 1923 г. г. составил 1.5 млн человек.

Общий баланс:

2 500 000 – 1 500 000 – 235 000 = 765 000

Цифры – аххуенно эффективное средство утешения, глазами пробежал по ноликам и – всё, пошёл жить дальше, главное в детали не вникать, не видеть мужика зарубленного, младенца вскинутого в воздух на штыку винтовки, бабу зверски изнасилованную, потом убитую и сваленную в ту же гору трупов.

Нет, это не словесный понос горячечной фантазии блоггаря, иллюстрация взята из карандашных скетчей очевидца (с фотокамерами тогда ещё туго было). Бедный француз! Бедный француз! Какие жуткие кошмары снились ему в последующей жизни!

Турция напрочь отрицает подобную арифметику (спросите у Менеджера своей гостиницы), но цифры упрямо показывают одну треть в остатке (за исключением принявших Ислам).

Где же она, эта треть? Бежали в Россию, бежали во Францию, бежали в Америку. В России им предстояло стать гражданами СССР, на Западе – Диаспорой.

По свидетельству Европейского очевидца резни 1894 г., нападавшие отличались отменной трусостью и встретив отпор тут же отправлялись грабить, насиловать и убивать в соседней деревне, что и объясняет нужду в федаинах-партизанах-бандеровцах, если хочешь выжить на своей земле.

Но что же представляли собой 2.5 миллиона Армян не удержавшихся на своей земле (несмотря на наличие федаинов)?

Скажу навпрямки – мужичьё. Всю жизнь пахали, сеяли, собирали, выгребали навоз из-под скота, копали, рубили, строили, а с 1555 года всё то же самое, но уже как часть Турецкой Империи (примерно на четверти её территории, в которую тогда входила и Сирия и Греция с Болгарией и много чего, что делает четверть достаточно ощутимой, в нынешней Турции всё та же четверть составит не менее половины, но уже без Армян, разумеется).

Имелась, конечно, и у мужиков своя элита – купцы зажиточные, политические деятели, сапожники, писатели с композиторами, но это очень далеко, в стольном граде Истамбул. А так – мужичьё мужичьём.

С 1915 по 1923-й, элиту в столице по фонарным столбам развешивали, а с мужиками было проще – погнали скопом в Сирию (тоже ведь часть Оттоманской Турции), в пустыни гнали типа в лагеря, ну по дороге один миллион и перемёр, гнали ж без кормёжки, а только под винтовками.

И баб не забывали потрошить, на всякий, если она свои золотые серёжки проглотила, чтоб утаить. Иногда и впрямь находились… (Armin Theophil Wegner; 1886 – 1978)

А зачем такое всё Турции понадобилось? Тут тоже просто – это ж империя, а у империи выбора нет, она существует лишь пока растёт, как те полипы на Барьерном Рифе.