Все тот же столь знакомый, но столь незаметный для неискушенного юного ума принцип «вот умру – поплачете» работал неизменно. Бесхитростные слова песни находили живой отклик в душах слушателей, а больше – слушательниц, заставляя их сопереживать герою, чьим воплощением оказывался Паша.

И ответит тебе чей-то голос чужой:

«Он уехал с другой – нету адреса даже».

И заплачешь тогда ты: «Друг единственный мой!

Где тебя отыскать, дорогая пропажа?

Гитарный перебор и исполненный страсти голос, отражаясь от металлических стен дебаркадера, чуть вибрировали в объемной пустоте. И даже парни, которые обычно оказывались глухими к песенному творчеству, и приходили на посиделки «потискаться» с девчонками, и те сидели, как мыши. Видимо, и они сопереживали Пашиной неразделенной любви.

Годы быстро летят, как в степи поезда.

Дни за днями плывут – друг на друга похожи.

Без любви можно тоже прожить иногда,

Если сердце молчит и тоска не тревожит.

Паша еще раз повторил последние две строчки и умолк, вслушиваясь в исчезавший постепенно звук еще продолжавших резонировать железных стен, потолка и пола плавучей пристани. Наконец, тишина вытеснила последние звуки. Так продолжалось секунд пятнадцать – может, двадцать. Стали слышны тихие всплески воды о бока дебаркадера и далеко-далеко – шумы проезжавших по мосту автомобилей. Потом послышался звук заканчивавшегося поцелуя. Раздались смешки и комментарии, и снова пристань загудела голосами, повторенными металлом. Снова стало весело и шумно.

Потом пришел Сашка Колчанов – тоже с гитарой. Инструменты подстроили под аккомпанемент возни – всяких реплик, смеха и девчачьих взвизгов. И еще часа полтора, а то и два, Паша с Колчаном «лобали». То вместе. То отдельно. Но Сашку девчонки просьбами не донимали. Он сам себя мучил.

Когда уже начали расходиться, из внутренней темноты дебаркадера вышли Полина с Наташей. Вкрадчивый лунный свет, струившийся сквозь дымку высоких перистых облаков, оттенил две прелестные фигурки, заставил сильнее биться сердце.

– Спасибо, Паша, – тихий грудной голос напомнил прошлое, – Не знала, что ты так здорово управляешься с гитарой. Но главное – поешь… За душу берет.

В голосе Наташи он уловил искренность с оттенком восторга, и был рад, что здесь мало света – почувствовал, что опять краснеет.

– Да так – ничего особенного.

– Да ладно, Пашка! – вклинилась в разговор Полина, – Хорош цену себе набивать.

– Нет, правда, хорошо, Паша, – подтвердила еще раз Наташа.

Так приятно было услышать голос любимой, обратившей на него внимание. Захотелось проводить ее, поговорить с ней. «И повод, вроде, не хилый». Но в последний момент подсознание вытащило из прошлого неоспоримый аргумент, и Паша не смог наступить на грабли второй раз.

11.

К половине одиннадцатого уже почти все собрались. Ждали только одну пару. Кого-то из Славкиных деловых друзей. Из своих, не считая хозяев, оказались только он да Наташа. «Ну и слава богу». Наемные уже давно ушли. Стол накрыт. Мужчины перебрались на балкон – курить. Оттуда периодически раздавался смех. Судя по всему, там правил бал его величество анекдот. Женщины, не считая хозяйки дома, по телефону поздравлявшей кого-то, да Наташи, еще не выходившей из своей комнаты, сидели на диванах и в креслах в другом углу, комнаты о чем-то негромко разговаривая. Павел, не примкнувший ни к одной группе, разглядывал  детали на фарфоровых фигурках в стеклянном столбике – гордости Полины. И думал одновременно о Наташе. Ждал, когда выйдет. Вслушивался, пытаясь уловить звук открывающейся из ее комнаты двери. Но, видимо, отвлекся – задумался. Почувствовал, как кто-то взял его под руку. Оглянулся. И не смог скрыть восторга.

Наташа сделала шаг назад.

– Ну как я? Впечатляет?

Она не могла иначе. Была довольна, прочитав его восторженное состояние. И, как всегда, подтрунивала. Чуть-чуть. Самую малость. Тем самым выбивая когда-то из колеи в далекой юности. Но не сейчас.

