Корнелиус Крюйс

Именно этот человек реально продолжил «адмиральское» дело Лефорта. Но какими же разными оказались вклады этих людей в дело создания русского военно-морского флота! Женевец, хоть и стал первым адмиралом в истории нашей страны, по определению не мог оказать Петру I существенной помощи в этом эпохальном деле: он даже близко не обладал ни соответствующими знаниями, ни каким-либо опытом ни в области кораблестроения, ни в области судоходства. Крюйс же являлся бывалым моряком и прекрасно разбирался в премудростях создания боевых кораблей – а ведь это, как вы понимаете, не только доски пилить да гвозди забивать. В те времена для того, чтобы начать строить корабли, нужно было изменить экономику страны так же, как сегодня для строительства автомобиля: ведь чтобы его создать следует наладить соответствующее металлургическое производство, шинную промышленность, выпуск аккумуляторов, электроники, стекла, пластика и множества другой продукции. Вот и в XVII–XVIII веках без наличия громадного количества смежных отраслей экономики грозное боевое судно создать было нельзя. Конечно, можно было необходимые материалы привести из-за границы, но тогда такой флот попал бы в зависимость от настроения и желания иностранных поставщиков и их государств. А разве может военная мощь великой державы, построить которую стремился Пётр, реально зависеть от иностранцев? Конечно, нет! Такого не бывало раньше, нет сейчас и не будет в будущем. А ведь к тому моменту, когда царь начал создавать свой флот, в России для реализации его мечты не было ничего, кроме леса. Ни по́ртов (кроме северного и не очень удобного Архангельска), ни морских верфей (за исключением одной небольшой, опять же, в Архангельске^[104]), ни кораблестроителей-инженеров, ни кораблестроителей-рабочих, ни матросов, ни капитанов, ни опыта плавания в открытом море. Ни-чего! Даже такой незаменимый в этом деле инструмент как пила был в нашей стране неизвестен и появился здесь вместе с приехавшими по зову Петра иностранными корабелами^[105]. Но самое главное – у чисто сухопутной страны напрочь отсутствовало то, без чего ни одно дело сделать нельзя: ЗНАНИЯ. Взять их можно было, естественно, только за границей, в ведущих морских державах того времени: Англии, Голландии, Дании, Франции и Швеции, и Пётр начал активно вербовать к себе на службу иностранцев с тем, чтобы эти знания получить. И воистину жемчужиной среди них стал Корнелиус Крюйс – практический создатель русского военно-морского флота и его первой военно-морской базы, один из строителей и главных защитников Санкт-Петербурга и человек, заложивший основы отечественной промышленности военного кораблестроения. Его роль в рождении Азовского и особенно Балтийского флота настолько велика, что без большого преувеличения и тот, и другой могут быть названы именем Крюйса – их первого командующего. Конечно, над всеми тогда витал гений Петра I. Спорить с этим бессмысленно. Но вот что сказал о его верном помощнике Корнелиусе Крюйсе в 1825 году единственный российский биограф норвежца Василий Николаевич Берх^[106]: «Знаменитый муж сей, достойный по всей справедливости имени образователя российских флотов /…/»^[107].

А вот в памяти наших людей имя его как-то стёрлось, а реальные заслуги перед Россией и вовсе вспоминаются, мягко говоря, нечасто.

Корнелиус Крюйс был норвежцем – хотя многие из тех россиян, которые слышали о нём, считают, что он голландец. Родился он в 1655 году в городе Ставангер, на юго-западе Норвегии, и родители нарекли его Нильсом. Отец мальчика был портным, звали его Уле Гудфастесен, так что по обычаям того времени Нильсу дали фамилию Ульсен^[108], то есть «сын Уле». Семья его была небогатой, но и не бедствовала: у отца работал подмастерье, то есть помощник, и он смог вырастить и поставить на ноги двух дочерей и четверых сыновей^[109] (включая Нильса). Дом, в котором жил Нильс, находился в каких-то 30–40 метрах от гавани^[110], так что с детских лет мальчик, можно сказать, жил морем: из окна мог видеть большие корабли, наверняка забирался на них, слушал истории моряков про дальние плавания, морских чудищ, пиратов. Вскоре после смерти отца в 1668 году^[111] мать определяет Нильса на голландский корабль, и тот в 14 лет впервые выходит в настоящее плавание^[112].

