Мария Виноградова

Сначала был голос.

Этот голос я слышал в десятках рисованных и кукольных мультфильмов – от «Ежика в тумане» до «Простоквашино».

Потом я стал узнавать Марию Виноградову даже в самых крохотных эпизодах, как, например, в «Гараже».

Познакомились мы с Марией Сергеевной совершенно случайно. Это был 1992 год, я пришел на какое-то мероприятие в Театр-студию киноактера. Зал был полон. Вдруг я заметил в проходе маленькую женщину, которая тщетно искала свободное место, и узнал Виноградову. Она не привлекала внимания, не требовала у администрации немедленно усадить ее и в итоге встала у стены. Я поднялся и пригласил ее занять мое место, Мария Сергеевна категорически отказалась и куда-то исчезла. Мероприятие оказалось скучным, я через какое-то время вышел из зала и снова увидел Виноградову. Она ходила по фойе в ожидании кого-то или чего-то. Мы познакомились, и я попросил номер ее телефона.

Мария Сергеевна стала моим талисманом. Первая статья в «Вечерней Москве», первая передача на радио «Эхо Москвы», первая творческая встреча – всё связано с ней. Я любил ее искренне и так же искренне был благодарен ей за внимание и терпение – Муся, как ее звали все, подолгу и с удовольствием рассказывала о профессии, о коллегах. А еще она, в отличие от многих, умела слушать. Обожала вкусно и много готовить, угощать. Муся познакомила меня со своими друзьями по актерскому цеху, с которыми и я подружился на многие годы. Плохого слова о ней ни разу не сказал никто: она была добрым и, несмотря на болезни и бесконечную занятость, безотказным человеком. Даже после двух инфарктов Муся могла по первому зову отправиться в глушь на встречу с детьми. Чаще всего бесплатно.

Ее вел кураж, поэтому особенно легко Виноградова чувствовала себя в мультипликации, где главенствовали перепады настроения и актерское хулиганство. Знаменитейшие актрисы мирового кино заговорили на русском языке тоже благодаря Виноградовой. Это и Одри Хепбёрн, и Ева Рутткаи, и Джина Лоллобриджида, и Элизабет Тейлор, и Мари Тёрёчик, и Софико Чиаурели.

«Самая народная незаслуженная артистка», – говорили о Виноградовой режиссеры до того, как она получила свое первое и единственное звание. Мария Сергеевна переиграла сотню домработниц, уборщиц, кастелянш, контролерш, старушек и деревенских теток, а в конце восьмидесятых неожиданно появились большие, необычные для нее роли: хранительница антиквариата Эмма Марковна в детективе «Бабочки», забитая мужем-алкоголиком баба Варвара в трагифарсе «Сам я – вятский уроженец», бывшая капиталистка Федосья в «Ближнем круге». Даже эпизоды выделялись нестандартностью, философским гротеском.

Ниже приведены отрывки из наших бесед 1992–1995 годов, которые я позволил себе представить в форме монолога Марии Виноградовой.

О детстве

Родилась я в 1922 году на Волге, в городе Наволоки, что в Ивановской области. Родители мои были очень душевными людьми, они принимали всех, кто бы к ним ни зашел. Я росла самой маленькой, и поэтому меня все в семье воспитывали. К тому же я была очень озорной. Меня даже прозвали Маша-коза, потому что однажды я перепрыгнула через забор в чужой огород, и там меня так боднула коза, что я вылетела обратно. А когда я уже училась во ВГИКе, за мой неуемный характер меня все называли Мухой. Я часто всех копировала, пародировала – любила это дело. Не знаю, осталась ли я такой же веселой до сих пор, но, во всяком случае, стараюсь.

Как все, училась в школе, занималась в кружках. У меня был мальчишеский голос – альт, и в хоре взрослых я обычно запевала: «Каховка, Каховка, родная винтовка!..» или «Дан приказ ему – на запад…» В те времена это модные песни были. А какой у нас был хор! Мы с ним всю Ивановскую объездили, не раз дипломы получали. И танцевала я хорошо, особенно цыганочку.

О ВГИКе

Мне всегда хотелось выступать. Впервые я вышла на сцену в детском саду, читала стихотворение о Ленине. На меня нацепили громадный бант и вытолкнули к зрителям. Потом я участвовала в каких-то конкурсах самодеятельности и в конце концов поехала в Москву поступать во ВГИК.

В 1939 году курс набирал Лев Владимирович Кулешов. Я приехала буквально в последние дни. Не скажу, что очень волновалась: на сцене я уже не раз побывала, поэтому чувствовала себя раскованно. Да и жюри смотрело таким, я бы даже сказала, приветливым взглядом. Наверное, потому что я была очень смешной (хотя сама я так не считала). Я решила прочитать «Ворону и лисицу» Крылова. Как потом выяснилось, все читали «Ворону и лисицу». И не успела я раскрыть рот: «Вороне-где-то-Бог-послал…», мне говорят: «Стоп!» Думаю: «Провал». «Что вы будете читать из поэзии?» – «Стихи о советском паспорте!» – снова как все.

