Чуть поозиравшись, я выследил причину: вместо исполинских Буков – с разреженной порослью редких Бученят вокруг их подножий – меня окружала тесно сплочённая чаща сверстников, чьи кроны смыкались на высоте четырёх-пяти метров в непроницаемую для солнечных лучей листвяную массу. Что и внесло чрезмерно потусторонний оттенок в явление естественного роста.

Вот всё-таки сидит в нас детский, привитый мультиками страх наткнуться на лешего или кикимо…

Тут что-то толкнуло меня оглянуться и скрестить взгляд со взглядом зверя, внимательно изучающим… шакал? собака?.. а-а!.. тоже мне!.. глянь на широкий хвост… лиса, конечно, или, может, лис… молодой ещё, не нарывался на охотников…

– Привет, Лис. Я не Принц. И я не юный. Иди себе куда шёл.

Я двинулся дальше, уворачиваясь от длинных паутинных нитей, обходя, по мере возможности, колючие кусты, а при безвыходности обстоятельств – продирался сквозь. Лис не отставал…

Интересно, кто и зачем пустил пургу, будто животные не выносят человечьего взгляда? Ты только, мол, уставься посуровее, с понтом: да я ж заслуженный артист! из цирковой династии! чуть рыпнешься – задрессирую! – и они скромно отведут глаза.

А фиг там! Полная туфта!..

Так мы и шли. Иногда, для проявления манер, я, как благовоспитанный попутчик, обращался к нему с каким-либо попутным замечанием, для вежливости. Но он отмалчивался.

В какой-то момент, я развязал свой вещмешок, и вынул кусок хлеба.

Сперва он вроде и не знал, как подступиться, но потом схавал в два заглота, словно удав-наркуша пачку дуста, не отводя с меня контрольный прицел глаз.

Или ты, может, планы строишь, как поухватистее смышковать донора? Не газуй, партнёр, нам спешка ни к чему…

И только когда за деревьями заяснел свет на солнечной поляне, он стал поглядывать назад и вскоре растворился в чаще. Прощай, Юный Лис из молодого леса!

Обзор с поляны прояснил, что я без малого замкнул круг в обход вершины, где-то таки прошляпив переход на следующий, в цепочке кряжа, тумб.

Подо мной отвесность скал, а в отдалении маячит пара ветхих крыш, примеченных ещё на подходе к лесу, незадолго до консультаций с дровосеком.

Всё! Хватит с меня поиска вымышленных троп. Однако где тут спуск в реально брошенную деревню Схторашен?..

Вскоре средь скал подвернулась тропка, каруселящая вниз. Она вывела меня в тутовник двухсотлетних Шелковиц, откуда я прошёл к деревенскому роднику вкуснейшей, до невозможности, воды – куда тому приплатановому!

Дальше тянулись тридцать метров мощёной валунами и булыжником улицы из двух домов, гнобимых джунглями давно их переросшей Ежевики. Улица резко оборвалась, сменяясь едва различимой в траве колеёй по спуску, обёрнутому в долину Кармир-Шуки.

(…деревня Схторашен была покинута до Карабахской войны 90-х, поэтому дома её не сожжены, и уцелели жестяные крыши, чтобы сгнить под ежевичной обрешёткой.

Деревня эта, как и многие другие, пала жертвой маразматического решения Советского руководства «О Переселении Жителей Высокогорных Населённых Пунктов в Низинные Места». На тот момент Союзу Советских Социалистических Республик перевалило уже за семьдесят, и он впадал в старческие отключки – деменция не знает пощады и к политическим системам, те вынуждены повторять жизненный цикл людей, своих создателей.

Всегда на всё согласные власти тогдашней Нагорно-Карабахской Автономной Области, подобно другим политическим образованиям в Кавказском регионе, рабски исполнили директиву свихнутого Старшего Брата и прикончили не одну деревню.

То есть, при всём почтении к тем, кому за 70+, я воздержусь от посещения их клубных вечеринок «Давай Поахсакалимся!»…)

На спуске по затяжному склону, неизлечимо верный большевистским традициям, я предпринял ещё пару попыток срезать путь, ну, хоть немножечко! Однако оба отклонения упёрлись в глубокие ущелья и отвесные скалы, так что шоссе меня дождалось точно там же, где я его покинул два дня назад – возле павильона-закусочной «Платан Тнчрени».

