Листин мгновенно растворился, а Коврин остался сидеть, отдав себя на растерзание зависти, которая была в тот момент особенно зубаста. Почему же этому Листину всегда везёт, всегда ему чего-то такое горяченькое подкидывают, а главное – денежное?

– Привет, Лёш, чего такой грустный?

Коврин поднял глаза. Напротив сидела Аллочка Довлатова, довольно известная «тусующаяся» фотокорреспондентка, работающая в основном с солидными изданиями, но изредка печатавшая свои наиболее пошлые работы в «Жёлтой пурге» под провокационным псевдонимом Даша Саная-Обос. Аллочка обладала довольно обширными связями в мире бизнеса и власти, приобретенными этой миниатюрной блондиночкой за счёт солнечного обаяния и искренней непосредственности. Её мимика, взгляд, голос заставляли мужчин любого возраста и социального положения таять и проявлять к этому созданию всяческую заботу. Да что там – мужики! Даже женщины к Аллочке относились очень хорошо, что вообще являлось самым отчаянным парадоксом, поскольку пользующаяся особенным вниманием мужчин женщина никогда не заслужит доброго отношения однополок.

Общаясь с ней, любой обязательно расплывался в искренней доброй улыбке. Ей было двадцать пять, но выглядела она лет на шестнадцать, наверное. Вряд ли кто-то даст многим больше. Звали все её не иначе как уменьшительно-ласкательно – Аллочка. Коврин не был уверен, что её продвигали мощные любовники. Не было уверенности даже в том, что они вообще у неё были. Иногда думалось, что у такого существа вообще не могло быть любовника априори – настолько невинным созданием она выглядела. Ангелочек, да и только! Мужчина должен был бы испугаться даже дотронуться до неё, чтобы не испортить своими грубыми пальцами столь хрупкое творение.

– A-а, Аллочка, привет, – Коврин невольно расплылся в широченной улыбке. – Да вот, только из командировки. Подустал немного.

– Куда мотался-то?

– На Урал.

– Я тоже только вчера прилетела.

– Откуда?

– Из Милана. Там показ мод был, много наших модельеров перфоманс давали.

Здесь зависть так больно вонзила свои зубы в Коврина, что он побледнел. Аллочка, заметив это, поспешила перевести тему.

– Слушай, Лёш, я смотрю, ты с Листиным только что общался…

– Ну, так не то, чтобы… – Коврин замялся, он знал, что Аллочка негативно относиться к Листину, а ещё он знал, что она очень хорошо разбирается в людях, а значит – такое отношение вполне справедливо. – Так, привет-пока… знаешь, как бывает, мы ж приятельствовали когда-то.

– Лёшик, ну, зачем он тебе сдался, ну что у тебя может быть общего с ним? Не вяжись ты с этим ублюдком, – даже откровенно грубые слова из уст Аллочки звучали как-то нежно, вот и этот «ублюдок», несмотря на все свои проблемы с легальностью появления на свет, виделся таким белым, пушистым мышонком. – Знаешь, все мы, здесь, конечно, не ангелы – не самым нравственным делом занимаемся, но всё-таки предел какой-то должен быть. А этот вообще всю свою совесть до капли продал, мразь подлая, – «подлая мразь» приобрела вид невероятно трогательной лупоглазой панды. – Ты слышал, что ему Барабунцова заказали?

– А ты откуда знаешь?

Аллочка в ответ мило сгримасничала, как бы говоря: «посмотри на меня – разве от меня можно что-то утаить».

– Ах, ну да, конечно… Только что рассказывал.

– Представляешь, какая сволочь! Ну, понимаю, можно где-то подыграть гонорароплательщику… но вот так уничтожать человека, – совсем, может быть, неплохого человека, кстати! – это предельно жестоко. Ведь от такого ему уже не отмыться никогда. Даже если это только в «Пурге» пойдёт. Никакие опровержения, оправдательные судебные решения, ничего ему уже не поможет. И это ведь не в первый раз: Листин этим постоянно занимается! Он и своих уже продаёт. Смотри, будет вариант, он и тебя кому-нибудь за пару штук впарит – и не задумается даже. Кроме всего прочего, это совсем небезопасно, так что ты поосторожней с ним, не вздумай от него халтурку брать.

