– Ну, ты, старик, даешь. Мы что с тобой – бабы у колодца, чтобы просто так болтать? Бросай все и дуй ко мне – ты мне нужен.

– А что случилось? – Павел понял – Слава уже на расслабоне.

– Старик, не спрашивай, а то разозлюсь. Просто приезжай.

– Хорошо. Приеду.

Выходя из кабинета – уже одетый, столкнулся с Вероникой.

– О! А я как раз хотел зайти к тебе – попрощаться… И сказать, что все документы на завтра готовы.

– А ты куда летишь так?

– К Славе. Сказал – срочно приезжай.

– Ну-ну, – улыбнулась Вероника, Давай, Думанский. Только ж не увлекайся.

По дороге домой Павел заскочил в магазин – купил детям по плитке шоколада и фрукты. Забежал к себе, на минутку – посмотреть, как идет работа у ребят. На днях нанял парня с девушкой – семейную пару – сделать «косметику» в квартире. Наконец-то дошла очередь и до обещанного ремонта. Сегодня уже должны закончить кухню –  оклейку обоев и укладку линолеума. Работой остался доволен.

Такси поймал быстро – даже ждать не пришлось. И как доехал не заметил. Думал – обо всем и ни о чем.

Открыл Слава.

– Ну, наконец-то, мой дорогой друг, вы изволили явиться. А то я уже заждался.

– Ты, я смотрю, меня особо и не ждал, – Павел передал ему пакет.

– Извини, дорогой, – улыбнулся Слава, – ты слишком долго ехал.

Они прошли на кухню, где Полина накрывала на стол.

– О-о, так я, значит, к ужину? Привет, Поль.

– Как раз. Только вот некоторые, – она бросила сердитый взгляд в сторону Славы, – опередили события.

– Да. И нисколечко об этом не жалею. Пашка, мы сегодня тендер выиграли – на три года работы вперед… Ну, и естественно – немножко покор-пор-ративили, – ликующе парировал нападки жены Слава, – Это что – не повод?

– Повод, повод. Паш, порежь хлеб, пожалуйста… Не было сегодня такого, как я беру обычно – нарезного. Пришлось брать, что было.

– С удовольствием. Руки только вымою.

За ужином Слава рассказывал о конкурентах, которых им удалось обойти. О том, какие преференции предложили заказчику, что и помогло склонить его на свою сторону. Потом он вдруг о чем-то задумался, продолжая жевать, поглощенный, видимо, какой-то идеей, пришедшей в процессе эмоционального монолога. Наступила тишина, нарушаемая изредка звуком соприкосновения металла и фаянса.

Павел, воспользовавшись паузой, спросил Полину о Наташе.

– Да все нормально. На шестнадцатое февраля назначен суд.

– Какой суд? – Павел опешил, – Ты о чем, Поля?

– Как о чем? О-о… – она не смогла скрыть удивления, – Да ты, я смотрю, не в курсе. Я думала, что Наташка тебе все рассказала, когда приезжала.

– Что за суд? Не томи, – Павел вдруг разволновался – В какой-такой переплет попала Наташа?

Полина поняла его волнение.

– Да успокойся ты. Это всего лишь раздел имущества. Да и тот –  формальность. Они с Горюновым развелись. Чего ж Наташка и была на Новый год одна.

«Почему она мне ничего не сказала? – Павел почувствовал себя обманутым, – Ведь все могло сложиться иначе».

– Странно, почему она тебе ничего не сказала? – как будто прочитав его мысли, спросила Полина. И странно: через этот риторический вопрос Павел ощутил ее поддержку, так необходимую ему сейчас, – Наверно, не хотела предстать перед тобой в роли брошенной жены. Ах, Натаха, – Полина непроизвольно цокнула языком, изумляясь, – А с другой стороны, я ее прекрасно понимаю. Кому приятно, когда тебя меняют на девочку. Илья Михайлович хорош. У них и с Наташкой-то десять лет разницы. А с этой пигалицей, наверное, все двадцать. Вот кобель! – не сдержала она чувств.