– Вы просто обворожительны, мадам, – Павел постарался – показательно изобразил галантность. Он резко кивнул, уткнув подбородок в галстук, и взял Наташину руку для поцелуя, чуть склонившись в полупоклоне.

Она сдержанно засмеялась.

– Думанский, ты когда уже повзрослеешь?

Павел сделал удивленный взгляд, приподняв плечи.

– Мужчине подобает пропускать даму вперед. Только после вас, мадам.

– Ну, хватит, Паша. Утомил, – Наташа улыбалась, – Расскажи лучше – как поживаешь.

– Нет, Наташа, так не честно. Ты уже хоть что-то обо мне знаешь от Славика с Полиной. А я о тебе?  Мне они ничего не говорят. И, думаю, что без тебя здесь точно не обошлось. Так что – начинай ты.

Наташа еще продолжала улыбаться, но улыбка ее изменилась – не было в ней прежнего налета шарма, она как бы потускнела.

– Нет, ты, Думанский.

– Не-ет, женщина, не перечь мужчине.

– Да ну тебя, Паша, так совсем не интересно, – она будто обиделась, даже губки надула, изображая нарочито неудовольствие.

Раздался стук створки о створку двойной балконной двери. Наверное, уже пришло время садиться за стол.

Последним вышел хозяин.

– А не пора ли нам уже начинать? – вопрос прозвучал риторически. Но, скорее всего, адресован был Полине, примкнувшей к женскому обществу, – Полиночка, – уточнил Слава, – командуй, а то мы так и старый год не успеем проводить… – он посмотрел на часы, – Ого! Конечно.

Послышались одобрительные возгласы, и народ засуетился, рассаживаясь по местам, которые предлагала  Полина. Павла, конечно же, усадили рядом с Наташей, при этом еще и пригрозили, что, «не дай бог, сестричка в чем-нибудь будет нуждаться».

Приятная суета, пришедшая на смену неудобству ожидания, прервалась постукиванием ножа о бокал.

– Ну что, у всех налито? – Слава поднялся, сделав паузу, пока гости не успокоились.

Говорил он недолго, учитывая общее настроение – быстрее приступить к трапезе. Тост был не длинным – «король умер». Он был хорош, но следующий должен, учтя все  ошибки прошлого, стать лучшим. Смена не только веков, но и тысячелетий – очень символичная веха в истории человечества, и это ко многому обязывает тех, кому повезло  жить на этом рубеже.

Павел на самом деле ощутил торжественность момента, который оказался настолько коротким, что он тут же о нем забыл. Потому что пришлось тянуться рюмкой к рюмкам и бокалам тех, кто тянулся к нему. Потом пить и закусывать. А еще надо было ухаживать за Наташей, хотя, наверное, ухаживала больше она за ним. Они перебрасывались ничего не значащими фразами, реагировали на просьбы что-то передать. Потом был еще один тост за старый год. Потом, наконец, включили телевизор, чтобы по привычке послушать поздравление из Москвы, но главное – ощутить мгновение перехода в Новый год, в Новый век, в Новое тысячелетие…

То, что произошло, абсолютным шоком, конечно, не стало: смены власти ждали. Правда, не так скоро. Но все же новость шокировала. Борис Ельцин просил у россиян прощения и досрочно уходил в отставку: его обязанности теперь будет исполнять до выборов премьер министр.

Голоса за столом утихли. Стало приходить осознание, что символический переход в новое тысячелетие, теперь становится реальным переходом в новую эпоху. И не только для России. Для всего мирового сообщества. Меняется лидер одной из супердержав на земле, где смена руководства обещает не просто перемены. Эти перемены – тайна за семью печатями.

Однако замешательство за столом оказалось недолгим – сообщение вписалось в ожидаемое состояние прихода чего-то нового. И через несколько минут все вернулось в свою колею, лишь, может быть, с легким налетом чувства, что получено чуть больше, чем предполагалось, и что завтра что-то начнет меняться.

