Вячеслав Константинович ощутил от откровений того, кто знает больше, щемящую тоску неуловимого открытия. Ему моментально перестала нравиться вся текущая и радующая глаз жизнь. Всё и сразу стало недостаточно красивым и чувственным для него. Пар уже не так грел, женщины казались не слишком свежими, и их хотелось, как продукты, делить по сортам. А чужие книги его стали просто раздражать, так как литератор перестал видеть в них истину. Его начал одолевать писательский зуд. Терпеть он больше не мог и сбежал от всех.
На белом листе бумаге было написано «Жизнь». Вокруг листа по всей площади стола валялись окурки, бутылки из-под дешёвого красного вина, и только в самой середине стояла бутылка армянского коньяка и чашка йеменского кофе. Видимо эти атрибуты человеческого величия в достижении продуктовой цели, должны были вдохновлять литератора на подобный подвиг в литературе.
«Жизнь» давалась литератору трудно. Далее, крупными буквами и пьяной рукой он написал «Жизнь даётся. А раз она даётся, значит, у неё есть первоисточник».
После этой глубокой мысли литератор начал чесать голову, ковырять в носу, возбуждая нервные рецепторы. Обычно это ему помогало. Помогло и на этот раз. Рука стала толкать ручку по листу бумаги с ускорением. С некоторых пор, это великое слово «ускорение» стало венчать на Руси любой трудовой подвиг. Литератор тоже поддался этой авантюре и писал так же, как спринтер бежит стометровку с барьерами: ничего не видя, ничего не слыша, и только выкидывая литературные коленца, преодолевая барьеры.
И он писал: «Эх мать наша Святая Русь. К ней надо стремиться от первоисточника. Тело мешает. А первый посредник на пути от тела к первоисточнику – это наша душа. Надо слушать требования души и тогда всё встанет на свои места. У жизни есть уровни. Они для всех разные. Почему? Кто-то ведь знает. А для нас придумали сказку об условиях, среде и процессах размножения».
Написав эти крылатые слова, литератор вспомнил художника и его натурщиц. Он окинул стол тоскливым взглядом, и его неудержимо потянуло обратно в деревню, в баню, к прекрасному полу. Для этих случаев на столе и стоял коньяк. Налит он был в старинный сосуд из богемского стекла в виде «графини». У «графини» была чудесная головка с заправленными вверх волосами, венчавшими высокую и стройную фигурку. Её руки были сложены на груди. Она была изготовлена чешским мастером лет 200 тому назад и принадлежала к семейным реликвиям. Она всегда была наполнена коньяком. Литератор видел в этом некоторую символичность и сравнивал коньяк со своей кровью. Матушка литератора называла эту реликвию просто «Графиня» и относилась к ней весьма небрежно. Во времена детства литератора «Графиня» чаще была заполнена самогоном, чем прочими благородными напитками. Короче говоря, жизнь за несколько столетий потаскала её по «подворотням» и «дворцам». Легенд с ней не было связано никаких, а может быть литератор о них не знал. Матушка его спокойно обращалась с такими фамилиями, как Сомерсет Моэм, Дитрих, Соммер, добавляя при этом «родственнички». Так или иначе, но «Графиня» стала со своим содержимым музой литератора. Он искал подобную красоту в других женщинах, но не находил. Им всё время чего-то не хватало до её форм: утончённости, прозрачности, стройности, а главное содержания. Возможно, поэтому и жизнь литератора была отличная от жизни общества.
Он продолжил писать: «Если жизнь складывается ни как у всех, то это ещё не значит, что она неправильная. Стоит присмотреться к жизни общества, и становится видимой жизнь стада из которого крайне редко выбиваются те, кто слушает свою душу. Стоит только присмотреться и увидишь, что человек до семнадцати „святых лет“ проживает эти семнадцать лет как попало, то есть, как родители на душу положат. Затем он так и живёт с контуженной душой и в холостую ещё лет шестьдесят. В этот период он совершает „общественный подвиг“, который любят описывать бестолковые поэты. Он рожает, сажает, строит и тырит. А если поднять завесу этой тайны, то до семнадцати лет человек ещё мал и глуп, а значит, у него есть надежда на будущее. После пятидесяти надежда неумолимо угасает. Но счастливы ли те, кто живёт с семнадцати и до пятидесяти?».
– Счастлив ли я? – задал литератор себе вопрос. Дымящий окурок вонзился в горлышко бутылки из-под красного вина, и зашипел в мутные жиже бормотухи.
– Какое может быть счастье среди этих банальных бутылок из некачественного стекла. Разве сквозь эти мутные стенки увидишь небо. Эх, где мои семнадцать лет, – тосковал литератор.