– Ну чего ты, Полюшка, – Слава очнулся от своих размышлений, – Нормальный мужик Илья Михайлович. Может у него любовь? И Наташка не с пустыми руками. Да и не любила она его. Сама знаешь. Так что неизвестно еще – проиграла наша Натаха или выиграла, – он засмеялся, – Да и купец у нас тут нарисовался, – Слава встал и положил Павлу руку на плечо, – Да, Пашка?

Павел почувствовал, что краснеет.

– Ну вот, – победоносно заявил Слава, – Вот и подтверждение, – он рассмеялся.

– Да ну тебя, Ковальский, – чувствовалось, Полина была возмущена, – Твоей бестактности нет предела.

– А чего? Я что – при посторонних говорю? Все свои. Пошли, Пашка, нас уже шахматы заждались, – он взял недопитый коньяк, – Бери свой бокал… Пошли, пошли.

Павел встал машинально, взял коньячную рюмку и поплелся следом.

– Паш, – услышал вдогонку, – ты хоть наелся? – Полина, словно извинялась за мужа.

– Да. Спасибо, – обернувшись, он увидел в ее глазах понимание момента и не сдержал чувств, – Поль, почему она так?

– Ну, ты чего, Паша? Все будет хорошо, – стала она успокаивать его, – Все образуется.

– Конечно, – ответил он, усмехнувшись с сарказмом, – А как иначе?

Пять коротких партий, в которых Павел позорно проигрывал, показали его внутреннюю несобранность. Играл только ради друга, чтобы поддержать его сегодняшнее хорошее настроение. Когда уходил, Полина, посомневавшись, попросила:

– Паш, ты не говори ей ничего при случае. Не выдавай меня. Раз сама не сказала, значит – не хотела говорить… А впрочем, как знаешь… – она замолчала. Но чувствовалось, что не договорила, что не сказала чего-то главного. Наконец, преодолев себя, решилась, – Ты что – и вправду, до сих пор любишь ее?

Павел посмотрел на нее, и ничего не ответил. Только приподнял плечи в немом вопросе. Даже Слава промолчал – почувствовал драматизм сцены.

– Пока, ребята. Мне у вас всегда так хорошо.

Всю дорогу и весь оставшийся вечер Павел провел в осмыслении неожиданно свалившейся на него новости и воспоминаниях новогодней встречи. Периодически, прерывая причинно-следственную цепочку размышлений, в нем возникал и начинал пульсировать вопрос: «Почему не сказала?» И не находя удовлетворительного ответа, исчезал, чтобы снова и снова вернуться. Он, словно сигнал радара, проникал в бессознательные пределы психики, выискивая там все новые и новые воспоминания, пока, наконец, не нашел то, что искал. «Если захочешь, я вернусь», – словно наяву прозвучал в сознании голос Наташи. «Вот же оно, – обрадовался, – Почему не сказала? Сказала. Только я этого не понял».

14.

Уже было настоящее лето – июнь. Паша готовился к экзаменам. По ночам шли дожди, а днями жарило солнце. Растительность бушевала. Начало лета всегда сопровождалось обилием запахов пробуждавшейся жизни, но нынешний год – совершенно особенный. Вечерами от парящих ароматов просто вышибало мозги. Запахи не давали возможности на чем-то нужном сосредоточиться, они влекли из дому, инстинктивно настраивая чувства на неуловимую для осмысления волну, зовущую соединить прошлое и будущее. Как будто жизни предков, перемешавшись в крови ныне живущих, жаждали воплощения новых жизней, новых жертв на алтарь судьбы.

Всему свое время. Наконец, и экзамены позади. Сегодня – выпускной. С шести до полседьмого прошла торжественная часть, а потом были танцы – до одиннадцати. Ну а теперь – ночные бдения. Как у всех.  Встреча рассвета новой жизни.

Сегодня суббота, и с летней танцплощадки, расположенной недалеко от школы, доносится музыка. Паша посмотрел на подаренные родителями по случаю окончания школы новые часы: еще пятьдесят семь минут до конца танцев.

Мысль пришла не ему одному.

– Айда на скачки! – бросил кто-то из ребят, – Время еще есть. А потом уже пойдем на реку – рассвет встречать.

Парни и некоторые девчонки сразу же подхватили предложение. Как всегда, мнения разделились, но большинство – за «продолжение банкета».

