Попытка Реквиема

Охраняется Законом РФ об авторском праве. Воспроизведение всей книги или любой ее части воспрещается без письменного разрешения автора. Любые нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке. Художественное произведение основано на реальных событиях.

– Почерк обвиняемого? – спросил другой присяжный.

– Нет, – отвечал Белый Кролик. – И это всего подозрительней.

(Присяжные растерялись)

– Значит, подделал почерк, – заметил Король.

(Присяжные просветлели)

Льюис Кэрролл

«Весьма серьезная проблема –

отсутствие объективной

и всесторонней информации

о бывших заключенных,

прежде всего, криминологической».

Гармаш А. Предупредить легче, чем вылечить. Профилактика рецидивной преступности среди бывших заключенных // ЭЖ-Юрист. 2012. № 3. С. 14.

2003 год

Служба участковых уполномоченных

г. Киселевск, Кемеровская область

Пролог

Я дал себе слово рассказывать только о людях. Не сдержался. Каюсь!

Мы ищем Его уже два дня. Ищем и днем и ночью. Мы на три раза исколесили, перевернули вверх дном частный сектор, опросив всех и вся, от мала, до велика. От зябнущих старух до вездесущих мальчишек. Иногда мне кажется, что мы ищем не человека. Нет свидетелей. Нет очевидцев. Нет информации. Нет даже полноценных версий…

Дежурная часть маленького отдела до отказа забита фигурами с вычурными татуировками на плечах, на пальцах, на запястьях. Мы с шумом вытаскиваем их из квартир, из постелей, из прокуренных кабаков и вонючих полусгнивших бараков. Шум и ругань царят в маленьком помещении, изнутри камеры чья-то страждущая душа, работая на публику, барабанит в массивные металлические двери – «Начальник, хорош беспределить!..». И у стен имеются уши и уже минут через пять камера настороженно замолкает. По отрывистым фразам дежурного, торопливым шагам в коридоре, суете оперативников, бесконечному реву снующих туда-сюда служебных и личных автомобилей люди с большим тюремным опытом, понимают, что случилось что-то непредсказуемое, что-то из ряда вон выходящее. Чей-то голос, с иронией, предлагает: «Слышь, командир? Выпускай! Быстрей вашего найдем…». Камера взрывается искренним смехом.

Против нас дождь, огромный, подлый проливной дождь, смывший всевозможные зацепки и нашу крохотную надежду. То кровавое месиво, что называлось когда-то женщиной, покоится в городском морге. Оно не может подсказать нам имя Убийцы. Выражение ужаса прочно въелось в ее застывшее лицо, вгрызлось в каждую пору, в каждую трещинку. Убили ее не сразу. Немыслимо жаль, что убили ее не сразу…

Несколько минут я обалдело таращусь на дощатую дверь невысокого насыпного дома, пытаясь подсчитать количество зарубок на ее поверхности. Их около сотни. За долю секунды перед вторжением, вторая чудом, выжившая женщина, успела закрыть двери на металлическую щеколду, судорожно повинуясь спасительному рефлексу. Но Он ушел не сразу. Он вонзал и вонзал нож в доски, снова и снова. Что она пережила в эти мгновенья?

Мы ищем! В такие минуты я как никогда отчетливо верю в Бога и сыскную удачу…

В воздухе повисают противные как зубная боль вопросы: Куда идти? Кого искать? Мы находимся в трех остановках от места происшествия, просто плетемся по лужам. Глядя в бешенные от усталости, воспаленные с красными прожилками глаза младшего опера я с изумлением вспоминаю, что, и сам за это время спал всего лишь около двух часов. Просто уронил голову на рабочий стол. Мы ищем!

Искоса поглядываю на своего спутника. Немногословный Саша Быков слывет везунчиком. Университетов не проходил, пришел в милицию после армии, на маленькую должность. Вряд ли он что-то знает о цикличности или профиле преступника, и, тем не менее, на его счету несколько эффективных (один на один) задержаний особо опасных…

– А, пёс его знает, почему. Понимаешь, услышал где-то, что они на место преступления возвращаются. Решил, проверить.

