Мяч кожаный

В футбольном мяче ныне уже нет ни грамма кожи. Его делают из полиэстера и поливинилхлорида.

Но как же мы в детстве мечтали о кожаном мяче! Он до сих пор мерещится мне: дольки из желтоватой кожи, сшитые суровыми нитками, плотная кожаная шнуровка – он звенит, накачанный, и летит в ворота как снаряд. Мечта!

Ни у меня, ни у кого-либо из друзей, где бы я ни жил и ни играл, настоящего футбольного мяча не было. Я даже не знал, откуда берутся такие мячи. В магазинах спорттоваров, если спросить, продавщицы только усмехались и смотрели как на дебила: «Не бывает!»

Пока суд да дело, прогресс не стоял на месте, и на смену мечте о кожаном мяче со шнуровкой (так и не воплотившейся) пришла иная, более совершенная: мяч так называемый ниппельный, у которого вместо шнуровки и соска от камеры имелось лишь узкое отверстие для ниппеля. А потом появился (не у нас, а где-то далеко, на фотографиях и экранах телевизоров) футбольный снаряд, который мы все называли «олимпийский» – тоже ниппельный и черно-белый, пятнистый, как леопард. Его изготовили под нужды телевидения, бывшего тогда почти исключительно черно-белым. Появился мячик на чемпионате мира в Мексике.

Однако сколько бы мы ни грезили о настоящем фирменном футбольном мяче, я его даже ни разу не пнул. А потом и грезить о нем перестал. И ведь что тут скажешь, кроме банального: все хорошо в свое время. Сейчас полно замечательнейших мячей, самых что ни на есть фирменных, от немецкой компании-производителя, «олимпийских», которыми только что играли на чемпионате Европы, – буквально везде навалом, да и цена смешная, не более тысячи рублей. А покупать – совершенно не хочется, и я прохожу мимо них абсолютно равнодушно.

Помимо мяча, имелась у моего поколения и еще одна мечта, связанная с футболом, более дерзкая. Фантазию эту активно пропагандировали детские газеты и журналы (а их было много, газета «Пионерская правда», например, и журнал «Пионер»). Они внушали, что к любому советскому мальчику, играющему во дворе, может однажды подойти дядя тренер и сказать: «Парень, мне понравилось, как ты играешь, приходи в нашу секцию (или нашу команду) на стадион, будем с тобой работать». Многие игроки команд мастеров и даже сборной СССР рассказывали в интервью, что они таким образом в большой спорт попали. По стране широко шагало движение «Кожаный мяч»: детские команды разных школ и дворов встречались между собой на первенство Советского Союза. И детские тренеры, говорят, так и рыскали по дворам и спортплощадкам, отыскивая самородков.

В Новороссийске мы играли в футбол за домом на поляне в одни ворота – ими служили два толстых тополя, а противоположных просто не было.

В Ростове, куда я позже переехал к родителям, мы гоняли резиновый мяч по асфальтовой площадке возле нашего подъезда, а воротами служили два кирпича. Позже, уже в Москве, при нашей современной школе, наконец появился пыльный стадион с настоящими воротами, а также хоккейная коробка. И всюду я лелеял мечту (временами она подступала очень явственно), что однажды остановится рядом с нами, игроками, детский тренер, понаблюдает и скажет мне и, допустим, другу Диме Р-ву: «Ты и ты, приходите, пожалуйста, на тренировку». А потом победа в «Кожаном мяче», юниорская команда, после молодежная, затем команда мастеров, и, как венец, сборная СССР.

Притом надо признаться, что футбольными талантами я не обладал: в нападении не показывал супердриблинга или обводки, мячом не умел чеканить (жонглировать), в то время как некоторые мальчишки влегкую набивали по двадцать – двадцать пять раз, я подкидывал мяч, не роняя, от силы раза четыре. Если в игре требовалось защищаться – я был сноровист и безогляден, но не непроходим. Ставили в ворота – играл самоотверженно, но ни ростом, ни прыгучестью не выделялся.

Однако, несмотря на то что футбольные таланты у меня отсутствовали и умом я понимал, что великий игрок из меня не выйдет, мечта о тренере, который найдет меня, самородка, жила во мне очень долго, аж до старших курсов института. Мы гоняли мяч, здоровенные дылды, во дворе общаги – а мне временами казалось, тогда уже совершенно беспочвенно, что вот-вот подойдет дядя и пригласит играть в команде мастеров. Да что там институт! Уже когда я стал учить футболу своего сына и мы с ним и его сверстниками возились на импровизированном футбольном поле, мне однажды привиделось, как подходит ко мне (именно ко мне, а не к сыну!) дяденька и говорит: «Мальчик, мне понравилось, как ты играешь, не согласишься ли тренироваться в команде мастеров?» Короче, бред!

