20

Он появился вечером. Позвонил, молча остановился в коридоре, прислонился спиной к стене. Удивил странным сочетанием человека-тряпки с поблескивающей металлом волей внутри. Не разуваясь, прошел в комнату и сел на диван, выложив на колени кусок картона с какой-то надписью. Попросил чаю.

– Если можно, то без хлорки.

– Конечно, – согласился я. – Я теперь для чая и кофе воду покупаю. Радуюсь, что воздух бесплатно.

– Не радуйтесь, – хмуро ответил Алексей. – За такой воздух нам доплачивать надо. Хотя здесь, в Строгино, еще ничего.

– А вы теперь где? – спросил я его.

– В Люблино, пока, – ответил Алексей. – Но квартира эта моя.… Тоже пока.

– Что за проблемы? – спросил я, выставляя на стол дымящийся чай, печенье и еще что-то, в чем я не отказывал себе в бесплодном творческом одиночестве. – Опять кто-то донимает вашу компанию излишним вниманием?

– Знаете, почему я пришел просить о помощи именно вас? – спросил меня Алексей.

– Нет, – ответил я. – Единственное, что приходит в голову, это то, что больше вам попросить о помощи некого.

– Может быть, – он  задумался. – Думаю, вы подумали, что я обманул вас и решил не открывать своей тайны?

– Вы недалеки от истины, – подтвердил я.

– Да… – он помолчал, прихлебывая чай. – Так оно и есть. Зачем мне дополнительные проблемы в лице любопытного, назойливого, пусть даже никому не известного писателя? Я не слишком обижаю вас?

– Нет, – сказал я. – Если вы говорите правду, тогда нет. Хотя тот, кто говорит правду, обречен постоянно кого-то обижать. К тому же, пока вы не оригинальны.

– Нет, – не согласился Алексей. – Я – оригинален. Я сделал все, чтобы съехать отсюда. Хотя бы на время. И только потому, что ваше наблюдение могло закончиться трагически для вас.

– Значит, некоторые мои предположения оказались верны? – спросил я.

– Нет. Точнее, да, но только отчасти. На ничтожный процент. Дело в другом. Ситуация изменилась настолько, что я не справляюсь с ней самостоятельно.

– И чем же могу помочь я? – поинтересовался я. – Вы хотите, чтобы я навел порядок в вашей таинственной масонской ложе?

Алексей откинулся назад, вытер лицо платком и зачем-то приподнял и снова положил лицевой стороной вниз картонку. Я стал внимательно рассматривать его и тут только увидел, что одет он как-то необычно, нелепо и безвкусно, хотя одежду эту я видел раньше, и она мне знакома. Ну, конечно! Это была одежда того «сыщика», который уложил меня с помощью газового баллончика в бывшем проезде Художественного театра. Блестящие ботинки с тонкими узкими носами, почему-то голубые носки, клетчатые зеленоватые штаны, розовая рубашка-апаш на кнопках и темно-коричневый пиджак.

– Что? – нервно засмеялся Алексей. – Удивляет мой наряд? Не могу сказать, что моя обычная одежда выглядит более гармонично, но.…   Но это вопрос обстоятельств. Насчет масонской ложи, вы опять не угадали. Тем не менее… дело серьезное. Помогать вы мне не обязаны. Более того, вряд ли вы можете мне помочь. Но вы можете контролировать ситуацию. Вы готовы слушать дальше, или мне пора уже уйти?

Я посмотрел на его опущенные веки, он по-прежнему смотрел куда-то вниз, и подумал, что лучше бы он сейчас ушел.

– Помощи я вам обещать никакой не могу, но слушать я готов.

– Спасибо хоть на этом, – Алексей снова глотнул чая. – Но сначала я должен объяснить, почему  я пришел именно к вам.

Алексей замолчал на мгновение, закрыв глаза, как будто справлялся с нахлынувшей на него болью, затем открыл глаза и продолжил:

– В чем-то вы правы. У меня действительно никого нет.

– А ваши друзья?

– А! – махнул рукой Алексей. – Не перебивайте меня. У меня никого нет. У меня нет никаких родственников и нет друзей. Так случилось. Мои родители были людьми необщительными. Одинокими. Возможно, что и сошлись они на почве одиночества. И когда их не стало, это двойное одиночество унаследовал я. Нет. Конечно, и в одиночестве есть свои прекрасные стороны, но от этого оно не перестает быть одиночеством. И вдруг сравнительно недавно, когда жизнь повернулась ко мне самой безжалостной стороной, я обнаружил, что этого одиночества больше нет.

– И какова же моя роль в этой метаморфозе? – спросил я его.

– Самая главная, – ответил Алексей. – Ваша книга.

– Книга? – удивился я.

– Ну, журнал с вашей повестью. Извините, я не могу вернуть его вам.

– Не беспокойтесь, – сказал я. – Когда этот журнал вышел, я скупил некоторую часть тиража. У меня осталось не менее сотни экземпляров.