Впереди маячит серое здание, и мы входим в узенькое фойе, чтобы укрыться от осточертевшего дождя. Шмыгая носом (издержки профессии – вечный гайморит) младший опер с благодарностью принимает толстенную кружку с чаем из рук сердобольной вахтерши. – Как в общежитии? – переспрашивает она – Да, тьфу-тьфу! У Зойки вот только на втором этаже «гудят».

Но «гудят» вовсе не там. Зоя это румяная, пышущая здоровьем, двадцатипятилетняя женщина. Женщина-хамелеон. Днем она преподает в начальных классах, учит первоклашек вековым ценностям; вечером возится с вечно сопливой дочуркой, налево-направо приторговывая жутким пойлом – алкогольным суррогатом (смесью технического спирта и димедрола), который ей тайком поставляют азербайджанцы. Одним словом, «Зойкина квартира». Поправляя халатик с лилово-рыжими драконами, «спиртовичка» подобострастно указывает нам на обшарпанные двери соседней комнатушки.

– Два дня какой-то «антабус» пьет. А что за парень я не знаю.

Я почему-то склонен ей верить. За два года торговли у Зои сложилась весьма солидная клиентура, готовая выложить за спирт последний гривенник или сплетню, а это значит, что в комнате находится действительно кто-то чужой.

…Что я себе нафантазировал? Придумал какого-то монстра в жанре «horror»¹. Ребячество все это… Дождь виноват, будь он неладен. Усталость и дождь. Долгий-долгий, нудный-нудный…

Перед нами слегка покачиваясь, стоит пьяненький мальчишка, лет девятнадцати. Ничем не примечательный убийца. Вполне обычная внешность. Небольшого роста, шапка волос с «рыжинкой». Веснушки возле носа. Он часто облизывает губы и как будто извиняется:

– Документы при себе гражданин начальник. Вот… Зашел в гости к знакомым. Жил здесь в общежитии… когда-то…

Я припоминаю его лицо. С полгода назад он приходил в один из служебных кабинетов для того, чтобы встать на учет, после первой «отсидки». Долго слонялся по коридору, потому, что его участковый был на выезде.

Текст записки, изъятой при личном досмотре подозреваемого:

«Мама скажи мне я очень плохой сын? Плохой внук, да? Я понимаю, что от меня одни неприятности, ты пойми, я устал сам от себя! Мамуль я очень мечтаю измениться, но мне трудно! Наркомания это тяжелая беда, и в одиночку с ней почти, что невозможно справиться! Я понимаю, что наркомана даже за человека никто не считает, хуже скотины! Но мамуль я хоть и наркоман, но все, же в первую очередь я живой человек, мне тоже может быть обидно, грустно и больно и т.д. Мама, я не хочу садиться в тюрьму, там не так уж и хорошо, как вы мне ее расхваливаете, потому, что это в первую очередь тюрьма, а не профилакторий! Мама если бы ты только могла представить, как я мечтаю увидеть нормальную жизнь! Найти более или менее нормальную работёнку, найти девушку, я хочу, чтобы у меня была своя семья, что бы был малыш, хочу жить ради него! Я устал от такой жизни, которой живу я, это даже не жизнь, это мука и горе. Почему неудачи и неприятности преследуют меня, как будто я проклят. Мамулечка, я больше не хочу так жить! У меня уже всё болит внутри, когда надо всё тело ломит, каждую косточку выкручивает, мне иногда кажется, что мне осталось совсем немного!»

Выписка из приговора:

« В половине девятого он позвонил в дом Федоровой Г.А. и когда она открыла ему дверь и пропустила в веранду Осокин И.В. с целью хищения чужого имущества, вооружившись ножом и используя его в качестве оружия, применяя насилие опасное для жизни и здоровья, внезапно для Федоровой напал на нее, когда она повернулась к нему спиной и с целью умышленного убийства потерпевшей нанес ей ножом не менее 59 ударов по телу в область спины, груди, живота, лица, причинил множественные ранения мягких тканей лица, рук, передней и задней поверхности грудной клетки, которые как в отдельности, так и в совокупности квалифицируются как тяжкий вред здоровью по признаку опасности для жизни. Причиненные телесные повреждения вызвали обильную внутреннюю и наружную кровопотерю, которая и явилась непосредственной причиной смерти Федоровой».

