Именно тогда я дал себе слово записывать все, что мне покажется важным. Дневниковые записи в основном рождались во время ночных бдений на суточных дежурствах, иногда по «горячим следам», если так можно выразиться. Детективных историй, в этой книге не будет, это рассказ о людях, которые с поразительной и страшной легкостью пополняют необъятные ряды пенитенциарных учреждений¹², разговор пойдет о Насилии, которое мне довелось видеть. Кроме того, Вам представится возможность посмотреть на мир глазами рецидивиста. Личности целенаправленной, сильной и практичной, с особым мировоззрением и совершенно иным взглядом на обыденные для нас вещи. Некоторые строки нелицеприятны для чтения. Но вот в чем парадокс – именно при живом соприкосновении с Криминалом приходит осознание подлинного, повседневного и подчас незаметного труда людей, стоящих по иную сторону баррикад. Людей, чье бескомпромиссное Противостояние преступности все еще позволяет искренне говорить о Совести….

Все описываемые события были в действительности. Имена участников судебных процессов: потерпевших и подсудимых изменены по особым соображениям. Одни еще живы и отбывают наказания в местах лишения свободы. Других уже не вернешь…

Глава 2

«Находка»

«Рассказывать о мире,

где живут рядом Добро и Зло…»

Леонид Енгибаров

2005 год

Служба участковых уполномоченных.

г. Киселевск, Кемеровская область

Все в этой жизни имеет свою историю. Забавно осознавать, что в городской мешанине, в чехарде широких улиц и тротуаров, увенчанных разноцветными светофорами, среди новомодных супермаркетов, среди стекла, бетона и пластика, где-то там, в глубине, почти на задворках, в косых лучах заходящего солнца притаились добротные серые здания эпохи Вождя всех времен и народов. Общепризнанный факт, что строили тогда с песней, с размахом и на века. Здесь, в тени деревьев, к месту и не к месту, понатыканы чудом сохранившиеся потертые изваяния марксиста, зовущего, в светлую и счастливую даль. Именно отсюда молчаливые свидетели колоссальных свершений неодобрительно взирают на нас, неблагодарных и суетливых потомков. Именно здесь царит связь времен, дремлют события достойные легенды. Сталинизм это всего лишь часть Апокалипсиса…

Когда-то давно, сюда на пустырь, на место будущей стройки, припылил обкомовский «ЗИС», а затем медленно вползли «пятитонки», заполненные высохшими, как сухие горошины людьми в полинявших на солнце мундирах. Ворочая лопатами, кирками и гружеными тачками, о чем они могли думать? Они, прошедшие маршем пол-Европы, солдаты победоносного вермахта, бесноватое племя, в упоении надрывавшее восторженные глотки: «Один народ, одна нация, один вождь!». Они, протащившие на плечах губительную идею о сверхчеловеке. Идея оказалась привлекательной, ее кровавые всходы мы пожинаем даже сегодня, в двадцать первом веке. Чтобы убедиться в этом, достаточно всего лишь включить телевизор… Чистокровные арийцы, потомки рыжего Барбароссы, велением Великого Кормчего, оказавшиеся здесь, в сибирской глубинке. Сегодня следы этих изломанных фигур затерялись в милом их сердцу фатерлянде, на погостах Померании, Баварии и Восточной Пруссии. Осталась лишь застывшая в камне память. Так или иначе, но невысокое здание, в котором я работаю, действительно строили немецкие военнопленные. Вкрадчивая история всегда намного ближе, чем нам кажется…

Рабочий день окончен давным-давно, а посему возвращаясь окольными путями, можно спокойно переговорить о том, что еще сегодня кажется очень важным, а завтра уже не вспомнится никогда. Не торопясь, мы идем в дежурную часть, где вскоре с громким скрипом откроются металлические двери оружейной комнаты и можно будет с легким облегчением сдать табельное оружие, предвкушая желанный путь домой…