По комиссии пошел шорох, начали улыбаться. Но я тем не менее, вытянув руку вперед, воскликнула: «Я волком бы выгрыз бюрократизм!..» Меня опять остановили и засмеялись. Когда я начала «Легенду о Данко», комиссия решила переключить меня на музыкальную тематику: «Простите, а вы поете?» – «А как же! Конечно пою!» – «А “Кукарачу” знаете?» – спросил Кулешов. – «Слов не знаю, а мотив – пожалуйста, напою».

Про себя думаю: «Раз уж валюсь, надо как-то самой себя вытаскивать» – и во всё горло начинаю: «А-ля-ля-ля-ля! А-ля-ля-ля-ля!..»

Тут все и покатились со смеха. Потом попросили сделать этюд, после чего поинтересовались: «А танцевать вы умеете?»

В жюри сидел концертмейстер Дзержинский, так я прямо к нему и обратилась: «Вы “Калинку-малинку” знаете?»

Это только я по своей наивности могла спросить. Он интеллигентно ответил, что знает.

«Ну, тогда подыграйте мне, – заявила я и пошла по кругу. – Калинка, калинка, калинка моя!..» – Два круга прошла и стала выписывать какие-то кренделя.

Все хохотали. Супруга Кулешова, Александра Сергеевна Хохлова, с собачкой на руках, даже приподнялась с места, чтобы получше разглядеть, что я там выделываю.

В тот день желающих поступить на актерский факультет собралось много. А принять могли только троих. К концу просмотра из зала вышла секретарь комиссии, указала на двух пареньков и позвала: «А где эта маленькая, черненькая? Виноградова! Вы тоже приняты».

Когда я оканчивала второй курс, началась война. Нас повезли в Алма-Ату. Добирались очень долго, чуть ли не месяц. Приехали, а там тоже не сахар. Было очень тяжело. Наши ребята-художники где-то набрали бумаги и подделывали карточки на хлеб. Ведь тех четырехсот граммов, что выдавали, естественно, нам не хватало. Покупать что-либо было безумно дорогим удовольствием, а на второй талончик могли дать печенья, и нас это очень устраивало.

Позже нас прикрепили к столовой, где кормили чем-то наподобие украинских галушек. Есть это было можно, но почему-то после них в животе чувствовалась тяжесть. Мы назвали эту затируху «но пасаран», что в переводе означает «они не пройдут». Когда наступало обеденное время, так и говорили: «Пойду “но пасаран” откушаю».

На третьем курсе пригласили на первую кинопробу – в фильм «Мы с Урала» про ребят-ремесленников, которые старались помогать фронту. Меня утвердили на роль героини. Мы проходили специальную подготовку на заводе, работали на станках. Снимал Лев Кулешов, но, несмотря на его заслуги и регалии, картину обругали, назвали неудачной и слишком легкой для военного времени. Фильм положили на полку. Увидеть его я смогла только совсем недавно. И то не полностью. Я очень жестко отношусь к своим киноработам – это школа Николая Сергеевича Плотникова, которого я считаю своим главным учителем. Но когда посмотрела «Мы с Урала», где играли совсем молодые Алексей Консовский, Яна Жеймо, Маша Барабанова, Коля Граббе, Сергей Филиппов, то впервые не последовала заветам Плотникова. Мне понравилось, как я там сыграла. Может, потому что я увидела себя молодой, темпераментной, азартной.

В 1944 году я защитила диплом, а через год начала работу в открывшемся Театре-студии киноактера.

О театре

Театр для меня – это, прежде всего, Николай Сергеевич Плотников. В его знаменитых «Детях Ванюшина» я дебютировала в роли Кати. Плотников подсказал мне одну интересную деталь. В сцене, где приезжала Костина невеста, я выскакивала на сцену, металась направо-налево и скороговоркой кричала: «Приехали! Приехали! Она такая красивая, и в волосах – бриллиантовая звезда!» Всегда это принималось на аплодисменты. Как актер, Плотников всё предвидел, знал все нюансы и тонкости ремесла. Он очень многому меня научил.

Потом я уехала сниматься в Польшу. Это была первая совместная картина – «Последний этап». Режиссер Ванда Якубовская посвятила ее жертвам нацистских лагерей. Мы и снимали в настоящем женском лагере. Страшный фильм, но работать было очень интересно.

Когда я вернулась в Москву, оказалась не у дел, несмотря на ВГИКовский диплом с отличием. Жить мне было негде. Кулешов сделал мне прописку в доме при студии Горького, главк некоторое время платил за комнатушку, которую я снимала, потом перестал. И я поехала с частью нашей труппы в Потсдам.

В те годы через Театр группы Советских войск в Германии прошли многие наши актеры. Это была отличная школа, мы играли замечательный репертуар. Руководил театром всё тот же Плотников. И хотя он занимал меня в своих постановках часто, поначалу видел во мне только травести. Со временем я переиграла у него массу характерных ролей: Шурку в «Егоре Булычеве», Любу в «Свадьбе с приданым», массу старух, мальчишек и даже негритянку.