Глава 1

«Монолог»

«Жизнь – трагедия для того, кто чувствует,

и комедия для того, кто

мыслит»

Ж. Лабрюйер

2016 год

Кафедра административного права и

административной деятельности ОВД

БЮИ МВД России

Никого не осуждаю. Как бы ни хотелось. На это есть Высший Суд!

Как ни крути, а без воспоминаний не обойтись²… Мне двадцать три года. Я тороплюсь жить, и видимо, поэтому всюду опаздываю. Передо мной целый мир, который я последовательно и жадно изучаю. Днем изнуряющая работа на заводе, где мне доплачивают за «вредность», но вязкое слово «усталость» мне еще незнакомо. Мне очень многое нужно успеть, заявить о себе в этом огромном суетливом мире, состоятся, добиться – одним словом оправдать свою жизнь. Вечерами меня поджидает знакомство с творчеством бывшего «самиздата» – Даниила Хармса, Аркадия Аверченко, Константина Вагинова, Артюра Рембо, братьев Стругацких, Станислава Лема, Александра Галича, стихами Русского зарубежья, (гениальные строки Бориса Поплавского скрашивают мое вечернее одиночество), и еще многими удивительными авторами. Кроме того, я открываю для себя огромный пласт запрещенной ранее музыки, нежно поглаживая купленные втридорога из-под полы пестрые виниловые пластинки с таинственными названиями – малый джентельменский набор: «The Beatles», «The Doors», «T.Rex», «ELP», «Creedence Clearwater Revival», «Bob Dylan» и т.д. Об этом времени замечательно скажет трагически погибший поэт Александр Башлачев: «Ведь биг-бит, блюз и рок-н-ролл околдовали нас первыми ударами…».

«Что не запрещено, то разрешено» – на дворе начало девяностых, окончательно рушится Великая страна, а, следовательно, рушится огромное количество запретов и вот уже в просторных залах Алтайского государственного университета, я с восхищением изучаю репродукции Сальвадора Дали и Константина Васильева. На всю страну неповторимыми шутками гремит талантливая сибирская команда КВН «Дети лейтенанта Шмидта», а «золотой» голос команды Виталий Гасаев поет в русской постановке рок оперы «Иисус Христос – суперзвезда». Это же целое событие! Целый мир не может ждать, и я тороплюсь, планы мои внушительны, в этом году мне предстоит поступление в институт, к чему я готовлюсь весьма обстоятельно. И пусть я пока пишу стихи только в стол, у меня есть самое главное – понимание друзей. Двадцать три года это вам не семнадцать, ты почему-то кажешься себе солидным мужчиной – ведь за плечами армия. В моей семье подрастает дочь и если и есть во мне страх, то только за ее будущее. Дни наполнены событиями, небо яркими красками и вдруг оптимизм начинает постепенно таять. С одной стороны в воздухе витает эйфория юной и горластой демократии – прекращается ссылка академика Сахарова, запоздало присуждают государственную премию Владимиру Высоцкому (наконец-то официальное признание), посмертно чествуют правозащитника (оказывается, у нас есть и такие) политзаключенного Анатолия Марченко, открыто поговаривают о новой Конституции. С другой… Люди вокруг начинают говорить на каком-то птичьем языке, все как один остро интересуются политикой. Вначале увлеченно, а затем уже и озлобленно до хрипоты граждане спорят на работе, на улице, в трамваях. Seditio civium hostium est occasion.³ Газеты пестрят ужасающими сенсациями о жизни кремлевских небожителей, которые на поверку оказывается всего лишь «дымовой завесой». Словарный запас пополняется непривычными словами, каждое из которых как плеть: «афганский синдром», «дефолт», «инфляция», «МММ», «ваучеры», «ГКЧП», «дефицит». С последним словом связана череда событий, по какому-то злому волшебству пропадают продукты в магазинах, их нет даже на складах, и вот уже, с изумлением я изучаю лежащие на ладони серые коротенькие бумажки – талоны на предметы первой необходимости: муку и сахар, табак и мыло. Происходит что-то непонятное, следствие деятельности «прорабов перестройки»: промышленность впадает в ступор, сотни людей разных возрастов и профессий остаются без работы. Грузчики, шоферы, продавцы, артисты, преподаватели, шахтеры, военные, профессора. Вскоре (а чем ты собственно лучше?) доходит очередь и до меня. Безденежье, безработица, безысходность. Страна пожинает первые кровавые всходы национализма: гремят Алма-Ата и Карабах.⁴ Как средство для выживания плодится спекуляция, появляются «челноки», частный извоз и платные туалеты, вокзалы оккупируют "напёрсточники", а остроумные журналисты моментально выдумывают слово – «лохотрон»⁵. Проходит совсем немного времени и вот уже цыгане у остановок торгуют совсем не жевательной резинкой или «палёной» водкой, на смену семимильными шагами идет «наркота». Правительство огромной державы постыдно клянчит деньги у Запада, но и держава в скором времени рассыпается как карточный домик. «Нет зверя свирепее, чем человек, если к страстям его присоединяется власть»⁶. Газеты сходят с ума, трубя о каком-то кровавом переделе собственности⁷, о криминальных разборках, но возможно это там, где-то в далекой и суматошной Москве. Это там царит вечная смута, это там разносят в клочья Белый дом залпами танковых орудий. Здесь же, в хлебосольной Сибири, этого просто не может быть, стрельба ночью совсем не стрельба, а просто хлопки простуженного автомобильного двигателя, ведь нельзя же озвереть в одночасье.