(…ласковенько ведёт судьбина послушное чадушко, упрямых же неслухов волочит за волосья, всех неизбежно к одному и тому же месту назначения… )

~ ~ ~

После пары поворотов плавного серпантина, шоссе лягло на неуклонно прямой курс к перевалу из раздольной долины Кармир-Шуки.

Вдоль наклонно уходящей вверх обочины, я топал сквозь тошнотную, но – вот же странность! – чем-то притягательную вонь перегретого жарой асфальта.

Тяжко дыша, обливаясь потом, я шёл и шёл, и шёл.

Всё чаще лямки вещмешка сдвигались в поисках места, где было б не так больно…

Безнадёжно… Пару шагов спустя, клыки их впивались обратно, до кости, всем весом заспинной клади.

Соль пота разъедала слизистую глаз, которые забыли уж резвиться, не прядали по сторонам, не чумели от чарующих красот природы.

Что? Напорхались, пташки?!

Их взор тупо полз по пыльному асфальту крупного помола, насилу успевая отскочить из-под армейских обшарпанных ботинок, вминающих в дорожное покрытие мою шагающую тень, что мало-помалу всё же начинала удлиняться.

Но таки временами взгляд вскидывался, по собственному почину, надеясь высмотреть, сквозь жгучесть капель на ресницах, спасительную тень дерева у дороги… Хотя я на все 100 % знал – до перевала таких чудес и близко не предвидится.

Случились две попытки уклониться от прямой и приглушить жажду ягодами Ежевики, разросшейся вдоль основания дорожной насыпи. Но хер там ночевал. Похоже, в этом году нас ожидает ежевичный недород…

(…впрочем, будем надеяться, что это мне случайно подвернулась бесплодная полоса, потому что терпеть ненавижу сеять даже и обоснованную панику…)

И снова, по неумолимо наклонной плоскости асфальта, ботинки на моих ногах шли и шли, и шли… дальше… выше…

~ ~ ~

Чтобы развить в себе хотя бы предварительные навыки предвидения (заглядывать в грядущее иногда полезно, но только в меру, не перебарщивая), лучше гор не ищи наставника…

И когда прямая бесконечного подъёма финишировала на перевале, чтобы превратиться в горизонтальные извивы, рабски послушные диктату рельефа в караване тумбов, бредущих прочь от широкой долины, я уже мог предсказать (не только, что запросто, но даже и наверняка), как получасом позже, окончательно растаявшая вдали (если наблюдать не сходя с этого самого места) точечка меня (который пока ещё вот он – тут я) свернёт, неразличимо исчезая за самым дальним склоном во-о-он того тумба…

А спустя ещё минут пятнадцать, на расстоянии полукилометра от расположенной между дальнейших тумбов деревни Сарушен, я сойду с шоссе на грунтовку, которая полого тянется на самое дно тамошней долины, к речке Варанда, а там-то уже точно всё будет хорошо: и тени сколько хочешь, и деревьев, и родник прохладной воды на базальтовом берегу реки…

Предсказание сбылось один в один, а когда грунтовка докатилась до неглубокого брода по галечной россыпи, чтобы на его той стороне вложиться в крутой подъём к деревне Саркисашен, в двух километрах далее, я с ней расстался, и зашагал по туннелю – живому, шелестящему, длинному – сквозь гущу прибрежного Орешника.

Дальний конец туннеля, как и предвиделось, выходил на непривычно ровное (среди гор) поле по-над излучиной реки, огибавшей великанский тумб на противоположном берегу…

Представь себе футбольный стадион, где взамен газона широколистый лес, и вся эта спортивная арена вдруг вздыбилась, почти до вертикальности. А под копытами… ну, то есть… а у подножия тумба, шумит река Варанда…

Из-за крутизны склона, кроны деревьев не загораживают одна другую, а поднимаются, чередуясь, шеренга над шеренгой. Причём у каждой кроны свой персональный оттенок зелёного, какой-то из его двухсот, – чуть-чуть отличный от остальных 199-ти.

