Читать книгу «Лавка забытых иллюзий (сборник)» онлайн полностью📖 — Сергея Литвинова — MyBook.
image

Галстук пионерский

Для кого-то пионерский галстук – «треугольный лоскут с длиной основания 100 см, красно-оранжевого цвета, изготовленный, как правило, из ацетатного шелка» (Википедия). Для кого-то он – частица красного знамени, три конца которого символизируют единство партии, комсомола и пионерии. Для меня, как и для многих людей моего поколения, – он часть нашей прежней жизни, та часть, с которой мы расстались без жалости, но с ностальгией.

Итак, в пионеры меня с первого захода не приняли. Вот была трагедия!

Меня наказали, и за дело. Началось с того, что учительница впаяла мне двойку.

Учительница была уже другая. Ее звали Любовь Петровна, а фамилию я, как и в случае с Музой Петровной из Авиагородка, забыл.

В третий класс я пошел в Новороссийске у бабушки с дедом. Учился – хорошо. Даже четверку считал для себя плохой отметкой. А тут вдруг случилась двойка! Главное, не помню сейчас, за что конкретно я получил «банан». Однако тогда мне совершенно точно казалось, что оценка – несправедлива. Думаю, и впрямь училка в тот раз погорячилась.

Чувство обиды оказалось настолько сильным, что после уроков я двойку в своем дневнике стер. Мною не расчет, как сейчас помню, двигал. И не страх наказания. Я не хотел замести следы преступления. Я хотел вымарать из дневника (и из своего сердца!) незаслуженное оскорбление. Поэтому неуд я удалял вгорячах, причем КЛЮЧОМ НА БЕЧЕВКЕ. В результате в дневнике образовалась практически сквозная дыра.

Разумеется, дырка в моем дневнике не осталась не замеченной и учительницей, и бабушкой с дедушкой. При том, что булечка только удивленно развела руками: «Зачем ты это сделал, Сереженька?» Однако со стороны педагога последовала суровая кара – причем по идеологической линии.

Идеологические кары вообще были самым распространенным рычагом воздействия на советских граждан. Если не самым действенным. Но это я понял гораздо позже. Угроза лишения партбилета дамокловым мечом висела над каждым членом передового отряда советского народа. Проработка на партсобрании с последующими санкциями являлась для советских тружеников гораздо более грозной, чем экономические санкции.

Вот и в моем случае учительница взялась воздействовать на меня идеологией.

Близилась годовщина основания комсомола (если кто не помнит, 29 октября), и лучших октябрят в тот день должны были в торжественной обстановке принять в пионеры. Разумеется, я числился среди передовиков, тем паче что в них ходила половина класса. И вот меня в наказание (не за «пару», а за надругательство над дневником) из классного авангарда вывели.

В итоге приняли в ряды пионерской организации позже, уже после осенних каникул, без всякой торжественности. Приняли в компании троечников, хулиганов и всяких умственно отсталых, которые не могли даже вызубрить наизусть клятву пионеров Советского Союза.

Таким образом, свой пионерский галстук я по-настоящему выстрадал. Тем слаще было ощущать его на своей шее.

Наша средняя школа номер пять, довольно древнее здание, стояла на самом берегу моря. Теперь школа снесена, и на ее месте построен многоэтажный жилой дом – как положено, элитный, с окнами на воду.

Мы могли наблюдать в окно класса, как входят в бухту пароходы и «кометы», как снуют рейсовые катера и буксиры. Парты, стоявшие в ряду у окна, считались привилегированными. Оттуда особо мечтательных или провинившихся пересаживали в наказание во второй и даже третий ряд, далекий от морского пейзажа. Как пересадили и меня после надругательства над дневником.

Но я сейчас не об этом. Наш дом, в котором жили дедушка с бабушкой, тоже находился на берегу бухты, однако довольно далеко от школы (особенно если мерить город по моим тогдашним меркам восьмилетнего). От школы до дома идти было прилично. Наверное, минут двадцать. Притом мне запрещалось ходить напрямик по набережной и по Каботажке. Набережная и Каботажка считались не слишком подходящим местом для самостоятельных прогулок. Причину взрослые объясняли просто: «Там же по вечерам полно шпаны, вдруг кто-нибудь к тебе пристанет?!»

Предосторожность, возможно, нелишняя – а может, и нет, если учесть, что занимались мы даже не во вторую, а в третью смену.

Сейчас я понимаю, что третья смена означала, что в Советском Союзе в те времена, когда дети провозглашались «единственным привилегированным классом», элементарно не хватало школьных зданий.

Ракет хватало, а школ нет.

Итак, начинали мы заниматься где-то в полчетвертого – четыре дня, а заканчивали в полвосьмого – восемь вечера. И в ноябре я шел домой уже в кромешной темноте.

При этом, надо заметить, никого из нашего класса – девяти-десятилетних – взрослые после занятий не встречали. Стыдно было, если тебя вдруг после уроков родители или бабушки караулят. Мы сами против этого протестовали.