Стокилограммовый, крепко сбитый мужчина, сжимая в крупной ладони пистолет, с удивительной энергией бежит по сугробам, по серому снегу, вниз, к маленькой городской речушке, которая не замерзает даже зимой. Именно туда уходит, извивается, прячется присыпаемая летящими с неба многоликими хлопьями, узенькая дорожка, на которой еле различимы отпечатки обуви. В такую пору темнеет довольно рано, но при свете одноглазой луны еще можно различить и ряд металлических гаражей, и хмурые погасшие пятиэтажки, в которых сладко засыпают, всхлипывают, улыбаются во сне люди, не подозревая о нашем вечернем марафоне… Человека, зовут Сергей Топильский. Участковый маленького заснеженного отдела. На секунду оборачиваясь ко мне, он что-то кричит, что-то очень злое, но что именно на бешеном ходу разобрать невозможно…

Мы наткнулись на нее совершенно случайно. Она лежит, в четырех метрах от входа в подъезд, и первоначально в полумраке кажется нам забытой, брошенной, кем-то куклой. Какие к чертям stigmata mortis, подходя ближе, подсознательно, мы уже понимаем, что девушка мертва. Ее голова повернута к бетонной стене дома, шерстяная кофта завернулась, приоткрыв плоский девичий живот, глаза ее закрыты, в одной из мочек отсутствует сережка. Ни драгоценность, нет, совсем простенькая блестящая бижутерия, о чем мы узнаем позже. Но именно эта деталь раз и навсегда врезается в память. Девушка лежит на спине и это обстоятельство крайне досадно, теряя драгоценное время, мы не сразу понимаем, куда пришлись ножевые ранения. Сергей грузно встает на одно колено и трогает ее за руку, затем за шею, опять за руку, затем, резко выпрямляясь, почти подпрыгивая, взрывает воздух самыми отборными и страшными ругательствами, которые приходят на ум… Причина таких эмоций в следующем – тело девушки еще хранит природное тепло. При таком морозе это означает, что прошло совсем немного времени, может быть всего десять-пятнадцать минут, и нечеткие следы, уходящие от тела в сторону пустыря, могут принадлежать только нападавшему.

На другой стороне дома, на углу дома я замечаю чью-то фигуру. «Женщина постойте! Да, постойте же!». Нет, это совсем не свидетель. Округлив в испуге глаза, она лишь качает головой. «Не видела. Нет, не видела. И не слышала. Вышла вот, только что – прогулять собачку».

На бегу, тельняшка становится совершенно мокрой, задыхаясь, я рву ворот бушлата. Человек, бегущий впереди меня, неожиданно останавливается, как будто натыкается на невидимую стену. Поравнявшись с ним, я с тяжелой злобой смотрю на блестящую дорогу, у которой обрываются следы. Это тупик! Дальше нет никаких строений, дальше только пустошь, заснеженное поле, и будь ты семи пядей во лбу, обнаружить хоть что-нибудь в этой влажной каше, покрывающей асфальт, немыслимо. Не желая сдаваться, мы еще рвемся в разные стороны дороги, преодолевая десятки метров и все-таки обманывая самих себя. Впереди только немая темнота. Всё тщетно, в такую погоду найти что-нибудь действительно немыслимо. Ни совершенной криминалистической технике, ни самой талантливой розыскной псине, и уж тем беспомощному в таких случаях человеку. Проезжающая машина обдает нас светом ближних фар, и вдруг стоящий рядом человек в форме, каким-то заученным, отработанным жестом яростно футболит ближайший сугроб…

Я прихожу домой только под утро. В ушах стоит жуткий плач матери убитой девочки. Обхватив голову, раскачиваясь, как заведенная она повторяет одну и ту же фразу: «Говорила я ей, не ходи одна, говорила, я …» В эту ночь мы опросили десятки людей – сотрудников одного за другим поднимали с постели…

В почтовом ящике меня терпеливо ждет письмо со стихами от далекого друга. Теперь уже можно шагнуть под горячий душ, а затем, обжигаясь крепким, черным как деготь чай, немного прийти в себя.

Я люблю ночь.

Свежесть. Тишину.

Шум последнего трамвая

И в дымке луну,

И холодных звезд

Призрачный блеск.

Я люблю ночь –

Она полна чудес…

Хочется забыть

Суету и дрязги дня,

На лучшее надеяться

И гнать тоску-печаль.

Дым папиросы

Уносится вдаль.

Эта ночь похожа

На теплую шаль.

Месяц в облаках

Как женщина в мехах.

Тяжело вздохнул

На станции состав.