Моряком норвежец служит 28 лет, и именно в это время он формируется как профессионал, а также опытный специалист в области организации кораблестроения. Куда только не заносит его Судьба за эти годы! Работая в разное время на девятерых судовладельцев, шестерых монархов и на три республики^[113], Нильс исколесил практически весь известный тогда мир. В 1680 году он упоминается уже как капитан, причём под голландским именем Корнелиус Крюйс. Неизвестно, почему он решил «превратиться» в голландца, но зато есть версия о том, почему им были выбраны именно это имя и эта фамилия. Дело в том, что в имени «Корнелиус» скрывается «Нильс» («-нелиус»), а фамилия «Крюйс» похожа по звучанию на фамилию его родственников по линии отца – Круусе^[114]. Капитан Крюйс ходил в Португалию и Испанию, в Южную Америку и в Карибское море, в Азию и Африку. Он перевозил соль, сахар, фрукты, пиво и сыр, причём в последнем случае на борту было пять кошек^[115]. Я думаю, вы догадываетесь, почему на корабле были эти животные. Ну конечно – сыр от крыс охранять! Да только характер у них должен был быть просто железным: кошки ведь тоже сыр любят.

Занимался норвежец также подъёмом затонувших судов – операцией по тем временам чрезвычайно сложной. Имел он и солидный военный опыт. Все мы знаем, что в те времена по морям сновали пираты, и торговые суда были поэтому оснащены пушками, а команда была вооружена. Крюйс неоднократно подвергался их атакам и неизменно с успехом отбивался. Но существовала для торговых кораблей ещё одна опасность, причём ничуть не меньшая, чем пираты: каперство. Когда государства воевали друг с другом, их руководители, не имея, как правило, возможности оплачивать содержание собственного большого военно-морского флота, разрешали своим торговым судам нападать на вражеские корабли и грабить их. Капитаны таких судов и назывались каперами, что по-голландски означало «грабитель» («kaper»). В то время бушевала так называемая война Аугсбургской лиги (1688–1697 гг.), в которой Голландия в составе коалиции европейских государств воевала с Францией^[116], и Крюйс, бывший на голландской службе, тоже промышлял этим выгодным бизнесом, ведь бо́льшая часть захваченного добра (в том числе и корабль) доставалась каперу – за минусом относительно небольшой выплаты государству. Правда, в октябре 1691 года он сам становится жертвой каперов: его корабль захватывают французы и отбуксировывают в свой порт Брест, на западе страны. Крюйса бросают в тюрьму, и ему удаётся из неё выбраться лишь после того, как его мать присылает ему документ, свидетельствующий о том, что он является подданным датского короля (Норвегия входила в то время в состав Дании). Дания в войне не участвовала, и норвежца с извинениями выпускают на волю и даже возвращают ему захваченный корабль^[117]. Выйдя на свободу, Крюйс продолжает свои опасные путешествия пока, наконец, в 1696 году не сходит на берег и не начинает в Амстердаме, столице Голландии, карьеру военно-морского чиновника. Ему 41 год, он в совершенстве владеет голландским, говорит на немецком, английском, французском и испанском языках и, естественно, прекрасно понимает очень похожие на норвежский датский и шведские языки (забегая вперёд, скажу, что после долгих лет службы в России он неплохо освоит и русский)^[118]. Современники описывают его как человека высокого роста (около 190 сантиметров) и недюжинной силы, твёрдого, напористого, уверенного в себе, ненавидящего лесть, враньё, воровство, несправедливость и лень. Сам он тоже в разговоре не церемонится и называет вещи своими именами прямо в лицо собеседнику. Ох, как же эти черты осложнят ему жизнь в России…

Корнелиус Крюйс (1655–1727)