Он писал: «Душа бессмертна. Она должна вести человека по жизни, а её ведёт Дух. Если следовать за духом, то и оплодотворять человек будет только то, что надобно его душе. Одно понимание этого – уже высшая награда за все жизненные невзгоды. Но приходиться жить как все, в обществе, с почтением к дуракам, ибо они обычно обществом правят. Жить как все. Собаки, кошки, мышки, блохи плодятся быстро и только для того, чтобы создавать друг другу трудности. Большинство людей плодится в тех же целях, так стоит ли завидовать им, если живёшь хоть как-то, но иначе. А ведь человек в состоянии влиять буквально на всё в этом мире. Он так задуман и для этого рождён. Он на всё и влияет. Именно человеку постоянно открываются новые тайны. Открываются тем, кто ищет. Ищет кого? Разумеется бога. Кто сам не ищет, тому предлагается альтернатива. Сегодня это интернет. Если у тебя возник вопрос, то не задавай его себе, не ищи истину в себе. Есть кому думать за тебя. Но и интернет – это только один из коридоров, по которым человечество гонит само себя в очередной тупик».
Литератор с любовью посмотрел на «Графиню», и взяв её за горло, то есть за изящную шейку, «набулькал» в рюмочку её «крови». Выпил. И тут его осенила очередная мысль, которая явно была не его, а того, кто знает больше «Добро и зло от бога, но вы, люди, слишком материальны, чтобы понимать это до конца. Ваша среда – материя. Вы, именно вы, тот самый Лукавый, который не даёт расти Духу ни вверх, ни вниз».
Литератор задумался, долго смотрел в окно, на мусорную свалку в одном из провинциальных городков России с названием NNN, где свалки под окнами были обычным делом. Городок имел название NNN, так как уже были описаны городки с литерами N – Салтыковым – Щедриным и литерами NN – Герценом. Так выходило, что наш литератор опять оказался в одном из подобных сказочных городков, и упёрся в его властителей и горожан своим необычным, не материальным мозгом, который источал ещё более необычный ум. Городишка был паршивевшим.
Останавливая течение чужой мысли, он написал «У нас есть узаконенные и даже конституционные права на такую жизнь. Как хотим, так и живём. Не хочу быть Лукавым, с приобретёнными до меня правами на грех, хочу быть святым по определению».
Литератор почувствовал, как кто-то, он даже знал кто, расплылся в улыбке, и до него докатилось раскатистое эхо слов, которые он записал: «Слушай только себя, и из этих коридоров всегда будешь выходить сильнее, а только это от вас и требуется. Ну, будь здоров».
Подпись была неразборчивой…
Редкие ценители и искатели нового в искусстве шли смотреть на очередную картину художника Михаила Цветова. Картина была большая. Она висела на стене единственного в городе демонстрационного зала. Он был обшарпанный и ободранный.
Местная власть считала, что чем хуже будут условия у людей, проживающих в этом паршивеньком городишке NNN, тем ярче будут смотреться на её фоне спускаемые сверху и обязательные к показу вкрапления культуры. Жители городка, лишённые кинотеатра, трепетно ждали такого очередного вкрапления на экранах своих мониторов и телевизоров, хотя бы в виде нетленного фильма «Мадлен». Ждали ещё и потому, что в этом городке было полно родственников «Мадлен».
Этот городок просто кишел родственниками великих когда-то людей. У наблюдательного литератора часто создавалось впечатление, что господь их свёл сюда только для того, чтобы в этом захолустье они наконец поняли всю бренность материальной жизни.
Картина очень удачно закрывала большую часть ободранной и заплесневелой стены. В углу картины иголкой сквозь холст была приколота надпись: «Художник М. Цветов „Путь жизни“». Картина была явно претенциозна, ибо намекала на то, что в ней каждый может узреть и свой путь.
Очередь перед картиной из редких ценителей закончилась за пару дней и картина сиротливо «зависла» без каких-либо зрителей. Ситуацию надо было спасать. Для спасения была объявлена встреча с художником. Ситуация была пущена на самотёк и отдана на откуп самому художнику. У местной власти на такие глупости, как представительские расходы, денег не было. Поэтому, все культурные мероприятия проходили за счёт самих же культурных деятелей. Художник не видел в этом ничего плохого, ибо такой подход ещё больше подчёркивал святость всякого творца на Святой Руси.
Приятели замерли в ожидании. Картина их интересовала мало, но сам процесс просмотра и обсуждения под водочку и под то, что «бог послал», был многообещающим.
И вот этот счастливый день настал. Приятели, ещё не видя картины, жали руки художнику и говорили, что он молодец. Среди приятелей был свободный журналист. Звали его Толя, иногда Толик, иногда Толян, реже Анатолий Владимирович. Он имел роскошную шевелюру и жиденькую бородку. Лет ему было под шестьдесят, поэтому приходилось выглядеть бодро. Он шёл на встречу не просто выпить, а по зову журналисткой работы.
В картине он увидел следы своей нелёгкой жизни. Особенно в том месте, где на рельсах перед мчащимся поездом лежали он и она, а сверху на них из горящего самолёта сыпались вперемежку чемоданы, люди, обломки крыльев и фюзеляжа.
Ничего нового в отдельности журналист не увидел, но вся картина в целом его сильно впечатлила. Толик разразился длинной статьёй для областной центральной газеты. Главный редактор с интересом статью прочитал и заявил, что Герцены стране уже не нужны, ибо страна давно проснулась. Толик согласился, так как и сам видел, что в областном центре давно никто не спит даже ночью и все что-то куют. Было не очень понятно что. Может быть ключи от счастья, может быть серп, а может быть молот, а может быть и всё вместе взятое. По крайней мере, средняя зарплата у тех, кто не ковал, была большая. Для прочих, что-то продолжавших ковать, лозунг «хочешь жни, а хочешь куй, всё равно получишь х…» навсегда ушёл в прошлое. Для многих уже и «х…» стал несбыточной мечтой.