В жизни все проходит

И жизнь сама пройдет,

А завтра вставать

Но это не в счет…

Глава 3

«Полянка»

«Я (фамилия, имя, отчество),

поступив на службу в органы внутренних дел,

присягаю на верность народам Российской Федерации.

Клянусь соблюдать Конституцию

и законы Российской Федерации,

уважать и соблюдать права

и свободы человека и гражданина,

добросовестно выполнять приказы начальников

и возложенные на меня служебные обязанности.

Клянусь достойно переносить связанные со службой

в органах внутренних дел трудности,

быть честным, мужественным, бдительным сотрудником,

хранить государственную и служебную тайну.

Клянусь, не щадя своей жизни,

охранять установленный Конституцией

и законами Российской Федерации правовой порядок.

Если же я нарушу принятую мной Присягу,

то готов нести ответственность,

установленную законами Российской Федерации.

Служа Закону – служу народу!»

Присяга Сотрудника органов внутренних дел

Российской Федерации,

Утверждена Постановлением Верховного Совета

Российской Федерации от 23 декабря 1992 г. № 4202-1

1994 год

Патрульно-постовая служба¹³

г. Барнаул, Алтайского края.

Барнаул девяностых. Каким он был мой город, чей красавец шпиль, так свободолюбиво попирает небо? Иногда он казался мифическим Вавилоном. На фоне нестабильного рынка вдруг пышным цветом зацвела кооперация, добавив головной боли уголовному розыску. Как говаривал один из семи античных мудрецов: «Рынок – узаконенное место беззакония». Рынок… Металлические шашлычные, наполовину скрывая тучных оборотистых армян, притягивали нервных покупателей и своры бездомных дворняг со впалыми боками. Под бодрящие звуки группы «Мираж» постукивая валеночками, краснощекие девчонки-продавцы, часами переминались у торговых рядов с китайским разноцветным тряпьем, отрабатывая небольшой процент у предприимчивых «хозяев». Кто знает, сколько женского здоровья потеряли эти девчушки на сибирском морозе? Отчетливо помню, как тихо поскуливала одна девушка, отлучившаяся, за горячим кофе, и оставшаяся без выручки. Торговля – вот, что грезилось важным.

Брезентовые палатки, напичканные дешевой электроникой, словно часовые на посту охраняли невысокие смуглые люди с удивительно похожими лицами, которых несведущие горожане принимали за выходцев из Средней Азии. В действительности дело обстояло несколько иначе. Это были хазарейцы, представители небольшого племени, коренные жители загадочной страны, где немилосердно царит солнце, страны с тягостным названием – Афганистан. Себя они именовали – хазари. Еще пару лет назад они защищали социалистический лагерь, поддерживая оружием воинов-интернационалистов. Теперь у них не осталось ничего, кроме горького статуса – беженец. В один из дней, молчаливый как изваяние, коренастый мужчина по имени Фарид, заметив, как бесцеремонно, среди белого дня, в многолюдном месте совершается кража, не выдерживает. Вспыхнув как порох, сопровождая каждый жест, злой гортанной речью он помогает пешему патрулю задержать карманника. В жизни такой благородный жест нельзя оставлять без внимания. Мы подружились…

Теперь я частенько посещаю комнатушку в полупустой гостинке, где ютится бывший кабульский милиционер. Телевизор, диван, электрическая плита, вот, пожалуй, и все, что входит в понятие домашняя обстановка. К выцветшим обоям пришпилен глянцевый плакатик с близоруким битлом, позабытый прежними хозяевами. Фарид – мусульманин и гость для него это святое. Вечерами, в закопченном от времени походном казане томится рассыпчатый плов, наполняя каморку немыслимыми запахами курдючного сала, дымящегося мяса и специй. Тягучий прозрачный мед, горячие лепешки, завернутые в плотную цветастую ткань – всё необходимое для долгой неторопливой беседы. Халяльная пища. Массивная коричневая контрабандная таблетка с надписью «Made in Pakistan» аккуратно крошится лезвием узкого «пчака¹⁴», плотная пыльца смешивается с табаком. Хозяин квартиры делает три глубоких затяжки, выдыхая-выплевывая сизый дым в открытую форточку, туда, где в морозном небе дремлют черепахи-облака. Глаза его подозрительно краснеют. Я еще не курю, но чтобы не обидеть хозяина пару раз прикладываюсь к бумажному мундштуку.