Хотя практически каждому из нас до дома было шагать и шагать. Новороссийск в те времена был трех-, максимум четырехэтажным. Чаще жили в частном секторе – в своих домах с палисадником. Поэтому по горам вокруг Цемесской бухты город расползался далеко и высоко.

Я жил, считай, в самом центре – однако даже мне требовалось пройти больше километра, семь или восемь кварталов. И никто из моих друзей-однокашников рядом со мной не проживал. Поэтому и на уроки, и после них я всегда ходил один.

Итак, ноябрьским вечером мне на шею наконец повязали выстраданный мною пионерский галстук. Потом последовала торжественная линейка (далеко не такая торжественная, какой удостоились наши чистые, незапятнанные однокашники 29 октября). И, наконец, нас распустили по домам.

Я выбежал из школы. С моря начинал задувать норд-ост (как звали свирепый здешний ветер местные) или борá (как красиво именовали его в литературе и обычно обзывали приезжие). Курточку я, разумеется, распахнул настежь. Я хотел, чтобы все видели: идет не малыш-октябренок, а взрослый мальчик, пионер.

Красиво повязанный галстук словно грел мне шею своими алыми языками. Гордость переполняла душу.

Однако на темных улицах практически не встречалось прохожих. Вечер, девятый час, норд-ост: кому охота шляться по городу! Я никому не мог продемонстрировать ни свой новый галстук, ни свой изменившийся статус. Вот расстройство!

И тогда я решил слегка изменить маршрут. Нет, я не стал выходить на Каботажку, которой меня основательно запугали, где от холодного ветра, того и гляди, пришлось бы куртешку застегивать. Я пошел другим курсом: еще дальше от моря, на параллельную, главную улицу города, под названием Советов. Здесь покуда работали магазины – центральный продовольственный и табачная лавка. Народ спешил на девятичасовой сеанс в кинотеатр «Москва», шумел ресторан «Бригантина». Кроме того, тут кое-где даже горели фонари, и галстук мой был более заметен.

Насколько же (я думаю сейчас) мы не меняемся с возрастом! Прошло сорок лет, у меня выросли и даже начали седеть усы, а я все туда же. Недавно жена мне подарила фирменный шарф. И фирма-то не бог весть какая, но с узнаваемым торговым знаком. И что вы думаете? В первый день я этот шарф надел даже не с пальто, а с пиджаком, как тренер Моуриньо, и повязал его так, чтобы торговая марка обязательно смотрела наружу, и отслеживал выражения лиц встречных: заметили ли они, в каком шарфе я иду?! Что за мальчишество!

Тогда, сорок лет назад, я свернул на улицу Советов и гордо понес себя с пионерским галстуком – мимо горпарка и планетария, госбанка, главного гастронома, ресторана «Бригантина». Здесь прохожие попадались – но, увы! Никто не обращал внимания на мою обнову! С таким же успехом я мог бы идти и в застегнутой куртке. Или не идти вовсе. Меня вообще мало кто замечал.

И только одна-единственная женщина средних лет (то есть, я думаю сейчас, было ей около тридцати) приметила мой галстук – и меня. И, кажется, поняла, какая радость царит у меня на душе, и улыбнулась мне приветливо, снисходительно, по-доброму. Может, думаю я сейчас, у нее у самой сын или дочка только что вступили в пионеры? И так же, как я, горделиво топали домой? А может, она оказалась учительницей из другой школы или пионервожатой? Или просто проницательным, приметливым и приветливым человеком?

Ко времени, когда пошло в школу мое поколение, советские бонзы уже наконец вырастили новую общность людей – советский народ. В восемь лет я был правовернейшим молодым коммунаром. Я верил в окончательное торжество коммунизма и с восторгом читал в любимейшей книжке «Страна багровых туч» про будущий ССКР – Союз Советских Коммунистических Республик. Я был уверен, что рано или поздно все страны совершат революцию и присоединятся к нашему самому счастливому в мире государству, и обижался и недоумевал, почему до сих пор не произошли еще восстания в Англии, Франции и других странах капитала. Я верил в дружбу народов и гордился тем, что у меня в друзьях ходят мальчики других наций и народностей, населяющих могучий, единый Советский Союз. Например, я сидел за одной партой с мальчиком с греческой фамилией, и если б у нас в Новороссийске нашелся хотя бы один паренек-негр, я бы хотел и с ним подружиться. Я ненавидел США, потому что там правили бал капитализм и военщина и вешали негров. И еще я боялся ядерной войны, которую хотят развязать американские империалисты и реваншисты из Западной Германии. Разрывающийся ядерный гриб был самой страшной страшилкой моего детства, намного ужаснее «Вия» и кладбища. И венчалась моя вера верой во Владимира Ильича Ленина, самого мудрого и человечного человека из когда-либо живших на земле.