Коврин тоже недолюбливал Листана, считая его довольно подленьким, скользким типом. Однако он никогда не осуждал его за его профессиональную деятельность, мало того – завидовал ему и отдавал себе отчёт, что не отказался бы от той же доли.

Но вот слова Аллочки, – почему-то именно сейчас, хотя она отзывалась о Листине подобным образом уже неоднократно, – заставили Коврина всерьёз задуматься. Конечно, Листин занимается грязным делом, продажным, безнравственным. Но и Коврин, откровенно говоря, служа в «Жёлтой пурге», недалеко от него ушёл, вернее, не на много отстал. И надо же – такое положение вещей стало для него почти нормой. Именно – стало. Несколько лет назад в сознании Коврина рисовалась совершенно иная шкала жизненных ценностей. Как он изменился! Сейчас эта метаморфоза предстала очевидной. Сторонники философской концепции субъективного идеализма представляют себе окружающий мир конкретного человека отражением его внутреннего мира, мыслей, чувств. Сознание определяет бытие. Если это действительно так, то окружающий мир за последнее время должен был изрядно погрузиться в цинизм, безнравственность, равнодушие, зависть, пошлость и алчность.

Интересно, а ведь сознание людей в разные периоды существования человечества имело принципиально отличные характеристики. Например, было время, когда люди не имели возможности врать. Не то, чтобы они это считали плохим, аморальным – нет, просто не имели такой психофизической способности. Совсем. Сейчас, в мире, где ложь естественна, как рассвет, такое вообразить невозможно – это другой мир, другое измерение, хотя находился он тут же, на этой самой Земле. Любопытно представить, как поведёт себя подобный индивид, если попросить у него денег, учитывая, что он определённо располагает требуемой суммой, но не желает с ней расставаться. Он не сможет, подобно нашему современнику, элементарно соврать, сказав, что денег нет. Он скажет, что, конечно, имеет возможность дать денег, но не имеет желания, потому не даст. Или если спросить у вора, крал ли он деньги, он ответит, что крал – не сможет сказать по-другому. Хотя, наверное, те люди и воровать-то не могли…

Получается, при всех тех же объективных внешних атрибутах жизнь людей с другим сознанием является принципиально иной. Смотря на всё то же самое – реку, дерево, траву, животных, птиц, людей – люди разного сознания видят принципиально разное. Возможно, и совершенно противоположное. Вот, если бы человек относился, например, к крокодилам не как к опасным диким животным, – со страхом, а как к милым домашним зверюшкам, – с нежностью и умилением, то и крокодил бы вёл себя подобно щенку карликовой таксы, с удовольствием резвясь в обществе человека, радуясь его вниманию, принимая с благодарностью пищу из его рук, совершенно не проявляя агрессии. Сознание человека не оставило бы крокодилам возможности вести себя иначе. И не такая уж это далёкая от реальности картина. Например, святой Серафим Саровский дружил с дикими животными. Известная икона изображает, как Преподобный Серафим кормит медведя. Свидетельства гласят, что он так же тесно общался с волками, лисами, и даже ядовитые змеи питали к нему тёплые чувства. В сознании святого была вера в то, что все эти твари – его друзья. «По вере вашей да будет вам» – говорит нам Иисус Христос. Выходит, достаточно поверить во что-то, как это «что-то» тут же претворится в жизнь. Проблема только в том, как поверить, как изменить наше костное сознание, основанное, – как нам представляется, – на совершенно чётких, подтверждённых эмпирически данностях. А ведь эти данности готовы рухнуть перед взглядом нового сознания.

Перемены в окружающем мире – это перемены в нашем сознании, в сдвиге нравственных, моральных устоев, изменение отношении человека к человеку, к людям, к миру. И сейчас эти сдвиги происходят, увы, не в лучшую сторону. Есть распространённое мнение, что технический прогресс меняет жизнь человека к лучшему. Однако такие новшества, если приглядеться, мало меняют мир. Большая ли разница – врёт ли человек при личном общении, по телефону, по электронной почте, по телевизору, по факсу или по скайпу? Ворует из сундука или с кредитной карты? Вряд ли это что-то меняет по сути. А вот принципиальная невозможность лжи и воровства – это уже совсем другой мир.

Тем временем Аллочка исчезла, оставив только невероятно свежий, лёгкий аромат. Редкой женщине дано такое свойство – обладать особым, только ей присущим ароматом.

Коврин ещё некоторое время с наслаждением вслушивался в это дивное, неповторимое благоухание, после чего направился в офис.

