Благотворитель

«До конца маршрута осталось сто метров», – объявил навигатор. Тушин на черепашьей скорости полз мимо бетонного забора с кольцами колючей проволоки поверху. Он навалился грудью на руль и вывернул голову, потрясённо рассматривая защищённый периметр детского интерната.

– Тут держат детей? – спросил он Лисицыну.

– Тут держат подростков с девиантным ¹⁵поведением, – уточнила она. – Вы не очень понимаете, что это значит. Про синдром депривации ¹⁶слышали? Он тут у каждого первого.

– Вероника Семёновна, а можно для тех, кто консерваториев не кончал, чтоб не гуглить.

– Вас мама обнимала? А их нет. Они не знают, что такое любовь, искреннее отношение. Для них любая коммуникация – торговля. Они с раннего детства учатся манипулировать чувствами людей, чтобы их обняли, приласкали, дали добавку или игрушку. Дети-торгаши. На самом деле они ничего не чувствуют. Ничего позитивного.

– Ничего себе речи у детского психолога, – удивлённо вытаращил глаза Тушин.

– Это речи опытного психолога, – отрезала Лисицына. – Я очень хочу им помочь, но обычно, им моя помощь не нужна. Чувствовать для них – это испытывать боль. Выковыряйте черепаху из панциря и скажите, что ей так будет лучше. Аналогия понятна? Моя работа заключается в том, чтобы выковыривать их из панцирей, а поменять среду вокруг них не в моих силах. К сожалению.

Тушин молчал.

– Что молчите? Думали меня только деньги волнуют? – Лисицыной почему-то захотелось оправдаться. – Когда окажетесь внутри, помните: вокруг вас гениальные маленькие актеры с узким репертуаром. Не верьте ни единому их слову, движению и эмоции. Представляйте, что вы в театре, а они зачитывают свой текст. Будет немного легче.

Впереди показался провал в заборе. Углублённые ворота, дверь проходной. Тушин завернул и включил аварийку. Лисицына сгребла бумаги и скрылась за дверью. Через несколько минут створки пришли в движение, и машина въехала внутрь.

Лисицына села на пассажирское сидение, ткнула пальцем в сторону большого здания из красного кирпича:

– Там парковка, можно оставить машину. Заведующая нас ждёт.

До приезда Звейниекса оставалась пара часов. Тушин загнал машину в куцую тень, растормошил Веника. Между сиденьями появилось заспанное лицо пухлого бородатого ребёнка, щёчки в складочках. Он зевнул во всю пасть и сказал обиженно:

– Ты мне кофе обещал.

– Обещать не значит жениться. Приведи себя в порядок, в дверце влажные салфетки. Лицо федерального канала, блин.

– Сам лицо… – пробурчал оператор, потягиваясь. – Я с другой стороны и ниже…

Тушин открыл дверцу.

– Стойте! – Лисицына вцепилась ему в рукав. – Посидите тут, я схожу с заведующей поговорю. Она недовольна, что её заранее не предупредили про съёмку. Не надо обострять.

Когда она скрылась в доме, Веня тронул Тушина за плечо.

– Посмотри… – сказал он шёпотом. – Окна.

Михаил повернул голову. В десятке метров от них торчало крыло здания тёмно-багрового цвета. Узкие окна и выложенные по стене торцами кирпичей узоры хорошо б смотрелись в историческом кино, с матросами, увешанными пулемётными лентами, и девушками с наганами, в коже и красных косынках. Но вместо орлов революции во всех окнах с первого до последнего этажа были дети.

Между головами первого ряда выглядывали другие, над ними те, кто повыше, или кто нашёл стул. Дети стояли и молча смотрели на машину телевизионщиков. Не разговаривая и не улыбаясь. Тушин поёжился. Нет ничего более странного, чем ребёнок, который не улыбается. Потом внутри что-то случилось. Исчезли головы сверху, потом остальные спокойно развернулись и ушли вглубь здания.

– Жуть какая-то, – сказал Веник. – Как тут люди работают? Кукуха улететь может.

– Дети всегда дети, – сбросил оцепенение Тушин. – Просто собрались посмотреть на машину, потом пошли на обед. Как раз пора.