Но пока он получает «сухопутную» должность унтер-экипажмейстера или, говоря по-русски, чиновника, отвечающего за оснащение кораблей всем необходимым, от парусов до бочек с пресной водой. Крюйс работает в голландском Адмиралтействе, то есть в ведомстве, которое отвечает за кораблестроение и включает в себя верфи, различные мастерские, склады, жильё для соответствующих работников, в общем, всё, что нужно для постройки корабля^[119]. Работается ему непросто: то на него набрасываются с кулаками поставщики бочек (по их мнению, он им мало заплатил), то его обвиняют в поставке некачественного продовольствия на один из кораблей, то вообще упрекают в краже государственных денег. Он с негодованием доказывает свою невиновность, и вот тут в ноябре 1697 года амстердамский бургомистр Николаас Витсен^[120] говорит ему, что молодой русский царь Пётр хочет нанять его к себе на службу. Витсен бывал в нашей стране, вёл с ней торговлю и неплохо на этом зарабатывал. Через одного из своих друзей, который переписывался с русским государем, он знал о его грандиозных замыслах и поддерживал их. Более того, во время Великого посольства Витсен знакомится с Петром лично^[121].

Нельзя сказать, чтобы от этого предложения Корнелиус Крюйс приходит в восторг. В Европе Россия в те времена (да и сейчас) воспринималась как что-то далёкое, отсталое и непонятное, а поэтому пугающее. Но в конце концов уговоры друзей и переговоры с царскими представителями делают своё дело, и 9 апреля 1698 года норвежец подписывает соответствующий контракт. Его условия чрезвычайно для него выгодны. Посудите сами. Ему присваивается звание вице-адмирала и определяется годовой оклад в 9.000 голландских гульденов (в Голландии вице-адмирал получал 2.400 гульденов), причём этот оклад ему выплачивается авансом, за полгода вперёд. Пётр обязывается выкупить его в случае попадания в плен, он получает право вернуться в Голландию через 3–4 года, а также личного переводчика, личного секретаря и пять человек прислуги, в том числе пастора. Более того, от своего друга-бургомистра Крюйс добивается гарантии того, что в случае возвращения в Голландию он вновь получит в Адмиралтействе ту же должность^[122]. Просто сказка какая-то. Вскоре норвежец отплывает из Амстердама и 15 августа 1698 года, после месячного путешествия вокруг Скандинавского полуострова, прибывает в Архангельск, а где-то в октябре и в Москву^[123].

В столице Крюйса встречают очень любезно, но времени на раскачку Пётр ему не даёт, и уже в конце месяца они едут в Воронеж – в то время центр российского кораблестроения. От того, что он увидел в Воронеже, Крюйс попросту ошарашен^[124]. Как я уже упоминал, флот в России было строить, по сути, некому, но его всё равно строили, и результаты этого были плачевными. Как известно, лучшей корабельной породой древесины является дуб, но при одном условии: при российском климате он должен быть срублен поздней осенью или зимой, а также хорошенько просушен. В Англии, например, дубовые доски сушились несколько лет и только после этого пускались в производство^[125]. В Воронеже на это внимания не обращали и не только дерево толком не сушили, но и валили дубы тогда, когда приказывалось, в том числе и весной-летом, то есть в период сокодвижения. В результате суда строились из сырой древесины и быстро приходили в негодность. Более того, поскольку работы велись в спешке, корпуса кораблей частично делали даже из сосны – материала совершенно для этого непригодного. А в связи с тем, что русский плотник пилы не знал, то доски тесались топором долго и с огромными отходами: из одного бревна получалась всего одна доска, в лучшем случае две^[126]. Но дело было не только в русских: голландские и венецианские специалисты, набранные в Европе, на поверку оказались профессионалами липовыми и не имели той квалификации, которую от них ожидали, да и работали спустя рукава^[127]. Особенно скандально обстояли дела на Ступинской верфи, где командовали итальянцы Яков Теодоров, И. Фасето, Ероним Дебоний, Иосиф Детонико и Антон Мосилин (многие эти имена явно переиначены на русский лад). Конструкция и качество заложенных здесь десяти 44-пушечных кораблей были настолько плохими, что в 1699 году, после весеннего спуска на воду, их корпуса уже к осени буквально расползлись. Положение пытался спасти голландский корабел Ян Корнилисен, но и он был бессилен. Единственным кораблём из этой партии, который удалось достроить через одиннадцать (!) лет, был «Слон», но он едва смог дойти до Азова и был сразу же там поставлен на ремонт, где простоял ещё три года и был брошен после заключения невыгодного мира с турками^[128].

