Часть первая. Блюз
Глава первая. Осень
Ray Charles. «I've Got a Woman». 1954
Березы росли далеко – за тротуаром, стоянкой такси, журавлями шлагбаумов и за дорогой, но ветер притащил пригоршни желтых листьев к самому стеклу аэропорта. Наклеил их на мокрый асфальт, плитку, автомобили, турникеты, разбросал под ногами и успокоился. Затих на время.
Когда Рыбкин наступал на камень, шаг получался звонким. Когда на листья – глухим и влажным. Хотелось пить и дышать. Но на горло давил галстук. На плечи – костюм. Обувь казалась тесной. И голова была тесной. И в груди что-то ворочалось, сетуя на неудобство. И земля притягивала его слишком сильно, словно соскучилась, пока он пребывал в небесах.
Иногда на Рыбкина накатывало подобное. И тогда он стискивал кулаки и начинал мысленно трепыхаться. Представлять, что он растет, расправляет плечи, становится великаном. Возвышается над собственной слабостью. В этот раз привычный фокус не удался. Он как будто стал больше самого себя. Все, что томилось в тесноте, вырвалось на свободу. Царапина на носке ботинка начала ныть, словно ссадина на ноге. Воротник плаща принялся зудеть на сгибе. Сам плащ обратился сложенными за спиной крыльями. Ветер обнял Рыбкина и не дал ему упасть. Он словно сам становился ветром. Что за ерунда?
Рыбкин остановился, закрыл глаза, глубоко вдохнул, потянул узел галстука. Странное ощущение, будто ничего нет, не оставляло…
Ничего нет. Умер не его отец, а он сам. И стоит у выхода из аэропорта не топ-менеджер крупной торговой компании, а его все еще не осведомленная о трагическом обстоятельстве тень.
Сашка не позвонила и, значит, не приехала…
Рыбкин постоял возле цветочницы, ожидая, что один из букетов попросится в руки, погрел в ладони телефон, но не сделал ничего из запланированного. Ни позвонил, ни купил цветы. Аэропорт, мгновение назад выпустивший его из теплых стеклянных потрохов во влажный сентябрь, сдвинул двери. Захотелось вернуться и попробовать еще раз. Пройти по гулкому рукаву перехода, поглазеть на книжный развал, намотать на бобину вероятности необходимые Сашке минуты. Дать ей шанс.
Рыбкин сунул телефон в карман брюк, коснулся внезапно ожившей плоти и зажмурился от нестерпимого юношеского желания. Что ты со мной делаешь, девочка?
– Такси?
Мужчина не шарил глазами по толпе, а смотрел именно на Рыбкина. Среднего роста, молодой, гладко выбритый, с короткой стрижкой, в свежей рубашке, в отпаренном пиджаке, в отутюженных брюках, в начищенных ботинках. Весь словно с иголочки. Спокойный, доброжелательный. Ну что, Рыбкин, поедешь или вызвонишь Антона? Прилетит за час…
Нет, торчать в аэропорту не хотелось.
– Без курения, разговоров, шансона и лихачества?
– Сам не люблю.
– Поехали. Строгино.
Куревом в машине не пахло. К удовлетворению Рыбкина ароматизаторами тоже. Водитель открыл заднюю правую дверь, дождался, когда клиент бросит на сиденье слишком легкую для багажника сумку и займет место, сел за руль и плавно отчалил от пандуса. Рыбкин оглянулся на стеклянную стену аэропорта, закрыл глаза и на мгновение представил, что Сашка его все-таки встретила. В кармане ожил телефон. Борька домогался его уже с утра.
– Да.
– Привет, старик. Приехал?
Что Рыбкину не нравилось в Борьке особенно сильно, так это вкрадчивый тон. Начальник снабжения солидной фирмы пришептывал, словно только что взлетел без лифта на пятый этаж, или волновался, передавая секретное сообщение. Или же просто не шел по жизни, а крался.
– Прилетел.
– Вот и отлично, – Борька довольно засмеялся, но тут же включил режим раскаяния. – Только ты уж прости, но собрание перенесли на вторник. Узнал вчера поздно, звонить тебе не стал. У вас там глубокая ночь уже была. Но на работу все равно придется заехать, старикан велел всем отметиться, взять материалы, чтобы разговор был предметным.