Быстро доделав материал и завизировав его у Шарвунца, Коврин не медля сел в свой старенький «Мерседес», чтобы в очередной раз вступить в неравный бой с демоном московских пробок. Через полтора часа упорного противостояния он, усталый, но непобеждённый, съехал с Каширского шоссе в родное Орехово-Борисово. Припарковав авто у своего подъезда, Коврин купил несколько журналов и газет и направился в ближайший бар – снять напряжение последних дней.

Отхлебнув пива и закинув в рот две фисташки, Коврин развернул газету, но не смог сосредоточиться на чтении, мысли уносили его в детство. В последнее время он стал замечать, что довольно часто окунается в воспоминания, чаще – в детские. Воспоминания отличались чрезвычайной яркостью и изобиловали мельчайшими подробностями. Возможно, судьба таким образом обращала его внимание на то, что наступил момент в жизни, когда пора остановиться и оглянуться назад, дать некоторую оценку прожитому.

…

Вот и теперь Алёша, приведённый своей бабушкой в советскую школу, сидел за одной партой с незнакомой, пахнущей хозяйственным мылом девочкой, голову которой обрамляли безвкусные, непропорционально огромные для её маленького, некрасивого личика, белые банты. Класс был украшен цветами и шарами, на грязно-коричневой доске крупными белыми буквами значилось: «С ПЕРВЫМ СЕНТЯБРЯ, ДНЁМ ЗНАНИЙ!». Алёша без особого труда смог прочитать это. Его родители и бабушка с дедушкой уже давно твердили про первое сентября, что это – особый для Алёши день, радостный и счастливый. Однако теперь Алёша почему-то не ощущал совершенно никакой радости и тем более – счастья. Он был напуган, растерян, чувствовал себя обманутым, брошенным, слабым и одиноким, и хотел он, по сути, только одного – вернуться домой. Алёша искренне не понимал: для чего, чтобы научиться читать, считать, писать и получать другие знания, необходимо посещать это жуткое краснокирпичное четырехэтажное здание, набитое чужими людьми, маленькими и большими, ведь он с успехом научился читать дома в доброй, привычной для него атмосфере, среди родных, любящих его людей. Родители покинули класс, и сорок маленьких мальчиков и девочек остались во власти злобной, некрасивой, отвратительно пахнущей старухи, которая улыбалась толстыми кривыми губами, демонстрируя детям жёлтые здоровенные зубы, и страшным низким грудным голосом говорила что-то. Алёша был слишком испуган и потерян, чтобы понимать смысл слов. Если до этого момента в его такой чистой ещё душе теплилась надежда, что посещения школы удастся избежать, то теперь она рухнула окончательно. Он уже знал со слов взрослых, что в школу придётся ходить бесконечно долгие десять лет, и теперь ясное осознание неизбежности этого ввергло его в состояние оцепенелого ужаса.

Казалось, прошла целая вечность, пока Алёша не вышел из класса, и его не взяла за руку бабушка. Как она ни старалась, Алексей не делился впечатлениями от первого учебного дня – он всю дорогу молчал. И, только пообедав и усевшись на пол, расставляя солдатиков, он уже безнадёжно, чисто механически, наперёд зная ответ, спросил у бабушки:

– Баушк, а действительно обязательно-обязательно ходить в школу? Ведь в сад я не ходил…

– Да, Алёшенька, в школу ходить обязательно. А что, тебе не понравилось?

Алёша горько вздохнул, пожал плечами и подумал, что, может, это только он такой чудной – ему не нравится школа, а другим – всем тем тридцати девяти ребятам, которые сидели с ним в классе – очень даже это все нравится.

…

Тут где-то рядом зазвучала песня «Дом Жёлтого Сна-2» в исполнении группы Чёрный Обелиск. Коврин не сразу понял, что это – его мобильный телефон. Он уже было хотел отменить вызов и отключить телефон, досадуя, что не сделал этого раньше, однако, бросив взгляд на сверкающий экранчик и увидев надпись «Надя», поспешил нажать зелёную кнопку и приложить серебристый прямоугольничек к уху.

– Привет, Надюш.