В Москве я снова поступила в труппу Театра-студии киноактера и уже оставалась в ней до печального развала театра. Играла постоянно. Труппа насчитывала двести человек, но реально на сцену выходили единицы, зато актеры принимали участие во всевозможных концертах и творческих встречах. Последней постановкой театра стала комедия «Ссуда на брак». Когда начались распри и раздел труппы на два лагеря, я подала заявление об уходе.

О режиссерах

В кино актера порой посещает откровение. У тех, кто снимался у Василия Макаровича Шукшина, оно бывало всегда. И у Вани Рыжова, и у Жоры Буркова, и у Любы Соколовой. Он подталкивал к импровизации, которую я очень люблю. Вот мы стоим у аппарата, рядом с оператором Толей Заболоцким – Василий Макарович. Я что-то сочиняю, дохожу до сценарного текста и вдруг слышу, Шукшин говорит: «Говори-говори… Оставь это, это тоже оставь… Говори-говори… Очень хорошо!..»

И я становилась полноправным создателем роли!

Моя первая встреча с творчеством Шукшина состоялась на съемках фильма «Одни» по его рассказу. Готовясь к роли, я перечитала все выпущенные на тот день его произведения. Снимали фильм Александр Сурин и Леонид Головня. Вася пришел отсмотреть материал. Поговорил с нами, сказал, что моя работа ему понравилась, и ушел.

Спустя некоторое время Шукшин вызвал меня на съемки «Калины красной». А я, немножко сумасшедшая, прибежала репетировать после озвучивания мультфильма, бросила все вещи в какой-то комнате, начали… И не могу. Говорю: «Извините, Василий Макарович, я что-то скована. Стесняюсь, и всё».

Он засмеялся. Леша Ванин, игравший моего мужа, как-то разрядил обстановку, пошутил, мы посмеялись, и я немного отошла. Репетиция состоялась. А на другой день я увидела вместо Ванина другого актера. Говорю: «Василий Макарович, с ним я должна играть по-другому». – «Как вам удобно, так и играйте», – ответил Шукшин.

Так я и не поняла, была ли это хитрость, чтобы проверить меня как актрису, или это была проба того актера. Меня же в тот день утвердили.

Самое страшное: после всего этого редакторша рассказала мне, что роль Зои должна была играть моя подруга Люба Соколова! Я ужасно распереживалась, расстроилась и даже сказала, что, наверное, не смогу сниматься. Узнав об этом, Люба тут же позвонила: «Ты что, с ума сошла? Я сейчас занята! Работай спокойно и не нервничай!» Такое редко бывает между актрисами.

Съемки «Калины красной» я вспоминаю с удовольствием. В той деревеньке, где мы работали, были потрясающие женщины, их отношение к нам было чудесным! Они очень интересно разговаривали, выделяя «о» и «а»: «Слушай-ко, поди-ка сюда, пожалуйста!» – «А что такое?» – «Поди, поди… Ты самогонку любишь?» – «Нет, – говорю, – я не шибко ударяю по спиртному». – «Ну-у-у!.. У меня такая самогонка чистая! Я ее по-особому делаю, она у меня как коньяк!» – «Ну, ради такого давайте, попробую ваш коньяк».

И действительно, было очень вкусно!

В картине снимался хор пожилых женщин. Они начали репетировать рано утром и к обеду устали: «Что это вы нас так долго фотографироваете-то?»

А пока устанавливали свет, пока расставляли аппаратуру, Толя Заболоцкий ездил по рельсам туда-сюда, бабушки утомились. И одна из них, Георгиевская (фамилию до сих пор помню), вдруг заявляет: «Ну, больше я уже и не могу!»

Второй режиссер говорит ей: «Не можешь – не пой, рот раскрывай только».

Докопались до обеденного перерыва. Я говорю Маше Скворцовой: «Пойдем посмотрим, как там наши старушки!»

Заходим к ним и видим: Георгиевская опрокидывает стакан самогонки и выкладывает: «Ну, Толя, теперь я могу фотографироваться сколько хошь!»

Другие тоже – хлоп! И после перерыва блестяще спели.

Василий Макарович приходил на съемку с таким видом, будто он самый счастливый человек на свете. Материала было снято на две серии. Он разрешал импровизировать, и мы заражались этим. Помню такой эпизод: Егор и Петр пошли в баню, а я, как блюститель порядка, стала им вдогонку что-то выговаривать. Рядом сидела собака, которая взяла и гавкнула на меня. Не знаю, как получилось, но я тут же на нее рявкнула: «А ты-то что в этом понимаешь?» Вдруг слышу, Шукшин кричит: «Снято!»

На озвучивании у меня даже слезы потекли от такого откровения, и я не выдержала и поцеловала Васю. Но его заставили вырезать почти целую серию, и этот кусок тоже не вошел в картину.