– Какие материалы? – не понял Рыбкин. – Почему не рассылкой? А доклады от каждого департамента он приготовить не велел?
– Ну, знаешь, – захихикал Борька. – Он твой тесть, а не мой. Вот ты бы у него и спросил. Это его заморочки – секретность, все такое. Сам знаешь, этих… Бывших не бывает. Мое дело довести до сведения. Но я бы на твоем месте не выделялся.
– Ты бы на любом месте не выделялся, – буркнул Рыбкин и добавил, чтобы не оставлять занозу в душе приятеля. – Слишком умен для этого.
– Был бы умен, – продолжил хихикать Борька, – Сергей Сергеевич стал бы моим тестем, а не твоим. Сегодня воскресенье, совет директоров во вторник, на работу заглянуть минутное дело, ты еще в отпуске, я уже в отпуске, так что завтра у меня: рыбалка, грибы, шашлык – на выбор. Банька, само собой. Возражения не принимаются.
– Послушай, – на Борьку было бессмысленно обижаться, – я не в отпуске.
– Понимаю, старик, – сочувствовать Горохов умел натурально. – Ты успокойся. Бате твоему сколько было? Под восемьдесят? Мог бы и пожить еще, но умер, как я понял, мгновенно? Не лежал, под себя не ходил, до последнего дня бодрецом? Я ему завидую, Рыбкин. Я тоже так хочу, в восемьдесят, бодрецом и мгновенно. Ему повезло.
– Отчасти, – согласился Рыбкин.
Ему не хотелось обсуждать это с Борькой.
– Так что, прости, мой дорогой, но…
Рыбкин представил, как Горохов пытается развести руками, отставляет в сторону левую руку и морщится из-за того, что правая занята телефоном, в представлении тщательно выбритого от пуговицы на воротничке до коротко остриженных непослушных вихров Борьки все жесты следовало исполнять симметрично.
– Отдышись пока. Я ж не виноват, что старикан такой маневр заложил. Но сегодня-завтра – чистые твои дни. Не напрягайся, Корней пыхтит, с тобой, конечно, не сравнится, но ничего страшного пока не наворотил. А тебе нужно развеяться. Там… – Борька в замешательстве замычал, – все в… порядке? Я имею в виду дела там, все остальное?
– Юлька осталась, – сказал Рыбкин. – Отец на нее все отписал. Оформляет. Квартиру продает. Есть покупатели.
– Справится? – сделал обеспокоенным голос Борька.
– Ей уже двадцать два, – напомнил Рыбкин. – Институт заканчивает в этом году.
– Ну да, – вспомнил Борька. – А ведь только вчера бабочек ловила у меня на луговине за домом. С пацанами моими возилась. Рыбкин, мы же с тобой уже старые, как… А она у тебя, выходит, вся в деда? Деловая!
– Нормальная, – не согласился Рыбкин.
– Ты не обижайся, – зашептал Борька. – Ты классный мужик, но ты… музыкант. А вот Сергей Сергеевич, это да… Кстати, поиграешь, будет мой новый знакомец, он из ваших.
– Из наших? – не понял Рыбкин.
– Блюзмен, – объяснил Борька.
– Я тебе уже говорил, – с раздражением процедил сквозь зубы Рыбкин. – Я не блюзмен. Блюз… – это диагноз. А я здоров. Да и не музыкант я…
– Ну, так ты будешь, здоровяк? – поинтересовался Борька. – Гитару тащить не нужно, найдется.
– Еще раз повторить?
– Ну, может, захочется, – снова захихикал Борька.
– А твои что?
– Дочь учится, у них там в Баварии строго с этим. А Нинка и мальчишки в Испании, будут только через неделю. Представляешь, как мои спиногрызы рады? Как тебе? На неделю от школы откосить в начале учебного года! Не в первый раз, кстати!
– Холостуешь? – понял Рыбкин.
– Так и ты… – намекнул Борька. – Ольга Сергеевна в Италии ведь где-то?