– Вы сами уменьшили вероятность успеха, – вздохнул Алексей. – Но я прочитал. Не знаю, зачем я это сделал. Возможно, потому, что, обманув вас, обещая скорую встречу, я не захотел быть обманщиком дважды. Я прочитал, и ваша повесть закончила мое одиночество. Она лишила меня его. Вы понимаете?

– С трудом, – признался я.

– Да все очень просто. Вы пишете не повести и не рассказы. Вы пишете исповеди, даже тогда, когда выдумываете все от начала до конца. Можно не соглашаться с логикой изображенных вами событий, могут не нравиться ваши герои, но забыть этого нельзя. Вы выложили всего себя на бумагу, препарировали, раскатали по строчкам текста и подали на стол. Вы знаете, почему вы не популярны? Потому что очень утомительно читать это. С чего вы взяли, что массовый читатель толпами хлынет на операционные столы, где вы обещаете выпотрошить его, даже если после этого он гарантированно испытает нечто? Никому этого не надо.… И если бы не обстоятельства, этого было бы не нужно и мне.… Но я прочитал. И одиночества своего я лишился. Вы понимаете?

Я кивнул, как завороженный глядя на этого почти парализованного собственным бессилием человека, на лице которого горели безумные глаза.

– И вот, – продолжил Алексей, – я лишился одиночества, но приобрел собеседника. Да просто близкого мне человека.

– Вам не кажется, что даже для дружеской близости нужна взаимность? – спросил я.

– Да бросьте вы, – махнул рукой Алексей. – Когда открывается книга, никто не спрашивает согласия писателя. Я сроднился с вами из-за вашей откровенности. Вы сроднитесь со мной, едва узнаете, в какое дерьмо я вляпался. Человек по природе своей склонен к жалости. И у вас, я уверен, будет возможность пожалеть меня. Знаете, что я хотел вам рассказать?

– Что? – спросил я.

Он наклонился и произнес мне в лицо напряженным шепотом:

– В действительности их нет!

– Кого нет? – не понял я.

– Их. Управляющего отделением банка. Маклера. Этого бандита. Юного ди-джея. Этой дамы. Их нет. И они есть.

– Подождите! – запротестовал я. – Я еще не понял, как это их нет, а вы уже добавляете, что их нет, но они есть.

– А вы не спешите, – посоветовал мне Алексей. – Их нет, потому что их нет в природе. Но они есть, потому что они есть. Потому что есть поступки, которые они совершают. Есть одежда, которую они носят. Есть их имена. У них есть друзья. Даже работа! Они обладают всеми качествами конкретных людей. Но их нет.

– Не понял! – раздраженно повторил я.

Алексей сидел на диване и торжествующе смотрел на меня как на школьника, впервые услышавшего от учителя, что земля – это шар, и пораженного этим обстоятельством.

– Их нет, но они есть, – снова сказал Алексей, наклонился и прошептал мне прямо в ухо. – Это я их создал. Я сделал их из себя!

21

 «Что он понимает?» – подумалось мне. Я все делаю из себя. Я становлюсь больным стариком, когда описываю старика. Я становлюсь волком, когда описываю волка. Я становлюсь женщиной, даже тогда, когда в моих рассказах ее запрокидывают навзничь и насилуют или рвут безжалостно на части. И я чувствую все это. Что он понимает в этом, если даже Ритка бросила меня из-за того, что, когда она звала меня по имени, я поднимал голову от бумаги с пустыми безжизненными глазами, потому что был кем угодно, стариком, волком, женщиной в эти минуты, но не самим собой? Я не мог разорваться надвое. А она не могла жить в пустоте. Что он в этом понимает?

– Это я их создал. Я сделал их из себя.

– Доктор Джекил, несколько мистеров Хайдов и даже миссис Хайд в одном лице? – с сарказмом спросил я его. – Это неоригинально.

– Бросьте! – повысил голос Алексей. – Доктор Джекил и мистер Хайд – это всего лишь идея, которая ничего общего не имеет с действительностью. К тому же, она основана на использовании физического мира. Опять какие-то снадобья и химикаты. Ничего этого не надо. Все здесь, – показал Алексей себе на голову. – И у вас все здесь. Только и различие, что вы выпускаете своих героев на бумагу, а я в жизнь.

– Не хотите ли вы сказать, что выпускаете в жизнь созданных вами фантомов? – удивился я.

– Фантомов? – задумался Алексей. – Нет. Это не фантомы. Это уже не фантомы. Выражения должны быть точными. Ведь слова – это выражения мысли. А мысль – это штука довольно материальная, частица божественного поля, если угодно. Сгусток мыслей – это уже личность. Нет. Они мыслят. Это уже не фантомы…

– И все-таки. Что позволяет вам утверждать, что те люди, которых я видел и даже испытал сомнительное удовольствие общаться с ними,  не материальны? Или, короче говоря, их нет…  хотя они и есть?

– Материальны… – пробормотал Алексей.  – Еще как материальны. И их растущая материальность прямо пропорциональна моей убывающей материальности. Извините меня, я лягу…

Он сбросил ботинки, бессильно опустился на левый локоть, беспомощно закинул на диван согнутые ноги, вытянулся так, что диванная подушка оказалась у него под лопатками, и запрокинул голову назад.