Надо же было столь бездарно строить так называемую идеологическую работу (думаю я сейчас), что за те шесть лет, когда я пребывал в рядах пионерской организации, при полном непротивлении и посильной поддержке семьи, безо всяких «вражьих голосов» и текстов Солженицына мои взгляды юного коммуниста поблекли, истончились, а то и вовсе поменялись. Надо ж было так воспитывать нас (я имею в виду школу и пионерскую организацию, телевизор и газеты) и, главное, организовывать нашу жизнь, что за это время от большинства коммунарских идеалов не осталось и следа.

И как в итоге поменялось отношение к галстукам! К концу пребывания в рядах пионерии он меня, как и моих сверстников, стал откровенно тяготить. Мы, восьмиклассники, их носили – потому что нельзя было не носить: учителя придирались, ругались, когда являлись на занятия без них, выгоняли из класса.

«Дома забыл?! Иди, давай, неси! Или с родителями приходи!»

В каком же виде алые тряпочки болтались тогда на наших шеях – особенно у мальчишек! Жеваные, кое-где драные, частенько исписанные чернилами. Считалось особым шиком на оборотной стороне кумачового галстука накалякать шариковой ручкой названия поп-групп (естественно, на английском) или даже английские ругательства.

«If you want to fuck for funny, fuck yourself and save your money!»

Идея на глазах в своем вещественном выражении рвалась, ветшала, тяготила.

Многие, отсидев уроки, срывали обрыдшую тряпку с шеи и совали ее в карманы, портфели, подальше с глаз долой.

То, что шесть лет назад было свидетельством гордой взрослости, стало уликой. Уликой детства.

Может (кто знает!), мы бы по-другому относились к галстуку, если бы нам кто-то рассказал о его происхождении. Но о подлинном генезисе «частицы алого знамени» мало кто задумывался. Из детей – уж точно. А если об этом знал кто-то взрослый – вряд ли б он стал открывать глаза юным пионерам. Этак и до мордовской зоны можно было договориться – за антисоветскую агитацию.

Но сейчас-то об этом можно рассказать. Ведь пионерский галстук восходит к скаутскому. Ну а у скаутов он откуда?

Разумеется, от ковбоев.

Ковбоям шейный платок служил для целей сугубо практических: чтоб в шею не дуло ветром, когда скачешь на мустанге, чтоб не летела пыль прерий за шиворот, чтоб можно было утереть пот и перевязать рану. Кроме того, платок использовался, чтобы прикрыть низ лица, когда грабишь банк или почтовый дилижанс.

Про ковбоев мы тогда знали. В семидесятые годы вестерны в СССР сильно популярными не были (их почти не показывали). Однако кое-что ковбойское и нам перепало.

Добралось до советских экранов «Золото Маккены» с Грегори Пеком и Омаром Шарифом (закадровую песню даже перевели на русский, а пел ее под начальные титры Валерий Ободзинский).

В московском «Иллюзионе» на Котельнической набережной можно было посмотреть старые «Дилижанс» или «Великолепную семерку», гэдээровская студия «ДЕФА» снимала фильмы про индейцев с Гойко Митичем.

Кое-где в провинции крутили пародийного чехословацкого «Лимонадного Джо».

Даже отечественные кинематографисты стали сочинять свой ответ вестернам: соцреалистические истерны. Иные фильмы получались прекрасными. Во всяком случае, наши юные души разбереживали: «Достояние республики», например. Или «Седьмая пуля». Или «Неуловимые» и их «Новые приключения».

Думаю, скажи нам тогда, что пионерский галстук – прямой родственник (можно сказать, внучок по бойскаутской линии) ковбойскому шейному платку, мы, может, к нему (галстуку) совсем по-иному относились бы. О, а если б нам еще внушили, что он – двоюродный брат прочим ковбойским аксессуарам! Таким как шляпа с загнутыми полями, длинноствольный револьвер и – главное! – ДЖИНСЫ! Тут, глядишь, и советские восьмиклашки невольно прониклись бы к своим шейным украшениям уважением.

Другое дело, что человек, который предложил бы в семидесятые годы столь нестандартный идеологический ход – связать пионергалстук с ковбоями, – явно бы плохо кончил: принудительной психушкой как минимум. К таким смелым ассоциациям закостеневшая советская идеологическая машина способна совершенно не была. Вот и рухнула вместе со своими галстуками, значками и партбилетами.

Ныне наследницей пионергалстука (по утилитарной линии) стала бандана. Ноль идеологии, сплошная практичность. Цвет и узор банданы ничего не значат. Она может быть красной, серой, голубой и в крапинку, с рисунком, узором и без оных. Ее можно носить на шее, голове, руке, ноге и использовать для тысячи разных надобностей.

Прямо противоположным бандане полюсом являлась «частичка нашего знамени», что носили мы на своих юных шеях.

Ничего полезного, голый символ.

Обнаженная идеология, невкусная, как чистая соль.

Поэтому обретали мы галстуки с вожделением.

Расставались – без сожаления.

И следующий свой знак отличия – комсомольский билет – уже получали безо всякого трепета.

1
...