Уже открыто шампанское. Налиты бокалы. Уже куранты начали «обратный» отсчет. Вот она – торжественность момента. Все замерли, чтобы через несколько секунд взорваться возгласами и поздравлениями. И в этот момент Павел физически ощутил безразмерность времени. Почувствовал свою связь с  людьми, жившими до него, живущими сейчас и теми, что еще придут. Почувствовал связь с отцом, где-то сейчас сидящим перед телевизором. С  сыном, который, скорее всего, уже уложен спать Леной. Представил тех, кто встречал второе тысячелетие, и тех, кому суждено встретить четвертое. За столь короткий временной промежуток душа пережила эпохи, сжавшиеся до мгновений, не потеряв при этом своего величия. Он украдкой взглянул на Наташу. «Вот оно: у Бога тысяча лет – как один день, и один день – как тысяча лет. И лишь любовь безотносительна и безвременна. Она как тайна неуловимой истины. Переходя из поколения в поколение, она вершит чудеса, где рождение и смерть – лишь утро и вечер в бесконечной череде градаций жизненности».

Наташа, уловив его присутствие в себе, повернулась. Ее глаза, с еле заметной паволокой, выражали нежность и какую-то неведомую ему печаль, схваченную независимо от его желания сознанием. И даже не сознанием, скорей всего, а его глубинной сутью – той, что в мгновение ока все расставляет по своим местам, как бы ты ни хитрил и какую бы маску не надевал.

Павел кивнул ей, приподнимая бокал. И так захотелось обнять ее. Почувствовать губами ее губы, что в какое-то мгновение ощутил фантом этого желания.  Показалось, что и Наташа – тоже этого хочет.

Последний удар курантов потонул в криках «ура», в возгласах «с Новым годом», в звоне бокалов. Каждый хотел чокнуться с каждым, как будто, если этого не сделать, то что-то будет не так. Или просто иначе нельзя. Потому что эйфория, охватившая сейчас в едином порыве огромную массу людей в их часовом поясе, ввела этот крохотный с точки зрения Вселенной островок жизни в тот всеобъемлющий транс, имя которому – любовь. Все живое было влюблено друг в друга. И пусть это длилось лишь мгновение, но великолепие этого мгновения запомниться его участникам до конца их дней.

– Наташенька, с Новым годом тебя.

– И тебя, Пашенька.

Он одной рукой обнял ее и осторожно губами прикоснулся к ее щеке. Она ответила тем же.

Чокнулись.

– Паша, – в порыве самоотрекающейся нежности заговорила она, – дай бог, чтобы у тебя все было хорошо… чтобы у тебя наладилось в семье… у тебя же сын. Пусть все образуется.

Это пожелание в одно мгновение привело Павла в чувства – сдернуло с небес, на которые он только что взлетел, и брякнуло о грешную землю.

– И тебе, Наташа, всего самого хорошего – тебе и твоему мужу, – знал, что детей у нее быть не может, и поэтому сказал «тебе и твоему мужу», а не «твоей семье» – интуитивно, чтобы не напоминать лишний раз об этом.

Осторожно начиная отдельными салютами, город, наконец, взорвался канонадой пиротехники и криками «ура», растянувшимися, постепенно ослабевая, до самого утра.

Гуляли всю ночь. Ближе к пяти стали закругляться, стоило только одной из пар начать вызывать такси. Дозвониться было сложно, и дамы забеспокоились: видимо, алкоголь обострил инстинкт выживания.

Полина предложила звонить  с нескольких телефонов в разные агентства и заказывать сразу шесть машин. Ну, или как получится.

– А мне? – возмутился, недоумевая, Павел, – Почему шесть? – решил, что про него забыли. Но если всем пора, то чем же он хуже других. Ему тоже нужна машина. А он уже по пальцам посчитал – машин нужно семь.

– Ты остаешься, – безапелляционно заявила Полина.

Его нетрезвое «мне надо домой» ее не остановило.

– Тебя ждет там кто-то? – спросила и сама же ответила, – Нет. Не ждет. Ну и куда тебе надо?

– Ладно, – Павел, как бы отталкивая от себя Полину, махнул рукой, – Значит, посидим еще, поболтаем в узком кругу, – в конце концов, уходить ему совсем даже и не хотелось – просто попал под общее настроение. И спать не хотелось. Коньячок поддерживал пока энергию на уровне бодрствования.

Слава с Полиной вернулись из прихожей, проводив последних гостей.

– Славик, а ты что – солидарен с женой? Предал друга. Не защитил от насилия.