Впрочем, я все чаще убеждаюсь, что если чего-то сильно хотеть, то в принципе мечта осуществляется – однако как-то кривовато, странно, с изгибом: не тогда, когда ты хочешь и не так, как хочешь. Однажды (я уже учился в Москве, в седьмом классе) к нам и впрямь пришел дяденька тренер – но не на игровую площадку, а прямо на урок. Рассказал, что приглашает всех парней в секцию классической борьбы. Дяденька очень ярко живописал, какими мы, мальчишки, скоро станем сильными, закаленными и бодрыми духом, если будем заниматься «классикой». Классическая борьба (сейчас она называется греко-римской), говорил он, это древнейший вид единоборств, еще греки ею занимались, а потом сам Поддубный, и тот, кто ею овладеет, тому никакой противник будет не страшен, ни на улице, ни в подворотне, нигде. Записываться можно прямо сейчас, без каких-либо ограничений.

В итоге записались все шестнадцать мальчишек, за исключением двух Андреев: толстого и раскоординированного С-на по кличке Слон и рафинированного К-ва, которого из всех спортплощадок можно было представить себе только на теннисной. Однако затем, довольно быстро, энтузиазм стал угасать. На первую тренировку мы, одноклассники, отправились уже вдесятером, на втором занятии нас осталось пятеро, а постоянно посещать стали только двое: я и мой друг Дима Р-ов.

Впрочем, это было гораздо позже, и уже не про футбол.

Случилась со мной и другая, очень советская история из той же серии: шел мимо дяденька и заметил мой талант. Произошла она, когда я в Ростове учился в четвертом классе. Но она тоже не про футбол.

Как и во всех своих местах жительства, в городе на Дону я записался в детскую библиотеку и был там, видимо, на неплохом счету, несмотря на все мои попытки увильнуть от книг из серии «Рассказы о Ленине» и «Пионеры-герои» и выбрать Жюля Верна или Стругацких. И вот в один прекрасный день библиотекарша предложила мне прийти на местное телевидение, где планировалась встреча известного детского писателя Аматуни, автора фантастической саги «Гаяна», с читателями, пионерами и школьниками.

– На телевидение?! – переспросил я.

– Ну да. Ты, Сережа, так много читаешь, так умно о книгах рассуждаешь, что мы решили выдвинуть тебя. Я считаю, что ты просто обязан поучаствовать во встрече пионеров с детским писателем, нашим земляком, и выступить там.

Так судьба послала мне уже второй знак о будущей стезе (первый – когда я блистал в роли дворового рассказчика). «Книги, книги, – словно бы вопило Провидение мне в самое ухо, – ты должен быть связан с книгами, с разными историями!» Однако в тот момент от одной только мысли о том, что мне придется прийти на телевидение и даже, может быть, там выступать, меня бросило одновременно в жар и холод, а потом охватил панический ужас, почти началась медвежья болезнь, и я пролепетал:

– Ой, а я уезжаю. К бабушке и дедушке, в Новороссийск. Сейчас ведь каникулы.

И я сбежал. Я малодушно смылся! И потом до самого конца каникул обходил библиотеку стороной: только бы меня не приметили, не схватили, не потащили выступать на телевидение!

Я все больше убеждаюсь: судьба и впрямь, похоже, человека сама выбирает и посылает ему сигналы. Надо только иметь смелость этому выбору фортуны хотя бы не противиться (не говоря уже о том, чтобы самому себя подпихивать в нужном направлении).

Моя мама Екатерина Игоревна, кстати, была и остается сторонницей активной жизненной позиции. Она всю жизнь любила говаривать, что под лежачий камень вода не течет (и жизнь свою строила согласно этой поговорке). Поэтому я сам, как достойный сын своей матери, однажды, когда учился в Новороссийске, перестал ждать милости от мифического и баснословного тренера – и записался на городском стадионе «Черноморец» в секцию футбола. Брали всех желающих, а потом кинули в толпу один мячик (тот самый, вожделенный, кожаный, «олимпийский»): гоняйте, мол. Мы разделились на две команды, чуть не по тридцать человек в каждой, и стали играть на огромном взрослом поле с гигантскими воротами. Пробегали в пыли минут сорок – по мячику я даже раза не ударил.

А когда пришли на следующее занятие – из нас выделили человек пятнадцать и отправили играть. Остальные, сказали, будут запасными. Я вместе с другими просидел на скамейке без движения часа полтора. То же самое повторилось и во второй раз, а на третий я на стадион «Черноморец» не поехал.