К танцплощадке подошли, когда до окончания оставалось минут сорок. В это время уже не обилечивали. Вход свободный. Все рассыпались – кто куда. И Павел почему-то остался один. Решил поближе протиснуться к небольшой эстраде – поздороваться с парнями из группы, которых хорошо знал.

Народу по периметру – не протолкнуться. Случайно, протискиваясь между группками, задел плечом девушку, стоявшую к нему спиной. И еще не успел извиниться, как она возмущенно обернулась.

– Наташа?! – он стушевался, – Извини! – из-за грохота совсем близко стоявших колонок даже сам себя чуть расслышал. Увидел, как меняется выражение ее лица.

– Паша!? Это ты?! – прокричала она обрадовано, – Ну что?! Нормально закончил?!

– Да! Нормально! – стыдно было признаваться, что у него общий бал – три и девять.

– Пошли! – она взяла его за руку и потащила в середину танцующих пар, подальше от гремевшей эстрады.

Все так неожиданно произошло, что Паша даже не успел растеряться. Может, только чуть покраснел, но здесь, в лучах цветных прожекторов, все равно ничего не видно.

– А ты что – с выпускного сбежал? – почти прикоснувшись к уху, спросила Наташа.

– Да нет, мы сюда всем классом завалили. Вечер в школе уже закончился.

– Так рано? А в прошлом году у нас до часу был.

Пауза, появившаяся от того, что тему уже продолжать дальше некуда, не стала гнетущей. Она как-то безгранично, плавно возникла после совершенно пустой Пашиной фразы «вам повезло». А к чему это «повезло», он и сам не понял. Сказал и сказал. Просто не хотелось думать ни о чем. А только наслаждаться объятиями, движением, близостью. Всем тем, что делает жизнь такой  понятной и обоснованной. Без заморочек о ее смысле. О ее трудностях и выгодах. Пришел именно тот момент, который только и мог открыть всю неуловимую для логики суть жизни, когда два сердца подстраиваются под ритм друг друга, соединяясь в единстве порыва. По крайней мере, так чувствовал Паша. Без осмысления того, что происходило само по себе. Ему просто нравилось чувствовать то, что он чувствовал, и не хотелось, чтобы это прекращалось.

Когда закончился танец, и он собрался провести Наташу до того места, где перед этим та стояла с подругами, она удержала его. Обернувшись, Паша увидел ее глаза. И его вдруг осенило пониманием чего-то важного – такого, от чего зависит его и ее жизнь. Чувство единства, еще не испарившееся после объятий, вдруг нахлынуло на него с новой силой. Именно оно – это чувство – струилось из Наташи, заполняя всю его суть. Он так ясно ощутил поток энергии исходивший от нее, что яснее не бывает.

– Ты проводишь меня сегодня?

Наверное, вдруг сверкнувшая молния произвела бы меньший эффект. И хотя Паша уже предвкушал появление чего-то неординарного, все же замер от неожиданности. Замерла и Наташа, жертвенно ожидая его решения.

На какое-то мгновение они оказались почти одни на освобождавшейся после очередного танца площадке.

– Да, Наташа. Конечно, – он коротко, по-дружески взял ее за плечи. Машинально. В порыве чувств. Ликование, зарождавшееся в душе, которое он всячески старался не показывать, распирало. Хотелось схватить Наташу – задушить в объятиях, зацеловать. Туловище,  мышцы требовали реализации, вызванной насилием желез, взбешенных  эмоциональным состоянием. Паше было и плохо, и хорошо одновременно. Это был шок, сопровождавшийся волнами эйфории. «Сама… Она сама».

15.

Прошла зима со всеми своими погодными вывертами. Весна две тысячи первого просвистела пернатыми зазывные трели. И лето, порадовав, насколько это было в его силах, уже ушло из своей завершающей стадии. За ним проследовали сентябрь и октябрь. А Наташа все не приезжала, хотя подтвердила ему по телефону то, что говорила и Полине – «обязательно приеду, как получится». Если бы она, когда звонила, сказала о разводе, может, что-то бы и стронулось. Но она молчала. А поэтому молчал и Павел, рассчитывая на серьезный разговор по приезду. Не мог из-за просьбы Полины пересилить себя – спросить. «Да и как? Подумаешь, позвонила. Могла и так просто: мало ли какое настроение бывает. Вспомнила и позвонила – не чужие же… А на самом деле, может, у нее там кто-то уже есть? Может, муж вернулся? Да и какая может быть любовь, после того, что я тогда вытворил?» Все, что показалось близким и реальным в канун Нового года и после него, на самом деле оказалось зыбким и неправдоподобным. А тут еще жизнь подбросила новое испытание. Лена вышла замуж. И – конечно же, это происки тещи – Павла стали донимать, чтобы он отказался от сына – мол, новый муж хочет крепкую семью. А для этого необходимо усыновление Алеши.

