Глава 2

Морозцев с видом крайне загадочным, но довольным подошёл к двери, распахнул её и, сделав широкий жест рукой, сказал:

– Проходи, Матвей Никанорович. Прошу меня простить за ожидание. В мои утренние планы вмешался непредвиденный случай. Не держи зла.

В гостиную вошёл молодой, лет тридцати, среднего роста, худощавый мужчина, держа в руках порядком потёртый коричневый саквояж. Он мельком взглянул на Филатова, кивнул ему и смущённо обратился к Морозцеву:

– Ничего страшного, Савелий Трофимович. Я надолго не отвлеку. Мне бы расчёт получить и более задерживать не стану.

– Помню, всё помню, уважаемый доктор, – купец достал из кармана пиджака чековую книжку, быстро заполнил первый свободный листок, оторвал и протянул посетителю: – А не желаешь ли ещё один чек получить? Причём не просто аванс, а всю сумму сразу готов заплатить.

– Я… Право не знаю… А за что? – молодой человек замялся.

– Простите великодушно за бестактность, господа. Я же не представил вас друг другу. Совсем забыл о приличиях. Владимир Андреевич, знакомьтесь – это Матвей Никанорович Захаров, врач. Причём один из первейших, прямо как вы в криминалистике. Матвей Никанорович, прошу любить и жаловать – это Владимир Андреевич Филатов, чиновник московской сыскной части. Такой же превосходный специалист в своём деле, как и ты в лекарской науке.

– Прекратите, Савелий Трофимович, к чему это…, – запротестовал врач, смущённый похвалой, сыщик тоже согласно кивнул.

– Господа, я всё сказал, как есть, оставьте свою скромность. – Уважаемый доктор, господин Филатов страдает от того же недуга, что и я. Прошу, поставь его на ноги. Не отказывай, а то на колени упаду – я теперь это могу, – весело сказал хозяин, пребывавший в прекрасном расположении духа. – За вознаграждением дело не станет – чек могу выписать прямо сейчас на всю сумму, как и говорил.

Матвей Никанорович растерянно посмотрел на сыщика сквозь маленькие, круглые стёкла очков, пригладил длинные, почти до плеч волосы и неуверенно пробормотал:

– Это займёт время, может две недели, может и больше, а я в Москву хотел вернуться…

– Савелий Трофимович уверял, что уже через час я смогу ходить без трости, – сыщик смотрел на Захарова, но обращался к Морозцеву.

– Боль, безусловно, станет меньше, много меньше даже после первого сеанса, но полный курс лечения предполагает несколько процедур…

– Вот и начни прямо сейчас. Владимир Андреевич тоже сегодня в Москву собирался – там и продолжите. Прохор, неси кушетку и ширму, – крикнул Савелий Трофимович. – Ставь всё ко мне в кабинет.

– Что ж, тогда, пожалуй, попробую, – сказал доктор и добавил, глядя на купца: – Не со всеми мой метод работает, я же вам говорил.

– Делай, Матвей Никанорович. Пусть сработает, ты уж расстарайся, – строго сказал хозяин.

Захаров скинул сюртук, закатал рукава сорочки и направился было мыть руки – квартира Морозцева была ему хорошо знакома – но остановился и вопросительно посмотрел на хозяина.

– Вот, не извольте беспокоиться, – усмехнулся купец и выписал ещё один чек. – Плачу сразу, поскольку в результате не сомневаюсь. Не первый раз, поди, человека воскрешаешь.

Филатов, следуя за приглашающим жестов врача, поднялся и прошёл в соседнюю комнату – кабинет. Неутомимый Прохор уже распоряжался двумя мужичками, ставившими кушетку и ширму. Когда они удалились, Захаров сказал:

– Раздевайтесь по пояс и ложитесь на живот. Одежду на ширму повесьте.

И куда только делись смущение и неуверенность. Доктор поставил на небольшой столик свой саквояж и начал извлекать из его недр тонкие, длинные иглы и какие-то пузырьки.

– Чистые полотенца и воду, – скомандовал он купцу.