– Их хоть кормят, – заныл Веник, – а ты мне даже кофе не взял.

– Хватит скулить. Сейчас заведующая напоит, потерпи.

Распахнулась дверь. На крыльцо вышла угрюмая Лисицына и радушно улыбающаяся миниатюрная пышечка в лёгком сарафанчике. Тушин с Веником вылезли из машины. Веник полез в багажник, а Михаил поднялся по ступенькам, протянул руку:

– Михаил Тушин, телеканал СТВ. А это, – он кивнул в сторону машины, – Вениамин, мой оператор.

– Очень приятно, а я – директор школы, Василиса Витальевна, – она вложила свою маленькую ручку, почти детскую, с трогательными перетяжечками, в руку журналиста. – Надо, кажется, говорить «директорка», но мне это слово не нравится.

– Совершенно не надо! – согласился Тушин. – «Директорка» – что-то унылое и злое, даже ядовитое. Это ведь совсем не про Вас.

«А она ничего, – подумал Тушин, – несмотря на то, что полненькая».

Он легко сжал её руку и виновато улыбнулся:

– Вы извините, что так внезапно, прям сосуля на голову. Неожиданное редакционное задание. Как начальству что-нибудь в голову ударит, надо бежать выполнять.

– Ничего страшного, – ответила Василиса Витальевна, безмятежно улыбаясь, – у нас всё точно так же. Мне стесняться нечего: в школе полный порядок. Идёмте.

В прохладном холле, ярко освещённом люминесцентными лампами, Тушин огляделся. Обширное пространство с двумя рядами квадратных колонн сияло свежим ремонтом. Неплохая мебель, на одной из стен – огромный выключенный телевизор.

– Хорошо у вас, вот прям на самом деле хорошо, – удивился Тушин. После ограды с колючкой и КПП ¹⁷он ожидал увидеть стены, крашенные до середины зелёной краской.

– Нравится? – обрадовалась Василиса. – Ремонт мы закончили два месяца назад. Частично за счёт областного бюджета, частично спонсоры помогли. Сейчас многие крупные компании занимаются адресной благотворительностью. Вся техника и мебель от одной крупной корпорации из Москвы. С чего хотите начать?

Тушин открыл рот, но в этот момент живот Вени выдал такую руладу, что Михаил сказал:

– А давайте начнём со столовой. Мы сможем посмотреть, что едят дети, как и в каких условиях им готовят?

– Конечно. У вас есть санитарная книжка?

– И у меня, и у Вениамина.

Василиса удовлетворённо кивнула:

– Тогда без проблем. Можете покушать с детьми, оцените уровень наших поваров.

Тушин чуть скривился, он не любил слово «кушать» в применении к взрослым людям, зато Веня расцвёл и засиял. Он был так голоден, что мог и кушать, и есть, и жрать, и хавать, и производить приём пищи, и, желательно, одновременно.

– А кофе у вас есть? – спросил он.

– Детям дают кофе с молоком, но он вам не понравится: он слабенький и без кофеина. Зато у меня есть в кабинете кофе-машина. Тоже подарок одного из наших благотворителей. После столовой я вас угощу. Пойдёт?

Веня кивнул.

Василиса повернулась к Тушину.

– Только у меня просьба… Даже не просьба, это необходимость. Всё, что касается… самой организации работы школы снимать можно. Лица детей должны обязательно скрываться, как это называется?..

– Заблюрим ¹⁸детские лица, не беспокойтесь, мы в курсе правил, – заверил её Тушин.

– И всё, что скажут дети, сначала должна проверить я. У нас закрытый интернат, у каждого ребёнка здесь есть своя печальная история. Не всё можно делать достоянием общественности. Вас, наверное, в департаменте предупредили?

– Конечно, ни о чём не беспокойтесь. Фильм пойдёт в эфир только после утверждения у Вас и в департаменте.

– Ну, тогда прошу в столовую.

Она распахнула широкие двери в ярко освещённое помещение. Гам за столами стих, сотня мальчишеских глаз обернулась к вошедшим людям. Дети с ложками в руках молча разглядывали пришельцев, особенно бородатого пухляша с камерой, висевшей на странной конструкции.