Но Толик был не так прост. Природе нужно равновесие. Если не спит областной центр, то это ещё не значит, что проснулась провинция. Газет на Святой Руси было полно, а он был один и ещё на свободе. Его уверенность оправдалась. Редакция провинциальной газеты города NNN радостно откликнулась на его предложение. Ей надо было чем-нибудь заполнить страницы никем не читаемой газеты, и поэтому статья пришлась как раз кстати. Толя под псевдонимом «Мудров» писал: «Картина выдающегося художника Михаила Цветова „Путь жизни“ показывает нам, как много красок придумало человечество для раскрашивания своего земного пути. У меня едва ли хватит слов, чтобы охватить все эти краски, а особенно произрастающие из них образы. Каждый из нас идёт своим индивидуальным путём. Я, вот, журналист, Михаил – живописец. А есть ещё революционеры, религиозные фанатики, пацифисты, экологи, члены географического общества и даже террористы. И все они идут своим путём. Они собираются в группы и банды, занимая место в строю и вновь распадаются на отдельные тёмные личности».
Картина Михаила Цветова «Путь жизни» хорошо показывает, как люди делятся на своих и чужих, на тех, кто давит и тех, кого давят. Мы видим, как на рельсах лежат мужчина и женщина. С виду они христиане, но машинист летящего на них поезда, может и не быть христианином, он может быть мусульманином. А значит, он не сильно обеспокоен тем, что может прервать их путь жизни.
А люди, падающие из горящего самолёта вместе со своими чемоданами, указывают нам на то, что не стоит беспокоиться обо всём человечестве, пытаясь найти для него истинный путь. Каждый получает то, что хочет. Кто-то, как показано в нижнем левом углу картины, копается в чреве земли в каске и фонариком на лбу, кто-то лезет в гору, как показано в верхнем правом углу картины. Мы чётко видим, что все куда-то лезут. Кто вниз, кто вверх, и каждый вскарабкавшись получает то, что хотел и ровно по своим заслугам. Здесь альтернативы нет, как нет и компромиссов. Но есть выбор. Либо живёшь ради материальных благ, пряча свою алчность за заботой о семье, всеобщем счастье, брошенных детях, либо живёшь правильно. А как правильно жить? Вот главный вопрос, который ставит перед нами картина выдающегося художника Михаила Цветова.
Правильная жизнь хорошо прорисована в верхнем левом углу картины. В нём нет ничего, кроме неонового свечения изысканных красок изготовленных самим художником. По секрету он сказал мне, что это смесь из собственной крови, сперматозоидов и недельной щетины. И всё это сделано для вечности и для защиты авторских прав. Трудно подделать картину, написанную столь изысканными красками. Я нахожу в этом истину. Ибо идти правильно – это значит идти путём собственных знаний, не отделяя себя от остального мира, но и не давая ему возможности тырить у тебя мечту о вечность, надежду на вечность и саму вечность.
Михаил Цветов подвижник. Подвижника кормят идеи и знания. Он не отделяет себя от Вселенной, стремясь её обобрать. Он, наоборот, стремится ей отдать всего себя. Конечно знания как и картину их несущую, можно продать. Ведь и художнику надо как-то выживать в нашем мире. Да, знания можно продать, но покупатель не всегда может оказаться «нашим человеком», поэтому обмен предпочтительней. Обмен на то, что помогает получать новые знания. Деньги входят в подобный обмен. Жаль, что у меня их нет, а то я бы непременно купил эту выдающуюся картину. Деньги первоначально возникли как средство универсального обмена, это потом жулики навесили на них различные паразитные функции, которые и лишили нас их.
С кем идти к знаниям, кто они «наши люди»? Это не простой вопрос. Он всегда тесно связан с вопросами крови, а часто ещё глубже, с людьми, владеющими одной и той же тайной. Кровные узы имеют место быть. Это хорошо показано, в нижнем правом углу картины, написанном тем же составом красок. Здесь мы видим игру молодого, среднего и старого лица. Но это не три головы «Змея Горыныча», это скорее три образа скрытых в одном человеческом лике.
Узы крови нас привязывают к наследству, а значит к материальному миру. Кровные узы – это бесконечное терпение самых различных выходок своих родственников, и почитание лучших из них, особенно тех, о ком хранится память в картинах и фотоальбомах, книгах и кинофильмах. Но всё это бренно в мире, где есть поезда и самолёты. Об этом явственно свидетельствуют центральные сцены картины.
Человек многосложен. Кровь близких, в сравнении с близкими по духу, сущий пустяк. На Святой Руси ещё не забыли, как за деньги немецкой родни из немецкой царствующей династии выпустили кишки. В течение всего этого затянувшегося процесса никто из родственников сильно не всполошился. Как говорится «умерли и умерли».
О проекте
О подписке