– Ладно, увидимся, – кивнул Рыбкин, словно Борька мог его видеть, и уже нажав отбой, добавил. – Где-то.
Нет, надо было ехать на поезде. Намять бока, устать от безделья. Может быть, даже упиться в первый день, потом день приходить в себя или на третий день приходить в себя. Обошлись бы и без него.
– Отец умер в Красноярске, – неожиданно произнес Рыбкин, поймал себя на виноватой улыбке, тут же стер ее и добавил. – Ездил хоронить. Дочь осталась улаживать все. А я… а у меня работа, черт бы ее побрал…
Водитель не проронил ни слова, только кивнул. Рыбкин вздохнул, наклонился, чтобы разобрать имя на карточке, но тот уже протянул визитку. Рыбкин спрятал ее в карман. Добавил сквозь сжатые зубы так, словно кто-то требовал от него объяснений, проклиная себя при каждом слове и понимая, что его неожиданная словоохотливость имеет одну-единственную причину – неприезд Сашки:
– Год отца не видел, хотел в октябре на неделю завалиться, а он умер. Вроде сразу. Инсульт. Нашли на второй день только, но говорят, что сразу. Вот я и завалился…
По встречке промчались, свистя сиреной, сразу две скорых. Кто его знает, может, если бы отец жил не один, да не валялся на полу в пустой квартире, то не умер бы? Лежал бы в больнице теперь, Юлька бы за ним ухаживала, чуть что выкрикивала бы нянечку в коридоре, а он кривил бы полупарализованный рот и грозил приехавшему сыну пальцем.
Рыбкин зажмурился и снова представил стеклянные стены Домодедово, прозрачные двери и Сашку, встречающую его у входа. Повертел в руках телефон. Открыл глаза, посмотрел на мелькающие вдоль дороги подмосковные перелески, набрал большим пальцем – «Птичкин! Привет. Приземлился, еду домой, целую».
Отправил Юльке.
– Куда? – спросил водителя, когда машина повернула.
– По кольцу пойдем, – ответил тот и постучал пальцем по навигатору. – Пробка на третьем. Я сюда ехал мимо. Надолго. Авария. А на кольце только дежурная, у Профсоюзной, но мы проскочим. Да и то, воскресенье, утро, может, и вовсе не встанем. Да и так-то – по спидометру по кольцу еще и ближе получится.
– Давайте, – махнул рукой Рыбкин и задумался.
Телефон все еще был у него в руке. Позвонить Сашке, или нет? Воскресенье. Восемь утра. Сбрасывал же смс со временем прилета… Могла бы и поменяться, если что… Какая сегодня у нее смена? Улетал… Значит… Работает. Сегодня точно работает, но это только с одиннадцати. Забыла и еще спит. Через час начнет просыпаться, потягиваться, потом пойдет в ванную, опустится в теплую воду и продолжит просыпаться уже там, пока не обнаружит, что времени-то осталось всего ничего. Начнет торопиться, одеваться, готовить кофе, мастерить тоненький бутербродик, быстро гладить платье, и все это время метаться между кухней, ванной, спальней, гладильной доской и телефоном. Нагишом… Или нет. Ну, точно нет! А мама? Она же говорила, что мама должна приехать. Из этого… Из Нижнего! Или только в ноябре? Черт, забыл… Дома теперь, возможно, строгая мама, которая присматривает за дочкой и не дает ей просыпать работу, дочка-то кормилица. Значит, платье уже поглажено, кофе готов, на столе не только бутерброды, но и что-нибудь более существенное, и просыпаться долго не удается, просыпаться приходится быстро, потому что… Кстати, какая мама? Она же говорила, что у нее и раскладушки для нее нет! Не, мама только в ноябре…
…
Совсем другим было ощущение от езды на заднем сиденье. Отличалось и от управления машиной, и от езды рядом с водителем. За рулем – ты движешься по городу, рядом с водителем – тебя везут по городу, а вот на заднем сиденье – по городу перемещают твою раковину. Твой мирок.