И окончательно накрылась моя карьера футболиста уже в Москве. Одно спортивное общество (мне почему-то кажется, что называлось оно «Трудовые резервы») объявило набор в секцию футбола. Меня привел отец – в столицу мы только что переехали, и мне пока запрещалось передвигаться по городу самостоятельно. Нас опять разделили на две команды – только дело было не на поле, а в крытом спортзале. Меня поставили в защиту, и за пятнадцать минут я совершил всего два осмысленных игровых действия, а именно: дважды снес крайнего нападающего противника, который раз за разом прорывался к нашим воротам. В секцию меня не взяли, а по расстроенному лицу папы я понял, что моя игра ему не понравилась: впрочем, а что там могло понравиться?!

Так что моя любовь к футболу оказалась в итоге неразделенной: я его любил, а он меня – нет. И, как всем спортсменам-неудачникам, мне за кожаный мяч оставалось только болеть. Спортсмен-заочник, как подтрунивал надо мной отец.

Болеть за футбол я начал, шутка ли сказать, в тысяча девятьсот семидесятом году. Я до сих пор помню едва ли не весь состав бразильской сборной, выигравшей тогда чемпионат мира в Мексике: Пеле, Тостао, Ривелино, Жаирзиньо… (Цитирую, можете поверить, по памяти.) Наших игроков, в смысле сборную СССР, тоже помню, но хуже.

Однако все матчи советской команды я на том чемпионате смотрел. Обстоятельства оказались тогда, как утверждали наши комментаторы (то же самое они, впрочем, доказывали на всех последующих чемпионатах), против наших ребят: и разница во времени, и высокогорье, и жара. Организаторы чемпионата в угоду телевизионным компаниям, транслирующим первенство на Европу, а также рекламодателям, начинали матчи в двенадцать дня по местному времени, в самый солнцепек. Не щадили нас и судьи, а противники прибегали к самым подлым уловкам, вроде ударов шипами по ногам. Тогда все эти обстоятельства были мне внове, я всё принимал за чистую монету и искренне негодовал.

Но, несмотря на происки судей и противников, советская команда вышла в четвертьфинал. Я в ту пору, разумеется, не знал, что это достижение для нашей команды окажется вершинным, потом мы только дважды за сорок с лишним лет сможем повторить его (в восемьдесят втором и восемьдесят шестом). Однако в семидесятом мне даже полуфинала оказалось бы мало. Я мечтал о финале, где, допускал, наша сборная может уступить великой бразильской команде. Но только им, и больше никому.

И вот в четвертьфинале наша сборная должна была встретиться с командой Уругвая. Матч этот транслировался поздно. И мне следовало сперва договориться с бабушкой и дедушкой, что меня допустят к просмотру. Хоть и были каникулы, но старички строго следили за моим режимом, краеугольными камнями которого было: правильное питание и достаточный сон.

В тот день (я проверил сегодня по Интернету, матч СССР – Уругвай состоялся 14 июня 1970 года) я решил, что меня непременно допустят до позднего вечернего просмотра (с возможным дополнительным временем), если я хорошенько предварительно высплюсь.

Поэтому в день четвертьфинала я проснулся, как обычно, около девяти, однако вставать не спешил. Я устроился поудобнее и постарался задремать снова. Не получилось. Я совершил еще одну попытку. Однако сна не было ни в одном глазу. Что ж, раз не получалось заснуть по-настоящему, я решил схитрить – выспаться понарошку. И повернулся на другой бок, делая вид, что сплю.

Квартира бабушки и дедушки была роскошной (по моим тогдашним представлениям). И я даже спал в отдельной от них комнате, которая в светлое время суток исполняла роль гостиной. Я стал лежа тихонечко мечтать о том о сем: о сегодняшнем матче в Мексике, где наши победят, о полуфинале с бразильцами. Потом фантазии плавно перенеслись к полетам к звездам, иным планетам и мирам. Вскоре я услышал, как в комнату тихонько входит бабушка, похоже, удивленная тем, что я так долго не встаю. Я притаился и замер, притворяясь спящим. Бабушка тихонечко постояла у кровати, вглядываясь мне в лицо. Я честно зажмурился и не моргал. Постояв пару минут, она вышла, и потом я услышал, как они о чем-то говорят в кухне с дедушкой, но не расслышал о чем. Наверное, они удивляются, почему я так разоспался.

Довольный тем, что меня не разоблачили, я выждал еще пять минут и вышел из гостиной вроде бы заспанный.