Павла такая заявка взбесила не на шутку. Он осознавал свое бессилие перед «этой сукой», и поэтому страдал безмерно. Самое неприятное – со стороны все выглядело благопристойно – забота о будущем ребенка. Первый раз, когда Лена позвонила – «нужно встретиться по важному делу», она пригласила его к себе. «Ну, уж нет!» – Павел смекнул, что без «мамочки» не обойдется. И оговорил сразу: встреча на нейтральной территории и без Елизаветы Кондратьевны, иначе он не придет.

Когда встретились, и Лена, после того, как познакомила с мужем, озвучила тему разговора, Павел ужасно расстроился. Неприятное ощущение, уже вызванное мужской конкуренцией, миллионами лет создаваемой природой, померкло по сравнению с тем, что у него хотят отнять ребенка. «Мало того, что этот ханурик имеет мою жену, ему еще и ребенка подавай, – мысль почему-то принесла чувство неудобства перед человеком, который еще не успел толком попробовать тещиных блинов, – А попробует? И поминай, как звали?»

– Лена, ты хоть представляешь, на какой шаг вас толкнула Елизавета Кондратьевна? Голову даю на отсечение, что это ее затея. Ты хоть представляешь, что будет дальше? А если у вас не срастется? – он посмотрел на парня, – Извини, Михаил, это правда жизни.

«Тихий какой-то, – подумал, – Точно – ханурик». Даже жалко его стало на мгновение. «Этот, видимо, будет терпеть». Последняя мысль вернула возмущение: «И этот будет отцом моего Алеши? Бре-ед». Но этого бреда требовала его бывшая жена – мать его ребенка. Павел наотрез отказался.

– Думанский!? – пустила в ход Лена последний аргумент, – Тебе же алименты не придется платить.

От такого дипломатического хода Павел рассвирепел.

– Ты что… женщина, – хотел сказать «дура», но в последний момент удержался, – Сыном торгуешь?

– Вы не правы, Павел… – вставил свои пять копеек ханурик.

– Послушай! – Павел довольно агрессивно одернул Михаила, – Ты бы не лез не в свое дело. Ты еще и близко не представляешь, в какое болото попал… И вообще, – обратился он к Лене, – Давай-ка, дорогая, прекратим эти торги. Я думал – с Алешей что-то не так без меня. А тут – вон оно что. Знал бы – ноги моей здесь не было бы. Все. Пока.

Он развернулся и пошел.

– Думанский!? Ты – подонок, – выкрикнула Лена вдогонку любимое словцо матери, – Ты же рушишь мою жизнь.

Мысль о том, что в этой атмосфере находится сын, и что он теперь для тещи – его, Павла, воплощение, неприятно резануло душу. И рана стала саднить не прекращавшимися прикосновениями всякого рода предположений, обостривших ощущение безысходности и чувство обиды.

Эти новые размышления на какое-то время отдалили его от предыдущих – о Наташе. Сложилось впечатление, будто вернулась его прежняя жизнь – так снова он увяз в разборках с этими двумя женщинами. Отметился и братец Лены – позвонил ему на работу: угрожал, что, если не откажется от сына, грохнет его где-нибудь в подворотне. Павел не стал даже отвечать этому идиоту. Стоило ли обращать внимание на придурка? Боялся он совсем другого – как бы теще не удалось достать Петра Даниловича: «Вот тогда полный… будет. Если ей это удастся, если Петр Данилович все же сломается, то все – прощай работа – налоговики замордуют». А то, что теща уже обращалась к нему с подобной просьбой, он не сомневался ни капли. Но все же рассчитывал и на порядочность тестя, и на его тихую ненависть к жене.

