– И для этого ты хочешь взять нас в свой орден? – нахмурилась Эсокса.

– Пока что я хочу привести вас туда, где вы сможете отдохнуть, – задумалась Виз Вини. – А там посмотрим. Но, чтобы вы знали, весь мой орден – это я одна. Случался у меня народец числом и побольше, но сейчас я всех распустила. Разве только старик один живет не так уж далеко от моего убежища, но он не из моего ордена. Так что я им не правлю. А то бы и его отпустила. И вас не задержу против вашей воли. Но предложу, конечно, поучиться чему-то. Может быть, и дело подходящее для вас найду? Конечно, если и вам не хочется, чтобы ваша земля стала вот такой же. Или хуже.

– Что мы можем? – прошептала Эсокса. – Разве только погибнуть?

– Ну, я бы не спешила с гибелью, – понизила голос Виз Вини. – Но обещать славный исход легкой битвы в виде доброй пирушки не могу. Даже для самой себя. Но уж поверьте, если бы вы ничего не могли, я бы не разгуливала по Сухоте и не торчала так долго у Змеиной башни. Все-таки ни трактира, ни постоялого двора поблизости.

– Что мы можем? – повторила вопрос Эсокса.

– Иногда лишь следует оказаться в нужное время в нужном месте, – негромко заметила Виз Вини. – Необязательно для того, чтобы убить кого-то. Порой того, кого нужно убить, убить невозможно. Может быть, для того, чтобы не дать кого-то убить. Но главное, для того, чтобы он… – Виз Вини вдруг на мгновение помрачнела, словно печать прожитых столетий легла на ее лицо, – чтобы он не вернулся. И я не знаю, когда случится это время. И я не знаю, где это место. Но вы должны быть готовы к этому. Ты?

Она повернулась к Каме.

– Я? – не поняла Кама, которая слушала Виз Вини как завороженная.

– Твой вопрос, – напомнила Виз Вини и добавила: – Но скажу сразу, я не устраивала так, чтобы и ты, и твоя подруга лишились крова, родных и оказались без средств к существованию. Слишком сложный и слишком долгий путь. К тому же я никогда не делаю… так. Я убеждаю. И те, кого я не смогла убедить, живут долго и счастливо. Чаще всего.

– Если живут, – подала голос Эсокса.

– Всякое случается, – ответила Виз Вини. – Твой вопрос, девочка.

– Вот. – Кама приложила руку к груди.

– Я знаю, – кивнула Виз Вини. – Ты сможешь спрятать это даже от акса, но я знаю.

– У меня там… – Кама зажмурилась. – Об этом говорят, словно о камне. Об одном из шести. Или об одном из семи. Об одном из тех камней, что сияли на груди…

– Лучезарного, – сказала за Каму Виз Вини. – Что ты хочешь узнать? Сразу замечу, эта задачка может оказаться не на мой зуб.

– Семь камней, – проговорила Кама. – Семь звезд. Семь и семь. Семь огней на груди Лучезарного и семь огней вокруг Бледной звезды. Семь огней, семь звезд, что разлетелись искрами над Анкидой и выжгли древние святыни, и семь камней на груди губителя – это… одно и то же?

– Вот даже как… – задумалась Виз Вини. – Что ж. Я отвечу. Отвечу то, что думаю по этому поводу, хотя сказать точно не могу. Я не могу свидетельствовать о падении Бледной Звезды, как не может свидетельствовать об этом никто из аксов. Думаю, что не может. Хотя свидетели могли еще остаться… Я появилась здесь несколько позже…

Вновь словно старость и немощь тенью накатили на юное лицо Виз Вини. Она даже пошатнулась, но затем открыла глаза, улыбнулась и проговорила почти весело:

– Я не думаю, что это одно и то же. В противном случае, я должна была бы увериться, что тот огонек, что ты хранишь в груди, однажды, к примеру, выжег дотла святыню Бараггал. Но я допускаю, что искра от той звезды сохранилась, и теперь она в тебе. Или одна из семи искр. Понимаешь?

– Но что это? – сдвинула брови Кама.

– Тебе разбираться, – пожала плечами Виз Вини. – Может быть, один из источников силы, может быть, одно из отверстий в сущем, через которое льется… свет. Или не свет. Я не знаю. Может быть, ты думаешь, что долгая жизнь умножает разум? Только учение, дорогая, только учение и знания, которые ты приобретаешь в учении…

– Знания, – повторила Кама, стоя теперь на берегу мертвого или спящего озера. – Откуда же их взять? Ну, где же ты, Портенум? Как ты собираешься испытывать меня на стойкость против мурса? Приведешь одного из них и предложишь ему завладеть моим телом?

Кама оглянулась еще раз, представила, как снег укутывает невидимый за кромкой обрыва дикий, неприятный ей чужой лес и забормотала, запела вполголоса ту песенку, что напевала ей в подземелье еще Эсокса, и которая, словно вынырнула, проявилась и из собственного, забытого уже младенчества Камы:

 
Сонный стекает с небес порошок.
Спи, моя радость, мой нежный цветок.
В облаке прячется звезд пастушок.
Ты – звездное устье, я – твой исток.
В темных пещерах тяжел потолок.
Плещется в черной воде малышок.
Если я – стебель, то ты – лепесток.
Если я – стебель, то он – корешок.
Вырастет ужас, и вырастет страх.
Вырастет в бездне из мальчика гах.
Спи, моя радость, до этих времен
Что-то продлится, но только не сон…
 

Холод сначала мазнул ее по затылку, а потом сковал поясницу. Стиснул железным обручем чуть выше пояса с мечом и ножами. Ударил в ноги и медленно пополз вверх, давя в глотке крик ужаса.