– Несу уже, – Морозцев, не обратив внимания на бестактность, поставил рядом таз, повесил кипу белоснежной ткани на плечо врачу и протиснулся к своему столу, стоящему за ширмой. – Как лечить начинает – распоряжается похлеще иного генерала…

– А вы куда направляетесь, Савелий Трофимович? – спросил Филатов. – Неужели здесь будете? Неловко как-то…

– Бросьте, Владимир Андреевич. От вида вашей голой спины я в обморок не упаду. Вам всё одно почти час лежать, а мы пока побеседуем. Расскажу, что за Устин и почему не… Не чёрт бы с ним. Время дорого, дел ещё много. Я Прохору велел никого не пускать, жаль будет час попусту терять.

– Как хотите, – прокряхтел Филатов, осторожно опускаясь на кушетку. – Я готов, Матвей Никанорович.

Доктору хрустнул пальцами, откупорил один из пузырьков – в нём, судя по запаху, был спирт – окунул туда иглы. Морозцев с наслаждением закурил и приготовился наблюдать за процессом лечения. Ему из-за ширмы были видны только голова и плечи сыщика. Матвей Никанорович тем временем протёр спину пациента влажным полотенцем и начал водить руками вдоль позвоночника, чуть надавливая пальцами. «Для такого тщедушного субъекта, у него довольно сильные руки», – подумал Владимир Андреевич, прикладывая усилия, чтобы не дёргаться, когда прикосновения становились очень чувствительны.

– Больно, – сказал он, невольно вздрогнув, когда доктор попал куда-то, где терпеть было невмоготу.

– Это ещё не больно, – безапелляционно заявил доктор. – А вот тут, пожалуй, да!

Филатов весь сжался от пронзившего спину разряда, но врач крепко прижал его к кушетке и сразу воткнул в это место длинную иглу. В глазах у сыщика всё потемнело, а по щекам невольно потекли слёзы. Захаров невозмутимо продолжал свои исследования, втыкая иглы в самые больные места.

– А чего ты Владимира Андреевича без отварчика лечишь, Матвей Никанорович? – спросил со своего места Морозцев.

– Во-первых, я вам отварчик, как вы изволили выразиться, даю, чтобы иконы в доме от вашей брани не краснели. Господин Филатов в этом плане человек выдержанный, как видно. Во-вторых, в самый первый раз я и вас без обезболивающего изучал. Это сейчас мне ваша спина знакома – с завязанными глазами смогу иглы поставить. Нового пациента сначала требуется, по возможности, прощупать, как он есть, без помощи. Ну и в-третьих, вы же поговорить хотели, а если напою – он дремать будет. Я закончил. Теперь сорок минут просто отдыхайте, – сказал доктор.

Всполохи боли у Владимира Андреевича прошли, сейчас спина онемела, а по телу разлилась приятная истома.

– Что вы сделали? Это меня вылечит? – еле слышно спросил он.

– Китайцы научили меня этой методе. Это их народная медицина, вроде наших банных ритуалов, – ответил Матвей Захарович. – Они уверены, что в каждом человеке циркулирует жизненная энергия, которая из-за телесных болезней нарушает своё свободное течение по организму и скапливается в одном месте. Отсюда и боль. Иглы помогают восстановить этот ток, обогнуть заблокированные места. К сожалению, я не даю вам исцеления, это будет лишь облегчение. Наука еще не изобрела средств для лечения вашего недуга. Впрочем, и облегчения будет достаточно, как я полагаю.

– Да, – прошептал Филатов, чувствуя необычайную лёгкость. – Спасибо, господин Захаров. Рассказывайте про своего Устина, Савелий Трофимович.

Морозцев встал из-за стола и подошёл к лежащему на кушетке Филатову. Пододвинул стул, который освободил доктор, присел.

– Устин Андреевич Ушаков, русский, православного вероисповедания. Лет ему недавно сравнялось двадцать семь. Высокий, вроде нас с вами, но худой. Не такой, как наш эскулап – кожа да кости, а сухой, но жилистый. Волос русый, курчавый. Стрижётся коротко. Уши чуть оттопыренные, да на щеках до сих пор юношеский румянец играет. Вот и весь портрет. Никаких примет более: ни шрамов, ни отметин на лице.