– Приятного аппетита, дети! – задорно крикнула Василиса так неожиданно, что Тушин вздрогнул.

– Спасибо, Василиса Витальевна, – ответили дети хором и вернулись к еде. Время от времени кто-то из детей с осторожной улыбкой пытался поймать взгляд посетителей и сразу прятал глаза. Улыбка гасла, и ребёнок снова утыкался в свою тарелку.

Они шли через столовую. Веник не отрывался от экрана, и ряды детских голов за столами поднимались и опускались вслед за глазком камеры, как волна, запущенная болельщиками на футбольном матче. Вокруг молча двигали челюстями, тишину разбавлял только стук ложек о тарелки, и отдавался эхом звон посуды за раздаточным окном.

– Попробуете? – спросила Василиса, когда они дошли до конца столовой.

– Что? – Тушин задумался о чём-то. – А, нет, спасибо.

– А я попробую! – заявил Веник. – Мы про интернат материал снимаем или что? Качество детского питания – проблема федерального уровня.

– Ваш коллега прав, – улыбнулась Василиса, – присаживайтесь.

Веня одним взмахом разложил штатив и закрепил камеру, сам упал на стул напротив. Из кухни вышла огромная женщина с красным лицом. Завершённые рукава халата врезались в мощные руки тяжелоатлета. Она подкатила тележку к их столу.

– Что будете кушать? – спросила она приятным грудным голосом. – У нас сегодня супчик с вермишелью, рассольничек, кашка пшённая с котлетками, компотик из сухофруктов и салатик с огурчиками, помидорчиками, всё самое свеженькое.

– Мне всё! – объявил Веня.

– А давайте и мне супчик… И котлетки, – махнул Тушин. – И компотик. С детства не пил компотиков из сухофруктиков.

Женщина обрадовалась, проигнорировав язвительные нотки в голосе гостя. Расставила заказанные блюда и скрылась на кухне. Стало тихо. Тушин обернулся: вся столовая не сводила глаз с их стола. Натянув улыбку, он помахал им рукой. Дети отвернулись и заработали ложками.

– Ты чего? – спросил Веня.

– Ничего, – буркнул он, – не должны дети тут жить, неправильно это.

Веня пожал плечами:

– Знаешь, у меня батя алкаш конченный был, и мамаша тоже. Как думаешь, у них детство хуже моего? Вряд ли, – он сунул в рот ложку. – О-о… М-м-м… А вкусно… Правда вкусно. Василиса Витальевна, у детей то же самое?

– Почти. Вам аджички абхазской добавили, а детям острое не даём.

Тушин поковырял ложкой в тарелке. Он затылком чувствовал взгляды, но знал: если повернётся, увидит склонившиеся над тарелками головы. Веню это не парило. Он уплетал суп за обе щёки и бормотал:

– Мих, вот зря не ешь. Супчик исключительный, люто рекомендую.

Лисицына осторожно коснулась его руки:

– Михаил, – тихо сказала она, – вспомните, что я говорила вам в машине. Думайте об этом.

Тушин кивнул и сунул ложку в рот.

Приоткрылась входная дверь, в щель сунул голову охранник и сделал круглые глаза. Василиса подскочила, засуетилась:

– Вы кушайте, мне нужно отойти, встретить человека, потом я к вам вернусь. Кушайте-кушайте. Василиса засеменила через столовую к выходу.

– Хватит жрать, – шикнул Тушин на Веню. – Звейниекс приехал, пошли работать.

С жалобным стоном Веник засунул в рот котлету целиком и начал навьючивать на себя сбрую стаба. Они выскочили на крыльцо в тот момент, когда в открытые ворота въехал чёрный мерседес SL, за ним такой же чёрный блестящий Vito¹⁹. Лимузин остановился возле крыльца, из него никто не вышел. Василиса с досадой посмотрела на телевизионщиков и сбежала вниз. Нагнулась к опустившемуся стеклу в классической позе трассовой проститутки.