«Узаконенная проституция, простая кража имущества, кража со взломом, убийство, грабеж и разбой – для низших классов; тогда как изощренные хищения, скрытая и ловкая кража, умелая игра на человеческом скотстве, предательства и измены из тактических соображений, неимоверные уловки, наконец, все пороки и все подлинно доходные и элегантные преступления – все это ускользает от закона и остается монополией высших классов»⁸. Быть может, и так. Как само собой разумеющееся однажды я подметил много раз повторяющуюся, странную особенность простых рабочих людей: вначале они вполне искренне, до вдохновения боготворят шустрых политических лидеров, восходящих на Олимп, но уже через несколько лет начинают их люто ненавидеть. Что ж, мнение нынешних ведущих теоретиков о тех временах уже однозначно, и ничего положительного в этой оценке нет.⁹

…Утром, торопясь на работу люди практически не обращают внимания на сгоревший дотла коммерческий ларек (еще одно новшество), на полу которого лежит скрючившийся труп продавщицы. Незрячим можно быть очень долго, некоторым удается прожить с этим недолгий человеческий век…

Человеческая память избирательна, она может путать хронологию, ей не возбраняется ошибаться в датах. Время равнодушно стирает многое: забываются имена и лица людей, исчезают события, которые казались нам когда-то значимыми и неповторимыми. Быть может, поэтому вчерашнее суматошное время, кажется мне сейчас сплошным размытым ярким пятном. Но именно тогда я принял решение, которое определило мою жизнь, как бы претенциозно это, ни звучало. Устав от неопределенности, от «вселенского» хаоса (совершенный щенок в небе из радужных красок), я иду работать туда, где еще живет видимость порядка, туда, где (к великому удивлению!) ты оказываешься нужен. Мне крупно повезло, я был свидетелем благородства и подлости, у меня были отличные учителя, профессионалы своего дела и крепкая мужская дружба. Принадлежность к серьезному делу, разве этого мало? Иногда я с удовольствием просматриваю несколько серий из документального цикла «Криминальная Россия», но совсем не из любви к сенсациям или криминальным сюжетам, которыми сыт по горло. На черно-белых кадрах оперативной съемкой запечатлены еще совсем юные лица моих сослуживцев, моих товарищей. Даже сейчас, невзирая на приличный опыт, я удивляюсь тем людям, которые, невзирая на глухую неприязнь, и зачастую людское равнодушие действительно жили работой, вкалывали как проклятые, получали копеечную зарплату, но находили время для шуток и человеческих отношений (простите за ностальгию!), а главное, несмотря, ни на что, практически в одиночку, раскрывали преступления…

Уникальная возможность, на протяжении многих лет наблюдать, общаться, беседовать, интервьюировать лиц преступивших закон со временем автоматически превратилась в страсть к собирательству. Особенно если дело касалось, каких – либо письменных источников. Ведь ни для кого не секрет, что зачастую даже клочок бумаги, хранящийся в громоздком сейфе следователя, помогает осознать мотивы, пролить свет на умысел, предугадать преступное поведение… Начало этих записок родилось после моего знакомства с богатством человеческой фантазии. В первый год службы моя любознательность превращается в «глаза и уши»¹⁰