Это звонила девушка, в которую года полтора назад Коврин был безумно влюблён, да и сейчас испытывал крайне тёплые чувства – наверное, это была любовь. Более того, Коврин знал, что и Надя любила его… по крайней мере, их влюблённость была взаимной – это точно. Судьба распорядилась так, что дорогие друг другу люди расстались. Сейчас это необъяснимо, но тогда всё затмил гнев, обида на то, что любимый человек – тот, которому ты так доверял – не понимает тебя. В разлуке прошло более полугода. И вот теперь её голос шелестит в трубке:

– Лёш, ты где сейчас?

– Я в Орехове… у себя, отдыхаю.

– Ой, здорово, я тут рядом… хочу заскочить к тебе, поговорить надо.

Коврин планировал отдохнуть в одиночестве и совершенно не хотел встречаться с кем бы то ни было, но в данном случае отголоски былых чувств вынудили его согласиться.

– Ну, давай, подъезжай… я в баре… ну, ты знаешь, где обычно.

– Ага, всё, еду.

Коврин взволновался, предвкушая встречу. Он залпом допил пиво и заказал ещё кружку пива и кофе с тирамису для Нади – она так любила этот десерт. Любовь… Да, в первое время после расставания Коврин много думал о том, что же это такое – любовь, зачем она. И чем дальше, тем всё более убеждался, что любовь, скорее, зло. Как хорошо было бы просто наслаждаться телом своей сексуальной партнёрши! Так нет же – чувства какие-то возникают… Чувства эти странные… скорее – неприятные, и очень сильные. Они захватывают человека, лишая собственной воли. Вот, говорят, от любви до ненависти – один шаг. Это не так: ненависть – одна из составляющих любви. Любящий человек готов и восхищаться, и презирать, и бить, и ласкать, и ненавидеть, и обожать предмет своей любви одновременно; он безумно хочет и обладать предметом любви, и быть с ним для него – мука. Для любящего человека реальным остаётся только объект его любви, и то – в сильно искажённом виде, а уж окружающий мир через призму такого чувства вообще предстаёт призрачной ничтожностью. Система ценностей рушится, человек гибнет.

И вот эта любовь во всей своей плоти, элегантно одетая, подошла к столику, провела по волосам Коврина ладошкой и сказала: «Привет».

– Привет, присаживайся, выпить хочешь?

– Нет. А кофе выпью, спасибо.

– Ну, как дела?

– Да нормально, вроде, всё. Только вот Сашка, брат, меня беспокоит. Об этом я и хотела поговорить.

– Что с ним?

– Что-то странное с ним происходит. Поведение его в последнее время резко изменилось. Раньше он такой внимательный ко всем был. К родителям, ко мне, к жене своей. А дочку как любил! А теперь какой-то безразличный стал ко всему… вернее, не ко всему… к нам, к работе. А вот чем-то другим он наоборот – загорелся. Чуть ли не каждый день в пять утра из дома уходит, бывает и вечерами где-то пропадает. Дома за компьютером всегда сидит и не играет, а читает что-то. Ну, вот я и подумала, что, может быть, в секту попал или что-то подобное…

– Ну, а ты не пыталась с ним поговорить на эту тему?

– А как же, конечно! Только у него один ответ: «Всё нормально, сестрёнка, не заморачивайся». И родители с ним пытались говорить, и жена… всё впустую… Боюсь я за него, уж больно доверчивый он. Обманут, подставят, пропадёт!

Коврин не считал Сашу излишне доверчивым и вообще не разделял Надиных тёплых чувств к нему.

– Ладно, а чего ты от меня хочешь?

– Ну, как же, ты же журналист! Проверь там по своим каналам, что на самом деле происходит. Расследование проведи журналистское или как там это у вас называется…

– Знаешь, если честно, Надюш, я думаю – ерунда эти все твои опасения. Но исключительно ради тебя я попробую. Пошарю там, сям, может, и узнаю чего.

– Спасибо, Лёшка, я на тебя надеюсь! – Надя допила последний глоток кофе, схватила сумочку и привстала. – Ну, всё, я побежала, а то мне ещё на встречу надо успеть. Поки-чмоки. Я позвоню.

– Как? А я думал, пообщаемся.

– Лёшка, хороший мой, – Надя ласково провела по его щеке сухой тёплой ладошкой и чмокнула влажными губами в нос, – давай в следующий раз… времени – ноль. Ладно, мышик?

– Ну, ладно. Пока… пока…

Своё второе «пока» Коврин произнёс, когда Надя уже переступила порог бара.