– Господин Звейниекс! – крикнул Тушин из-за её плеча. Оператор Веня на полусогнутых вёл камеру, меняя планы и ракурсы. – Михаил Тушин, телеканал СТВ, мы снимаем передачу про трудных подростков. Это очень здорово, что Вы тут. Покажем зрителю, как крупный бизнес помогает детям, оказавшимся в сложной ситуации.

Василиса обернулась, она больше не улыбалась.

– Господин Звейниекс не хочет, чтобы его показывали по телевидению.

– Вень, погаси камеру, – бросил Тушин, он переплёл пальцы за спиной, оператор это заметил. Веня отпустил камеру и спрятал руки за спину, его глаза равнодушно рассматривали проплывающие облачка. – Господин Звейниекс, – Тушин отодвинул Василису в сторону и сам встал в ту же позу, сказал негромко: – Ваше дело. Вы можете уехать, но тогда у зрителей может возникнуть масса вопросов. Почему крупный бизнесмен, занимающийся благотворительностью в пользу детского интерната, так боится огласки, что при виде камеры уезжает, забыв обо всём? С чем это связано? С его личными предпочтениями или, может, с тем, что он руководит огромным фармацевтическим концерном, а тут большое количество никому не нужных детей? Или есть ещё какая-то причина? Мой чуткий журналистский нос зудит в предчувствии сенсации.

– Вы сядете за клевету, – сказал спокойно Звейниекс. Его лицо ничего не выражало.

– Может и сяду, а может и нет. Мне часто угрожают, работа такая. У меня другое предложение. Вы делаете то, за чем приехали, и я подаю это в эфир в максимально положительном ключе. Сенсации не выйдет, но мой репортаж станет ярче на один позитивный эпизод. Ну как, Андрас Адамович, дадим людям хорошую новость или устроим журналистское расследование?

Звейниекс повернулся к журналисту, тонкие губы в серых тенях искривились в улыбке:

– Чёрт с вами, снимайте. Дадим людям хорошую новость.

– Отлично! – воскликнул Тушин, чуть менее радостно, чем хотелось. Что-то в спокойствии Звейниекса будило тревогу.

Андрас Адамович быстро переключился. Он вылез из Мерседеса, крепко пожал руку Тушину, улыбнулся на камеру широко и искренне. Вслед за Василисой бодрым шагом поднялся в холл интерната. Телевизионщики кинулись следом. За их спинами лимузин откатился в сторону, на его место подъехал задом Vito. Двое мужчин в рабочих комбинезонах распахнули задние двери. Кузов микроавтобуса был плотно заставлен коробками. Они ухватили первую, с огромным телевизором, и потащили за ними.

В холле воспитатели уже выстроили воспитанников в шеренги по двое. Звейниекс вошёл в холл, окинул погрустневшим взглядом строй мальчиков. Пальцы на правой руке зашевелились, перебирая невидимые клавиши. Он огляделся по сторонам, заметил растерянно улыбающуюся директрису.

– Василиса Витальевна, – схватил он её за локоть, – пойдёмте в Ваш кабинет, поговорим.

Василиса послушно повернулась к лестнице наверх, но Тушин преградил им путь:

– Не-не-не, так дело не пойдёт, – он выставил ладони. – Сначала съёмка, потом кабинет. Андрас Адамович, мы же с Вами договорились? Василиса Витальевна, а Вы что же? – Директриса пожала плечами: «я ж не против, сама удивляюсь, как тут оказалась», – Дети стоят, ждут, горят, можно сказать, желанием высказать свою благодарность великодушному человеку. Прошу вас, родненькие мои, десять минут вашего послушания и все пойдут заниматься своими делами. Десять минут. Deal?

– Десять минут! – кивнул Звейниекс. – Я на самом деле спешу. Итак, что мне надо делать?

– Просто скажите пару слов про российские традиции благотворительности, необходимость возрождения традиций русского купечества, призовите представителей бизнеса поддержать детство. Что я Вас учу, Вы такие речи миллион раз произносили. Василиса Витальевна, Вы где-нибудь храните рисунки своих воспитанников? Прекрасно! Выберите что-нибудь трогательное на подарок.