– Паш, ну хорош кочевряжиться. Пошли – по соточке, – Слава посмотрел по сторонам, – А где Наташка? Ната-аш, ты где?

Она вышла из кухни.

– Я здесь.

– Во-от ты где прячешься… пошли еще по соточке, – он взял под руки Наташу и затем Полину, – Пошли, девочки. Посидим. Поговорим. Наконец-то, можно по-настоящему расслабиться… Пашка! – Слава развернул женщин и уронил себя и их на диван, – На-ли-вай. Дамам вина, а нам с тобой – покрепче.

Проболтали, прикладываясь понемногу, часов до семи. Ностальгировали. Веселились. Даже потанцевали. Пока Полина, наконец, не сказала:

– Все. С меня хватит. Я устала. Да и Наташка уже, вижу, сама не своя. Мы пойдем спать, – она посмотрела на сестру, ожидая подтверждения.

– Да. Пожалуй, ты права – пора и честь знать.

– А вы как хотите, – бросила Полина, уходя. И добавила, обернувшись, – Паша, я тебе постелила в маленькой комнате.

– Спасибо, Полиночка… Благодарен безмерно, – Павел сделал полупоклон – он уже был в тонусе. Но все же со Славой еще одну рюмочку выпил – не смог отказать другу. В конце концов, появившееся чувство пресыщения праздником заставило принять правильное решение – пойти спать.

– Слав, – он пьяно прищурился, – пойдем и мы баиньки… Что-то я сломался совсем… Ног не чую.

– Согласен, братан, – Слава поднялся с дивана, – Давай обнимемся.

Он похлопал Павла по спине обеими руками.

– Так хочу, чтобы у вас все сладилось… с Натахой… Я имею в виду – мы хотим… с Полькой.

– Я тоже хочу, Слав… Но… – он отстранился, поднял вверх указательный палец, сделав при этом многозначительную паузу, – Как говорят французы, ищите женщину… – развел руки, – Я ничего не решаю.

– Дурак ты, Пашка, – Слава посмотрел на него с сожалением, – Ладно, пошли спать – утро вечера мудренее.

На этом проводы второго и встреча третьего тысячелетия завершились. Лишь озарение от прикосновения к чему-то великому, которое испытал Павел во время боя курантов, хоть и потускнело, все еще не померкло в его душе, ослепленной вспышкой истины. Той истины, имя которой вечность. «И которую, как ни старайся, – подумал, – не уложишь в прокрустово ложе мгновения. Даже если это мгновение – вся твоя жизнь».

12.

Усталость, которая, казалось, готова была свалить с ног, растворилась вместе с желанием уснуть, стоило только встать под прохладный душ. Наташа стояла под тугими струями. И каждой клеточкой кожи, соприкасавшейся с их давлением, ощущала живительную силу воды. Мысли, уже было начинавшие путаться в голове, стали выстраиваться в подобие логической цепочки. Она даже подумала об этом, и тут же усмехнулась своим рассуждениям. «Ну, ни смешно? Ну, какая, к черту, логика? Одержимость – не иначе… Он же здесь, рядом. Протяни только руку. Теплый, живой… Любимый». Поймала себя на мысли, что готова прямо сейчас пойти в эту маленькую комнатку, где он, наверное, уже заснул, юркнуть под одеяло. И целовать, целовать.  Лицо. Руки. Губы. «Фу, ты… Наваждение». Пришло понимание, что вряд ли на это решится. Но как ведь хочется. «Плюнуть бы на все… И пойти». Она тщательно вытерлась. Накинула выделенный Полиной халат. Запахнулась, не завязывая пояса. И вышла из ванной.

Дверь в маленькую комнату оказалась чуть приоткрытой. И Наташа остановилась. Замерла напряженно. Прислушалась. Где-то вдалеке все еще салютовали. Но в квартире относительно тихо. На цыпочках подошла к самому проему. Затаила дыхание. Ровное, хорошо слышимое посапывание выдавало спящего человека. «Спокойной ночи, любимый», – она еще постояла у двери, испытывая муки желания и стыда одновременно, боясь собственного безрассудства и возможности быть застигнутой врасплох. И, наконец, переборов чувства, сдвинулась с места – пошла в свою комнату. «И ведь все вокруг за. И Полинка. И Славик…» Она поймала себя на мысли, что не могла ничего глупее придумать, чем апеллировать к мнению посторонних людей. Даже если эти люди – самые близкие родственники. «А Пашенька? Он какой-то непонятный. Вроде и смотрит на меня влюблено, но держит дистанцию. Почему? Может, надеется вернуться к жене? К сыну?»