Я до сих пор не знаю (и не узнаю уже никогда), раскусила бабушка мою уловку или нет. Я думаю, конечно, что да: подумаешь, сложность, определить спит или нет десятилетний мальчик. Но виду она не подала и честно разрешила мне смотреть футбол, даже с дополнительным возможным временем.

Однако счастья мне та игра не принесла. Играли наши медленно, видно было, что им и впрямь очень жарко, и они двигаются из последних сил. А потом, в дополнительное время, наш игрок Бышовец забил мяч, а судья не засчитал, сославшись на офсайд. А потом мяч (тот самый, «олимпийский») вышел за пределы поля, и это все видели, и наши остановились, а уругвайцы воспользовались заминкой и забили нечестный гол. Уругвай победил со счетом один – ноль и вышел в полуфинал. Федерация футбола СССР подала протест, но грязные политиканы из ФИФА не удосужились пойти нам навстречу и назначить переигровку матча.

С тех пор я больше сорока лет слежу за футболом и успехами нашей сборной – сначала советской, потом СНГ, а после российской. Радости мне эти ребята, последовательно сменяющие друг друга, доставляли, честно скажу, немного. Разве что на первенствах Европы – в восемьдесят восьмом, когда дошли до финала, и в две тыщи восьмом, обыграв в четвертьфинале голландцев. Да в восемьдесят шестом, когда в первой встрече на чемпионате мира раздраконили венгров шесть – ноль. А больше – увы. А мы, имею в виду себя и других ненормальных болельщиков, всё смотрим турниры и всё надеемся…

В том же семидесятом году, когда познал вкус футбола, я впервые в жизни приехал в Москву. Мы прилетели из Ростова на самолете, потом погрузились на автобус «Икарус» (таких я раньше не видывал!) и поехали в город. Москва потрясла меня своей огромностью и величием. И когда автобус подъехал по Калининскому проспекту (ныне Новоарбатскому) к библиотеке Ленина и я увидел Боровицкую башню и кусочек красной стены с зубцами, я заорал на весь автобус, не в силах сдерживать эйфорию: «Смотрите, Кремль!» Пассажиры в креслах заулыбались, а мои мама и папа смутились.

В той поездке мы, разумеется, прошли по всем положенным местам притяжения провинциалов: Кремль, Красная площадь, Александровский сад, зоопарк. В гостинице «Россия» посидели на вертящихся табуретах в баре, и мама с папой пили коктейли, а я – через соломинку вишневый сок со льдом. Я впервые тогда был в баре и впервые пробовал напиток со льдом. Мне понравилось. Мы поднимались на Останкинскую телебашню и обедали в ресторане «Седьмое небо».

А еще мы с папой отправились на футбол.

Я первый раз в жизни увидел матч живьем. Я не помню, конечно, точно, кто играл, но Интернет подсказывает почти наверняка: то был матч «Динамо» (Москва) – «Динамо» (Киев), состоявшийся третьего июля семидесятого года.

Стадион произвел на меня ошеломительное впечатление своими размерами и количеством зрителей. С самого начала я был неприятно удивлен тем, что на трибунах никто игру не комментирует. Я-то был убежден, что голос комментатора звучит непосредственно на стадионе!

Я быстро на жесткой лавке освоился и решил, что мне надо определиться, за кого болеть. Так как команды, за которую я болел – по правилам землячества, а также по месту службы отца: спортивного клуба армии из Ростова-на-Дону – на поле не наблюдалось, я решил, что мне ближе не надменные москвичи, а все-таки, ввиду своей украинской половинки, киевляне. Решив так, я вдруг, неожиданно даже и для самого себя, во весь голос выкрикнул: «Бей Москву!»

Остается только удивляться мелкотравчатости торсиды тех лет. Я не сомневаюсь, что нынче малахольного мальчика, решившего гаркнуть на столичной трибуне нечто подобное, сожрут немедленно и даже костей не оставят ни от него, ни от его сопровождающих. Но в те времена, когда самое сильное выражение из тех, что неслось с трибун, было: «Судью на мыло!» – на меня, конечно, начали оглядываться: что это, мол, за ненормальный пацан объявился? Отец, конечно, покраснел и толкнул меня в бок: не надо, мол, таких фраз на столичных трибунах выкрикивать – но и только. Довольно скоро инцидент был исчерпан и забыт.

Только сейчас, кучу лет спустя, я с помощью всезнайки-Сети вспоминаю, что матч тот завершился со счетом один ноль в пользу динамовцев московских, которые и заняли по итогам тогдашнего чемпионата второе место.

А я так и остался телевизионным болельщиком, посещающим стадион лишь в исключительных, крайне редких случаях.