– Мирок, – прошептал Рыбкин, посмотрел вперед и вздрогнул. Из зеркала на лобовом стекле автомобиля на него смотрели чужие глаза. То ли человеческие, то ли звериные. Они не выделялись ни размером, ничем, рыхлые веки выдавали немалый возраст смотрящего, но все это не имело никакого значения, потому что чужие глаза смотрели именно на Рыбкина и сейчас, в эту самую минуту видели в нем нечто такое, чего он не рассмотрел в самом себе еще и сам. И это не были глаза его водителя.
– Вам можно звонить, если что? – с трудом вытолкнул изо рта слова Рыбкин.
– Смотря что, – водитель протянул руку, поправил зеркало, сбросил с него видение, и Рыбкин увидел уже знакомый, вежливый и молодой взгляд аккуратиста в начищенных ботинках и без неприятных автомобильных привычек. – Если нужно куда-то отвезти, привезти – звоните. Не буду слишком далеко, посодействую. Я на Соколе живу. Не так уж далеко от Строгино. Олег.
– Да, Олег, – с облегчением выдохнул Рыбкин. – На Соколе – это близко.
– Голова, давление, сердце? – сдвинул брови водитель.
– Нет, – покачал головой Рыбкин. – Все в порядке. Просто устал. Легкое недомогание. Пройдет.
Водитель кивнул, улыбнулся и потянулся к приемнику. И сразу же мир успокоился. Мирок успокоился. Далекая страна проникла в салон автомобиля негромким свингом. Зашелестела, заныла, заскрипела гитара. Включилась губная гармошка.
«Клэптон, – подумал Рыбкин. – Не скупо, но ничего лишнего. То, что надо».
Мелькали тяжелые фуры, которых таксист обходил по крайней правой полосе, но после Профсоюзной стало свободнее, и Рыбкин, продолжая теребить в руке телефон с номером, на который не позвонить он не мог, но и одновременно не хотел звонить первым, даже задремал на мгновение, потому что в самолете заснуть так и не получилось, а слова песни, которую проговаривал немолодой уже музыкант, знал наизусть. И слова следующей песни знал наизусть. И следующей. Но когда впереди показалась развязка Новой Риги, Рыбкин словно очнулся, наклонился вперед и сказал, куда его везти.
Через пять минут он рассчитался с водителем, миновал припаркованные у высотки автомобили, вошел в подъезд, кивнул охраннику и поднялся к дверям квартиры. Еще через минуту Рыбкин понял, что его ключ не подходит к двери. Он проверил остальные ключи, они исправно крутились в замках, но главный ключ не подходил. Рыбкин позвонил в квартиру, хотя был уверен, что дома никого не должно было быть. И в самом деле, дверь ему никто не открыл. Затем позвонил жене. Она не ответила.
Рыбкин не стал перезванивать. Ольга не отвечала ему давно. Дома улыбалась, говорила иногда что-то необязывающее, но на звонки не отвечала, словно Рыбкина не существовало. Словно по квартире ходила его фотография. Юлька как-то сказала, что ее родители как кости в чашке, гремят, умудряясь стучаться только о стенки, не касаясь друг друга, и всегда выбрасывают пусто-пусто.
– Пусто-пусто – это в домино, – поправил тогда дочь Рыбкин, – в костях минимум – один-один.
– Пусто-пусто, – упрямо надула губы Юлька.
Интересно, обсуждала ли она это же с матерью? Вряд ли. Он бы знал. Когда это началось? Задолго до Сашки. Задолго.
А ведь тоска тоже может быть светлой.
Рыбкин вышел на улицу, присел на лавку у детской площадки, посмотрел на свои окна. Дома и в самом деле никого не было. Дверь не была закрыта изнутри. Просто его ключ не подходил.
Сейчас он бы закурил. Самое время было закурить. Вытащить из кармана пачку сигарет, выудить одну, подержать ее в пальцах, поймать фильтр губами, щелкнуть зажигалкой, от которой чуть-чуть, самую малость тянет бензином, затянуться и еще раз посмотреть на лоджию. Вроде бы и при деле, никому не надо объяснять, с чего это солидный мужчина в дорогом костюме и с сумкой околачивается с утра пораньше на детской площадке? Проблема была только в одном, Рыбкин никогда не курил. Даже в армии. Ольга, да, тянула иногда сигаретку, выходя на ту же лоджию. И не любила, когда кто-то смотрит, как она курит. Дочь не курила тоже.