Сон не приходил. Слишком щекотливым для возбужденных чувств было то, о чем думала. Но чем больше осмысливала происходившее сегодня, тем больше убеждалась, что она лишняя. «Да, – рассуждала, – у Паши сейчас кризис. Но это пройдет. И все наладится. А значит – не надо путаться у него под ногами».

В конце концов, решение было принято. И каким бы противоестественным оно ни казалось, оно принесло облегчение уставшей от шатаний чувств  душе. Наташа еще некоторое время пыталась размышлять об этом, но навалившаяся усталость смежила потяжелевшие веки, и сознание растянулось во все стороны, растворившись во вселенной.

Проснулась она ближе к обеду. Последней. Что-то не поделили племянники. И их разборки, несмотря на старания Полины, стали достаточно громкими. Старшему, кажется, перепало, потому что он сетовал на брата обиженным голосом:

– А-а, мамочка, все время мне ни за что попадает. А он первый начал.

– Нет! Это ты, ты, ты – слышалось откуда-то из глубины квартиры. Видимо, мальчишек рассадили по комнатам.

– Ты же старший, – парировала Полина аргументом всех матерей на свете, – а он маленький – не понимает ничего.

Наташа еще полежала, то прислушиваясь к окружающей ее жизни, то уходя в себя, в свои пришедшие снова переживания. Наконец, решила – пора. Побаливала голова, и хотелось выпить кофе.

– Доброе утро, – она выглянула как раз вовремя – кроме Полины никого в прихожей.

– Доброе, – сестра протирала пол у входа, – Сейчас, я быстро. Пока ты приведешь себя в порядок, я буду готова. Попьем кофе. А то, может, ты хочешь чего посущественней? – Полина посмотрела вопросительно, – Мужики наши уже.  От кофе отказались… Конечно. Обсуждать вчерашнюю отставку российского президента под кофе? Да и Новый год никак.

– Нет, Полиночка, только кофе.

Через полчаса все, кроме детей, сидели за столом. Мужчины, не терявшие зря времени, уже достаточно громко выражали свои мысли. Шутили, стараясь рассмешить женщин. И, в общем-то, было весело, если не считать легкого волнения, неуловимо присутствовавшего в каждом. Первый день нового тысячелетия, начавшись ощущением продолжения праздника, уже вносил пока еще не ясные коррективы в жизни участников застолья.

«Какая она будет – жизнь? – подумала Наташа, – В этом новом тысячелетии. В новом веке. А главное – в новом теперь государстве? – ей вдруг стало стыдно, что подумала только о себе, – И не только для нас – россиян, – стала по-детски оправдываться, – И для Беларуси тоже… Что с нами будет? С родителями. С Полиной и Славиком. С Пашей… Все теперь в руках Господних». Чувство, возникшее при осмыслении произошедшего события, страхом в классическом понимании не было. Но знание истории и уже личный Наташин опыт, сложившийся на протяжении конца восьмидесятых и за все девяностые годы  не обещали ничего хорошего. Они говорили, что будущее в России при смене лидера – тайна за семью печатями. И не факт, что за вскрытием этих печатей последует благополучие и процветание. Дай бы бог, чтобы за ними не оказались горе и смута.

13.

Через два дня Наташа уехала. У нее, оказывается, был обратный билет.

На перроне Павел несколько раз перехватывал ее нежный – она этого и не скрывала – пронзительный взгляд. А, уже прощаясь, когда они обнялись, она тихо прошептала:

– Если захочешь, я вернусь.

Это прозвучало странно, потому что никакой близости, никаких намеков на серьезные отношения не было – только дружеские объятия и поцелуи. Но, может, он чего-то не заметил, не обратил внимания, зациклившись на игре в брата и сестру?

Однажды, под конец рабочего дня, уже в феврале, позвонил Слава.

– Привет, пропажа. Чем ты там занимаешься? Может пора закругляться уже?

– Привет, Славик. Да уже ничем не занимаюсь. Ты что-то хотел или так позвонил – поболтать?