Мы ровесники, но за его спиной огромный опыт: сумятица затяжной войны, разрушенный кров, зверства талибов и как результат, бегство в чужую и холодную страну. Новые нравы, тяжеловесный и трудный для понимания русский язык. Иногда наши мирные диалоги переходят в яростные баталии, мы спорим до хрипоты, до тех пор, пока соседи не начинают барабанить в стену – «Дайте поспать, придурки!».

– Вот смотри – он проворно задирает штанину, показывая мне на ноге круглый застарелый шрам – Память от вас.

– От кого это Вас? – вскидываюсь я.

– От русских! Мы же для вас все одинаковые, все на одно лицо. Чурки, одним словом. Там в Кабуле, когда я был мальчишкой, русские разворовывали свою воинскую часть. Приезжали на БТР и продавали всё что можно. Доски, олифу, цемент, краску. Страшный по тем временам дефицит. Мы, ребятишки ждали команды старшего, затем по сигналу подбегали к колесам, и начинали все растаскивать в разные стороны. Рассчитываться забывали. Русские уезжали ни с чем. Однажды сержант обиделся и дал по земле очередь из автомата, меня зацепило. Русских хотели, убить, они очень быстро уехали.

Про второй шрам Фарид не рассказывает, но я и так знаю достаточно много. Спасибо словоохотливой гостиничной вахтерше. Второй шрам он заработал уже здесь, в Сибири. Вечером в трамвае подгулявшая «гопкомпания», решила «потрясти» заезжего азиата на деньги. Результат – ножевое ранение в живот и тоска реанимации.

– Пять! – для пущей убедительности он протягивает мне растопыренную пятерню – Пять раз, понимаешь? Пять раз на дню мы встаем на колени и благодарим своего Бога. Спасибо Аллах за новый день жизни, за то, что ты дал мне радость познать этот мир, спасибо за этот хлеб, и за этот плов. А, вы?

–А, что мы?

–Вы не благодарите. Вы только просите. Вы всегда говорите только: «Дай!».

От неожиданности я замолкаю. В Афганистане упокоилась душа моего лучшего друга, поэтому опасаясь взорваться, очень осторожно подбирая слова, я говорю:

–Бог он один, Фарид, и не важно, как ты к нему обращаешься…

Юношеский романтизм! Как же мало нужно для того, чтобы он улетучился безвозвратно, чтобы раз и навсегда понять, что жизнь это совсем не игра. Подобно мифической шагреневой коже с точностью до наоборот, профессия разрастается, становится частью тебя… Откуда я мог знать, тогда, полностью погруженный в повседневные заботы, что наука о преступном насилии¹⁵ (пусть даже молодая) уже существует, разрастаясь в теории.

«Бразды пушистые взрывая, летит кибитка удалая…». Пузатый желто-синий УАЗик надсадно завывает в темноте, поднимаясь с черепашьей скоростью в гору, вверх по обледеневшей трассе. Город сковал гололед. Асфальтовые дороги, ухоженные аллеи, узенькие тропинки, суетливость горожан, любые движения все находится в ледяном плену и эта вынужденная медлительность вдвойне досадна, потому, что кто-то с надеждой ждет твоей помощи. Кожаной перчаткой я с остервенением растираю небольшое замерзшее оконце автомобиля, в надежде хоть что-нибудь разглядеть в темноте. С момента вызова прошел почти час, но мы до сих пор плутаем, каждые десять минут я выбегаю на дорогу, пытаясь рассмотреть названия улиц при узком луче карманного фонарика. Время от времени автомобильная рация обиженно похрюкивает, простуженный эфир наводнен какими-то невообразимыми помехами. После долгих переговоров с дежурной частью ситуация наконец-то проясняется. Оказывается, нужно свернуть в небольшой лесок. Именно там, в глубине, вдали от общего жилого сектора, под лапами елей приютились три добротных домика, с многочисленными пристройками.

– Давай-ка налево, Володя!

– В кабинете у себя командовать будешь, Глеб Егорыч – неожиданно отзывается Вовка, смешливый и крепкий парень.

– Не время сейчас, отец! После, переговорим… – подхватываю я.