Можешь вообразить всю эту грёзу наяву? Если – да, то и меня легко здесь разглядишь, вот он – валяюсь под кряжистым Грецким Орехом возле поля, машу рукой – на всякий… Лежу роскошно, – под спиной толстый матрас из листвы, нападавшей за былые годы – сухая, мягкая, ломкая труха.

Тут я, тут. Наслаждаюсь оргией зелёного потока, мягко струящегося вверх по тумбу за рекой. Наблюдаю за игрой Грецкого Ореха, как он на фоне яркой синей выси, подхватывает длинными ладонями листвы чуть шелестящие с подачи ветерка блики солнца. Ловко ловит! Натренированный…

Чертовски здорово – просто жить, так вот вытянуться, носом к небу, думать про всякое то или какое-нибудь сё, или про совсем другое…

Класс! Всё путём… Ну, максимум, быть может, малость напрягает, что вокруг – ни души, не с кем красотищей этой поделиться…

(…блин! забудь! я этого не говорил… мне уж не в новинку, а наоборот в привычку даже, что такие вот моменты случаются только когда один.

Главное, – держать свою мегаломанию в узде, чтоб и не пикнула, и рыпнуться не смела, не попыталась бы подкинуть диверсионную мыслишку (на вид безобидную), чем больше, мол, пространства на душу индивида, тем выше его зна́чимость и ранг… Но если речь пошла про Табеля о Рангах, то – чур меня! Чууур!..)

Давным-давно, случилось мне листать лощёный журнал на Немецком, вернее его огрызки, в довольно потёртом таки состоянии.

Заглавная статья сбереглась без урона, чтобы поведать мне – Немецким, практически, не владеющему – про господина Херцога, владельца крупного химического концерна.

(Один из тех сиятельств, которым западло соваться в политические игры, они эту крысиную возню предоставляют президентам, премьерам, соперничающим партиям und so weiter, однако малейший поворот руля внутри их вотчин определяет весь внешнеполитический курс Германии (на тот момент ещё не объединённой с ГДР)).

Статья пестрела красочными фотками, на развороте: ближний план Herr Херцога, а фоном ему персональный парк, в его же заднем дворике – газон гектара на два: трава, постриженная через расчёску, напедикюренные деревья из позапрошлого столетия; парочка внучат-херцогинят, блондины в локонах, пускают стрелы между двух деревьев – под его левым ухом – типа купидончиков, а может, в Робин Гуда играют.

Праотцы его, бродячие Евреи-челноки, пешком верстали весь Шёлковый Путь, туда и обратно, приносили китайский ширпотреб на продажу феодальным герцогам, баронам и прочим титулованным бандитам средневековья. А эта погань варварская устраивали пейсоносным коробейникам всяческие зверства и мучительства.

Ну а нынче банкует он, пахан по полной, да… монарх крупного индустриального царства. Но счастлив ли? Сомненье брало, если приглядеться к потёртому выражению лица Herr Херцога, посреди его холёного, оплаченного-муками-предков-и-личными-достоинствами, парка…

Ну ладно, оставим в стороне все эти августейшие рояли, а как насчёт меня-то?

Счастлив ли я, вытянув ноги в гостеприимной сени лиственного балдахина, под опахалом ветерка, вкушая негу сладостной прохлады… ничего не забыл?.. а ну там ещё, наверно, про струны струй журчащих… впрочем, суть не в этом, главное – во! охренеть какая усадьба! ты ж погляди какое поле стрёмное, с травой по пояс, и в нём полно увесистых, с кулак, шаров-колючек симпатично-сизого отлива, шипастых, как булава, и тот вон тумб-Камелот над горным потоком, высоченный, как башни многоэтажек, что громоздятся вдоль шоссе от Киева в аэропорт Борисполь…

Чего тебе ещё надо для счастья, а?

Вопрос, конечно, интересный, если внимательно вдуматься… Жаль, что у вещмешка нету дверцы с зеркальцем, а то бы ставил самому себе диагноз по выражению самодовольного хрюкальника.