Так же печально велось строительство на Па́ншинской верфи. Из четырёх заложенных на ней кораблей только один, фрегат «Крепость» (он нём чуть ниже), оказался нормального качества. Два были притащены на буксире к Азову, а ещё один смог совершить поход до Керчи, турецкого города на восточном побережье Крыма. После этого все они были поставлены на ремонт, да так в плавание больше и не вышли. А верфь и вовсе вскоре закрыли^[129].

Положение в Воронеже осложнялось ужасающими условиями жилья работников: строения были сколочены кое-как, люди в них ютились чуть ли не на головах друг у друга, поэтому высока была заболеваемость и смертность. Народ сбегал с верфи толпами, их ловили, били и заставляли работу продолжать. Вокруг их жилищ была возведена высокая стена, которую охраняли солдаты. А зимой в этих местах морозы до минус тридцати пяти да ледяные ветры из степи. В общем, каторга. Здесь, кстати, следовало бы заметить, что Пётр с Крюйсом, хотя в таких условиях, естественно, и не жили, обитали, тем не менее, в помещениях довольно скромных и часто мёрзли зимой^[130].

Крюйс сразу же берётся за исправление сложившейся ситуации. Уже в конце ноября он представляет царю список того, что необходимо для оснащения боевого парусного корабля, а также заранее составленный устав организации российского военного флота. Со свойственной ему прямотой он заявляет, что из-за нарушения технологии строительства большинство уже готовых судов быстро пойдёт ко дну, так что они требуют капитального ремонта, да и вообще нужно начинать всё заново и как положено.

Пётр соглашается. Их отношения быстро становятся близкими. Он увидел в Крюйсе родственную душу: ответственного, практичного, принципиального и напористого человека, нацеленного на успех и не боящегося трудностей, а также говорить правду. Кроме того, в своём деле норвежец намного опытнее своего патрона, да и старше его на 17 лет, и царь иногда даже называет его «отцом»^[131].

В начале марта следующего года умирает Франц Лефорт – формальный начальник Крюйса. Пётр назначает на эту должность Фёдора Алексеевича Головина^[132] – того самого, который был одним из руководителей Великого посольства (я писал о нём выше, в рассказе про Лефорта). Но Голови́н – человек исключительно сухопутный, так что реально главным, кому предстоит создать русский военно-морской флот, оказывается Корнелиус Крюйс. И он, как вы вскоре увидите, успешно справляется с этой труднейшей задачей. Правда, не на южном направлении, где он принципиально переломить ситуацию не успевает, а на северном, балтийском.

К весне норвежец приводит в более или менее достойное состояние 58 кораблей, забракованных им прошлой осенью. Он промеряет реку Дон и особенно изобилующее мелями Азовское море и наносит всё это на карту. Теперь можно без опаски идти к недавно основанному там городу Таганрогу, да и к Азову. Бургомистром Таганрога Пётр назначает Крюйса^[133]. В мае 86 боевых судов бросают здесь якорь. Царь ожидает прибытия Емельяна Украинцева^[134], своего посла, который должен отправиться в Стамбул (в России его называли Константинополем) для согласования с Оттоманской империей мирного договора, без чего Пётр не может начать уже оговоренную с союзниками войну против Швеции. Но русский посол должен ехать к туркам не по суше, а плыть на только что построенном 46-пушечном фрегате «Крепость». После прибытия Украинцева 12 крупных кораблей, на одном из которых находится и царь, берут курс на турецкую крепость-порт Керчь, располагающуюся у одноимённого пролива. 18 августа русская эскадра бросает якорь около керченской гавани. Ей навстречу выходят 4 крупных турецких корабля и 9 галер^[135]