Он набрал Юльку. Она ответила сразу.
– Проснулась уже?
– Ты что, папка? Да здесь уже час дня!
– Когда домой-то?
– Думаю, не раньше следующих выходных, – в голосе дочери, к радости Рыбкина, не чувствовалось раздражения. – Все-таки бумажки времени требуют. Но, если покупатель завтра залог внесет, да и с оформлением не будет проволочек, то, может, и раньше. Завтра к нотариусу. Сегодня с утра вещи почти все раздала, оставила только кушетку, чтобы спать. Обедала в кафешке. Собираюсь в кино. Но у меня все в порядке, не волнуйся. Деньги сразу положу на карточку, охрану агентство обеспечит. Город красивый, все хорошо. Хотя дышать здесь не очень приятно. Даже по сравнению с Москвой.
– Красноярск, – напомнил он.
– Красноярск, – согласилась она. – А если смотреть в окно – Черноярск. А скоро будет Белоярск. Снегом завалит. А потом – Грязноярск. Мы же были у деда зимой пару лет назад.
– Были, – хмыкнул Рыбкин. – Мельком… Награды не нашла?
– Нет, все перерыла, – вздохнула дочь. – Зачем они тебе? Боевых все равно не было. Разве только какая-нибудь муть к годовщинам спецслужб.
– Пришли номера медалей, – попросил Рыбкин.
– Хорошо, посмотрю в удостоверениях, – согласилась дочь. – Или подождешь, я же привезу их?
– Подожду, – согласился Рыбкин и пожаловался. – А я домой не могу попасть. Ключ не подходит.
– С мамкой не говорил? – поняла дочь. – Не помирились еще?
– Мы не ссорились, – постарался сделать бодрым голос Рыбкин.
– Так это, – в голосе Юльки послышалась досада. – Она звонила. Сказала, что замок сломался, пришлось заменить. Я думала, что она тебе сказала. Или ключ оставила. Может, у охранника?
– Может быть, и оставила, – улыбнулся Рыбкин, – где-нибудь. Если будет еще звонить, узнай, где взять ключ. И, кстати, поинтересуйся, где машина? Ее нет возле дома. Ты ведь оставляла ключи и документы?
– Да, – растерянно ответила Юлька. – Я узнаю. Ты не вешай нос там, пап.
– Никогда! – бодро ответил Рыбкин, нажал на отбой и снова посмотрел на лоджию. Нет, если бы ключ был у охранника, тот отдал бы…
Неужели сломанное отвалилось? Или узнала что? А если б и узнала, не все ли ей равно? Или просто захотела напакостить? По совокупности, так сказать? Вряд ли, на машине ездила в основном Юлька, не стала бы Ольга против дочери ничего делать. Однако домой все-таки хотелось попасть. Или хоть куда, где можно принять душ. Ломать дверь?
Рыбкин покачал головой. Отношения с Ольгой держались на такой тонкой нити, что усилия прикладывать к ним было нельзя. Никакие усилия. В последнюю пару месяцев она вроде успокоилась, даже улыбаться стала иногда, но затишье ведь могло случиться и перед бурей. Тем более что как раз в последние месяцы и появилась Сашка.
Саша.
Рыбкин посмотрел на часы. Как раз теперь она должна была уже проснуться и даже выйти из ванной. Почему он старался никогда не звонить ей первым? Не потому ли, что всегда боялся, что уже самим фактом собственного существования она делает ему одолжение? Что он недостоин ее. Что он имеет право только отзываться. Боже, Рыбкин, ты клинический идиот. Если бы даже было так. Нет…
Он нашел ее имя. Почему-то он был уверен, что она не ответит. Но все-таки нажал на вызов.
Сашка не ответила. Не взяла трубку.
Впервые она не взяла трубку.
Через час Рыбкин стоял у дверей ее квартиры и давил на звонок.
О проекте
О подписке