– Устал, – сказал Алексей и закрыл глаза. – Извините, но пока я буду говорить так. Вы знаете, что такое мозг?

– Не больше, чем об этом написано в книгах по анатомии.

– В книгах действительно написано кое-что, но что это значит по сравнению с настоящей картиной? Представьте себе, что строение дерева изучают по сантиметровому спилу, не подозревая о существовании кроны и корней. Безусловно, человеческий мозг – это чудо. Но что значит это чудо, если окажется, что мозг – это всего лишь что-то, удерживающее в себе душу человека так же, как губка удерживает воду? Вот тебе и чудо.… Попробуй, удержи ее…. А если она там не одна? Вам интересно все с самого начала? – вдруг спросил он меня.

– Да, – ответил я с некоторым недоумением, глядя на этого внезапно свалившегося на мою голову, распластавшегося на диване человека.

– С самого начала, – задумался Алексей. – Начну все-таки не с самого начала. Хотя, что есть начало, неизвестно никому. Я рано остался один, и поэтому мне пришлось полагаться только на собственные силы. В армию я не собирался, так как перенес в детстве травму позвоночника, которая до сих пор вызывает у меня сильнейшие боли. В армию я не собирался, в институт идти тоже особого желания не было. Жизнь казалась мне дорогой, которая рано или поздно приведет меня в инвалидную коляску. И вот чтобы этого, может быть, не случилось, я пошел учиться в медицинское училище возле дома. Денег на дорогу тратить было не надо. Да и возможность когда-нибудь поступить в медицинский институт, наверное, все-таки не помешала бы. Так или иначе, я стал студентом медицинского училища. Жить было на что. Я и сам не транжир, да и родители кое-что оставили. Машину собирались покупать на старости лет. Я очень поздним ребенком был. Я подумал и решил, зачем мне машина? Не лучше ли обеспечить себе экономное, но сытое существование лет на десять? А там, глядишь, и до нормальной профессии доберусь? И все бы хорошо, но, не поверите, в училище  я начал лысеть.

Алексей неловко поднял правую руку и погрузил ее в свою густую шевелюру.

– Не верите, правда? И я не верил. Только волосы начали выпадать целыми прядями, и вскоре я был вынужден носить очень короткую стрижку, чтобы не выглядеть со своей лысиной совсем уж смешно. Трагедия. Трагедия для моих семнадцати лет, особенно в коллективе, где почти все молодые прекрасные девчонки. Чего я только не перепробовал. Каким только дерьмом себе голову не мазал, ничего не помогало. Пока в полном отчаянии не вспомнил однажды своего престарелого отца. Отец мой был человеком  набожным, да не глупым. Понимал, что все мои болячки от их с матерью возраста происходят. И чувствовал, пожалуй, что недолго им с мамкой уже осталось. Все разговоры со мной разговаривал. И все эти разговоры, как я теперь понимаю, своей целью имели только одно: подготовить меня к самостоятельной жизни. Да и машину они вряд ли  на самом деле думали покупать. Мне деньги собирали…

Он замолчал, задумавшись о чем-то. Я подождал несколько секунд и спросил его:

– И что же дальше?

– Дальше? Вы не думайте, я не сплю, – ответил он, – вспоминаю….  Чаще всего отец мой повторял одни и те же слова. Он говорил, что человек может добиться в своей жизни всего, чего хочет. Главное – захотеть по-настоящему. О том, что говорил Христос своим ученикам, «если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: «перейди отсюда и туда», и она перейдет; и ничего не будет невозможного для вас». Может быть, я  неправильно его понял. Может быть, не о той вере шла речь. Но для меня верой всегда казалась вера в самого себя. И я подумал тогда. Если от такого количества веры сдвигается гора, то неужели от сотой ее части не исчезнут мои проблемы? Болезни мои не излечатся? Тут как раз у меня обострение случилось с позвоночником, оформил я академический на год, набрал книжек по психологии, по разным восточным наукам, стал читать. Тогда я очень своему одиночеству радовался. Ведь человек может все. Главное сосредоточиться. Но как уйти от повседневной жизни? А жизнь – это течение: выбраться на берег сложно, а  плыть и еще что-нибудь делать еще сложнее. Утонешь. А меня сама судьба на берег выбросила. Начал я тренироваться.

– С трудом себе представляю, – заметил я. – Как можно тренироваться в исполнении своих желаний?

– А вы напрасно смеетесь, – ответил Алексей. – Это очень просто. Главное, чтобы желания были простые в начале. Через некоторое время я добивался того, чтобы у меня повышалась температура какой-нибудь части тела. Внушал, что руке горячо, и ей становилось горячо. Внушал, что у меня спина мерзнет, и в теплом жилище спина моя мурашками покрывалась. Представлял себе какую-нибудь светящуюся сферу или шар и прогонял ее по всем своим сосудам и чувствовал, как она движется по телу.

– И как же это вам помогло?