– Ах ты, старый пень! – захрипела Кама, но не открылась, не выплеснула пламя, что училась укрывать, укутывать все эти долгие, утомительные пять лет. Пять лет, в которые ей пришлось если не справляться с собственной ненавистью, если не утолять рвущую ее на части жажду мести, то уж во всяком случае научиться дышать в ладу с собственным нутром. Главное – не открыться. Что бы ни придумал старый Портенум, какую бы магию ни наслал на Каму, главное – не открыться. А ведь и повода не дал подумать, что силен в колдовском ремесле! Подчинить хочешь? Не выйдет.

Стиснула кулаки, потащила, повлекла руки одна к другой. Сомкнула колени, подбородок прижала к груди. Зубы стиснула, до темноты в глазах и ломоты в челюстях сжала, вмяла локти в бока. Стынь между тем уже расползалась по ребрам, подбиралась к сердцу. Сколько она знает насторожей от мурса? С десяток. Сколько она помнит способов скинуть с себя чужую ворожбу? Уж не меньше полусотни, и откреститься от могильца три или четыре отговора надежных тоже знает. Что же получается? Выговориться и забыть? Упасть на колени, потому что силен оказался дед, если не выжечь ее изнутри хочет, так уж точно вымотать в тряпку, и поблагодарить его за науку? А потом? Подходи всякий и делай с ней все, что хочешь? Ну уж нет! Отворота ждешь? А не будет никакого отворота!

Соединила кулаки. Сплела пальцы. Выдохнула, подпустила стынь чуть выше. Не к сердцу, а по ребрам к самым ключицам. Даже стылыми струйками к самому затылку. Нет, Портенум, я не я буду, если не выведаю у тебя, что за магию ты на меня наслал! Смотри, старик, если руку запустил мне в нутро, так без руки и останешься, я тебя в самой себе сжигать буду! Или думаешь, если пальцы сплела, то нечем будет заклинание связать?

В голове сотворила ведьмины кольца. Огненные и слепящие. Но не выпустила их из себя, уж больно быстро начал наливаться стынью затылок, а погнала пламя через собственное тело. Погнала, не обжигаясь, только вкус крови почувствовала во рту, когда глотку от стыни освобождала, да в носу захлюпало тем же вкусом. А потом, когда уже холодное забилось под сердцем, пытаясь вырваться, взглянула на собственные, алеющие кровью ногти, стиснула руки еще сильнее и завыла, заорала, сжигая и калеча чужую магию. Но не удержала.

Нечто странное, напоминающее клочья тьмы, через окровавленные пальцы и вырвалось. Вытекло десятком рваных струек и соткало истерзанную фигуру. Почти теряя сознание от боли и злости, Кама вспомнила наставления Виз Вини и махнула окровавленными ладонями в сторону бледного худого лица:

– Имя?

– Диафанус, – прошелестело с ненавистью, и фигура рассеялась…

– Кама! – раздался истошный крик Портенума с гребня. – Вставай, дура! Что расселась? Быстро вставай!

«Дура? – удивилась Кама. – Вставай?»

Оглянулась и тут только поняла, что сидит без сил на заснеженной полосе песка, попыталась встать и не смогла.

– Вставай! – заорал, срываясь в хрип, старик. – Быстро в лодку! Или смерть!

В лодку? – не поняла Кама, упала на бок, оперлась на колени, на локти, но все-таки сумела встать, хотя и озеро, и берег, и серое небо начинало куда-то крениться, клониться, смазываясь снежной мглой. В какую лодку? В старую развалину, которую старик приходил проверять к мосткам каждый вечер? Или в одну из этих узких плетенок гахов? Так они тоже чуть дышат. Срок им пришел, новые только по весне сплетать.

– Быстрее, – подбежал Портенум и подтолкнул, едва не сбил с ног девчонку. – Быстрее в лодку! Эх! Надо еще порубить эти… Да что с тобой?

Старик выхватил из ножен короткий меч и начал торопливо рубить тростниковые лодки. Кама ступила на скрипнувшие мостки и вдруг поняла, что слышит удары бубна.

– Что это? – прохрипела она, обернувшись на взопревшего старика.

– Гахи, – бросил он, распуская затейливый узел, что прихватывал за корму смоленую-пересмоленую лодчонку.

– Что им надо? – не поняла Кама.

– Убивать нас хотят, – отрезал старик.

– Зачем? – затрясла головой Кама.

– Время пришло! – рявкнул старик, подталкивая девчонку. – Ну? Быстро! Весла под скамьей!

Над глинистым обрывом раздался вой, крик, и сразу вслед за этим показались фигуры гахов. Они размахивали копьями и луками и скатывались к воде.

– Ну, давай, родимая. – Старик столкнул лодку и запрыгнул в нее. – Греби, девонька, греби. От этой беды мы должны уйти, ты должна уйти. Я уж как-нибудь.

Кама неумело зашевелила веслами, потом поймала вырезы в бортах, вставила в них рукояти и, преодолевая тьму в глазах, опустила лопасти весел в воду один раз, второй. Лодка двинулась и стала медленно отходить от мостков. Когда сапоги гахов застучали по ним, между ней и берегом было уже с полсотни шагов.

– Вот так вот, – пробормотал Портенум, ухватился руками за борта лодки и замер, выпучив глаза. И в тот же самый миг стрелы защелкали по корме, зашумели в воде. Одно, второе копье зарылось в воду рядом с лодкой. Одно пролетело над головой Портенума, а последнее пронзило его насквозь, вышло окровавленным острием под грудью.

– Умеют же, тритоны, – раскатился хриплым булькающим смешком старик и прохрипел чуть слышно: – Греби, давай, девка. Я постою еще пока, прикрою тебя на пару десятков гребков, а там уж сама.