Когда Павел рассказал Веронике – чего от него хотят, она так и сказала:

– Ну, Паша, если сразу не уложили нас с тобой, то теперь точно уложат.

– Вероника! Вот именно! Если бы уложили, то это бы сделали сразу. Петр Данилович не такой мужик, – сказал, чтобы успокоить напарника. Но самому спокойствия такой расклад не принес – слишком хорошо знал тещу: «Добьется, сука, своего рано или поздно». Один только аргумент что-то значил. Павел не вчера заметил: Петр Данилович в глубине души давно уже готов был расстаться с Елизаветой Кондратьевной, но при своей должности, скорее всего, боялся публичного скандала. Знал, на что может пойти эта приземленная женщина, если ей прищемить хвост. По его поведению чувствовалось – он просто терпит ее. «А взять мои отношения с Ленкой, постоянно стимулируемые для него тещей. Почему он ни разу не отреагировал на них? Почему не занял позицию дочери? Мужская солидарность? – Павел усмехнулся, – Глупее ничего не мог придумать?» Что-то за всем этим скрывалось. Когда он приходил в канун Нового года поздравить сына, было ощущение какой-то близости, исходившее от тестя. Почему? Павел посмотрел на Веронику.

– А ты знаешь? – он вдруг понял, что именно такой аргумент должен успокоить ее, – Думаю, что тесть не глупый мужик, и ему не нужны заголовки в газетах типа «Кобенин мстит бывшему зятю за развод с дочерью».

– Паш, ты это серьезно? Или шутишь? Ты что и вправду думаешь, что у нас такое возможно? – Вероника с сарказмом усмехнулась, – Думаешь, он не предупредит такой выверт в свою сторону? Ты прав, он – мужик не глупый. И поэтому, прежде, чем возьмется гнобить нас, сначала позатыкает всех редакторов. Это тебе не Москва и не Париж с их противоборствующими силами.

– Ну и мрачную же картину ты рисуешь, Вероника, – Павел засмеялся. Но как-то невесело это у него получилось.

– А давай, Думанский, зарулим куда-нибудь сегодня, – Вероника озорно посмотрела на него, и не дождавшись ответа, предупредительно добавила, – Да, ладно. Я же не к себе тебя зову. Я понятливая. Но мы же с тобой, как-никак, друзья. Вот и посидим, как друзья.

В ее голосе – в последней фразе прозвучала горечь. И Павел понял – отказать Веронике сегодня он не то, что не может – не имеет права.

– Я – за, – нарочито бодро выпалил он, – А пойдем в наше кафе. И ехать никуда не надо.

– Так, может, пораньше закончим? – Вероника с благодарностью посмотрела ему в глаза.

– А давай.

Вечер они полностью провели вместе, почти до самого закрытия. Потом он посадил ее в такси и отправил домой. А сам решил прогуляться.

Уже начало ноября, но такое ощущение, как будто только еще начинается октябрь. Ветра нет. Тепло. Градусов восемь тепла – не меньше. Всюду желтая и красная листва под ногами. На черном влажном асфальте вся эта прелесть, источающая приятный аромат увядания, ностальгически действует на память, вытаскивая на поверхность сознания забытые эпизоды из прошлого. И вся эта атмосфера снова и снова оживляет то счастливое время, когда их отношения с Наташей миновали стадию привыкания друг к другу. Пришло состояние единства, когда можно часами гулять – рука в руке, изредка перебрасываясь короткими фразами, и только пожимая кончики пальцев или поглаживая их. А можно без  умолку говорить что-то такое, что для постороннего человека, оказалось бы бредом сумасшедшего. Или сидеть в парке на скамье, обнявшись. Согревая друг друга. Молча наслаждаясь тем не выразимым словами чувством, которое существует только между любящими и одновременно любимыми.

16.

Наташа, год проучившись после десятого класса в железнодорожном училище, уже работала проводницей. Из-за этого встречи укладывались в расписание поездок. А привнесенные таким образом разлуки придавали бурную прелесть встречам вслед за горечью разлук. И пусть эта горечь – всего лишь порождение юношеского максимализма, но это все же горечь. Иначе она и не воспринималась.