~ ~ ~

Этот рай земной мне подвернулся шесть лет тому, когда Министерство Образования Нагорно-Карабахской Республики – ново-независимого, само-провозглашённого, но так никем и не признанного государства —

(…да! не спорю! откликнулась пара мэрий из дальних полушарий, чей вес на политической арене извиняет их безответственное поведение. Мудрые же державы себе на жопу приключения не ищут: «Ты, касатик, прав по всем статьям: юридическим, морально-этическим, этнографическим, сейсмо-футурологическим, но у тебя же в недрах нефти ни шиша, так ты, душа моя, иди-кась, гуляй отседова, мы делом заняты»…)

– устроило тут как бы пионерский палаточный лагерь для школьников Степанакерта.

Сатэник тогда отработала в нём две лагерные смены. Подряд.

С моей стороны состоялась попытка заикнуться (загодя и довольно робко) с предложением оставить кровинушек наших под мой отеческий надзор, включая бесплатную опеку…

Вполне ожидаемо, инициатива получила должный отфырк… Не сказать, что я особо уж так настаивал, но всё равно довольно яркая демонстрация наличия доброй воли с моей стороны, нет разве?

В результате Ашоту с Эммой почти всё лето пришлось коротать под маминым крылом: две лагерные смены – от звонка до звонка – в отрядах соответственно их возрасту и полу.

А старший ребёнок в семье, Рузанна, через день-другой после открытия лагеря, сдала экзамены за второй курс местного Госуниверситета, и махнула к ним, на должность самопровозглашённой Пионервожатой.

С развалом Советского Союза, должность эта приказала долго жить, да и пионеров не сыскать стало, кроме как в нетленных шедеврах Советской кинематографии… Однако я всегда готов принести соболезнования близким родственникам любого форс-мажора, который неосмотрительно возник на пути Рузанны, идущей к избранной ею цели…

Так что, для всего лагеря, она стала Пионервожатой. В платёжной ведомости усопшая должность, разумеется, не значилась, однако Рузанну это мало трогало, главное, что вышло по её хотению…

Оставшись один дома, за пару всего недель бессемейной жизни я смертельно устал от непривычно плотной тишины вокруг себя.

Дальнейшее произошло само собой, беспланово, без должной подготовки…

Под вечер очередного дня, покинув место жительства, я вышел в направлении деревни Сарушен. Уже на выходе из города, производился закуп одной пачки печенья и развесных конфет (200 гр.), в какой-то будке типа магазинчика на спуске у моста «Самосвал-Маз».

(…на тогдашней стадии своего развития, я уже дорос до осознания, что радость встречи с папой следует закреплять: чем слаще, тем лучше…)

Пешком и на попутках, мне удалось преодолеть двадцать-с-чем-то километров до деревни. Только вот не вышло уложиться до наступления темноты, посреди которой я и явился в лагерь.

Как раз на этом самом месте, где я сейчас лежу, стоял раздвижной табурет лагерного Директора, Шаварша, с холстяным верхом, на который, помимо самого него, никто не смел садиться – престол монарха не под всякий зад заточен.

На широком стволе этого Грецкого Ореха, уже тогда расщеплённого ударом молнии, висела одинокая яркая лампочка, а её питал, урча по-матерински ласково и почти неслышно, электрогенератор, задвинутый дереву за спину.

Плотная тьма ненасытно отсасывала жёлтый свет, который таки успевал облить пару длиннючих столов из листового железа, пунктирно врытых друг за другом, чтобы обозначить край поля. По обе стороны каждого, стояли как вкопанные (такими они и были) узкие скамьи из того же хладоточивого материала.

Две непроглядно-чёрные приземистые пирамиды армейских палаток, ёмкостью на взвод военнослужащих (каждая), силуэтились в тёмном поле. Девочкóвая (для Воспитательниц и всех остальных девочек лагеря) стояла правее второй, которая для мальчиков и Физрука.

Чуть в сторонке, угадывалась двухместная палатка Директора Шаварша и его жены на должностях лагерной Поварихи и Медсестры (3 в 1).