– Кто он? Торговец, вы говорили? – сыщик удивился, что доктор оказывается всего на пять лет моложе его.

– Начну с начала. История долгая. Родился Устин где-то в Костромской губернии, где точно – не помню, но это и неважно.

– Всё важно, – наставительно сказал Филатов. – Вдруг он дома сидит, а вы и не знаете.

– Нет у него теперь там дома. Мать с отцом померли, а он в Москву перебрался. Только не сразу. Рос парень в семье рабочих, сам с малолетства тоже на ткацкую фабрику пошёл. Мануфактура эта купчихе Чугуновой принадлежала, вдовице. Муж её покойный отставным военным был. Не знаю, какой он командир, но супруга – генерал в юбке. Довелось мне с ней разговаривать. Характер – тяжелее гири. Устина купчиха сразу заприметила. Мальчишка смышлёный, исполнительный. Даже учиться в школу пристроила, потом в ремесленное училище. У неё-то самой два сына было. Старуха рассчитывала им предприятие оставить, да не вышло. Старший вырос горьким пьяницей – ничего доверить нельзя. Младший не пил, но уж совсем бестолковый. Управляться с делами Чугуновой помогал подросший Ушаков. Купчиха нарадоваться не могла на такое подспорье. Думаю, жалела, что Устин не её сыном родился. Пожалела, пожалела, и продала фабрику.

– Зачем? – удивился Филатов, слушавший историю Морозцева, как сказку: мышцы от иголок расслабились, голос Савелия Трофимовича баюкал.

– Ну а зачем она ей? Годы уже не те, чтобы такую обузу на своих плечах тащить.

– От этой обузы ваше сословие деньги наживает, причём немалые.

– Тогда времена тяжёлые были, торговля шла плохо. Не получалось хороший доход иметь, вот и продала. Устала, видимо. Покоя захотелось. Мануфактурой управлять – дело хлопотное. С утра до позднего вечера сплошь труды и заботы. Вы, наверное, думаете, что фабриканты только деньги считают? Пока тех денег дождёшься – покрутишься, как белка в колесе.

– Ничего я не думаю, – прервал отвлёкшегося Морозцева сыщик. – Дальше-то что было?

– Дальше… Объявился покупатель на предприятие старухи. Лев Дмитриевич Цыганов. Из молодых, бойких. Торговались, торговались, наконец ударили по рукам. Вступил он в дело. Чугунова про Устина не забыла. Когда получила деньги, новому хозяину парня отрекомендовала с наилучшей стороны, просила присмотреться – мол, шибко способный, не подведёт.

– Хороша помощь, – чуть усмехнулся Филатов. – Лучше бы вознаграждение ему выписала, раз он её правой рукой был.

– Ещё чего! – Савелий Трофимович всплеснул руками. – Там места глухие, дремучие. И люди под стать. Хозяева управляющим фабрик процент от прибылей не платят, хоть в Москве это давно заведено. А тут из своих денег, которые уже к сердцу прижала и мысленно потратила, часть какому-то мальчишке отдать! Доброго слова довольно будет. Так Чугунова, наверное, думала. Проку же ей самой от этого богатства вышло немного – померла вскорости. Потом сыновья за наследство судились, поделили его кое-как, а что с ними дальше стало – того не ведаю. Могла бы, если уж по совести рассуждать, вознаградить Устина. Без него она бы не справилась и за фабрику свою вдвое меньше получила.

– Ну а что Цыганов? Кто таков?

– Мещанский сын из тех краёв. Образован хорошо, химию изучал, как и я. Старше нас. Вам сколько? Тридцать пять? Вот и мне столько же. Цыганову уже за пятьдесят, седой весь, а когда у Чугуновой объявился, ненамного старше нас был, ну так с той поры и минуло уже больше десяти лет. Где и как он начинал – знаю плохо. Слышал, что чаеторговлей занимался, якобы деньги от этого и нажил. Только там скандал вышел. Поговаривали про кредиты, обман и ещё какие-то нехорошие слухи ходили, но достоверно ничего не известно. Многое из услышанного на враки похоже, но и дыма без огня не бывает. Результат-то один: Цыганов при хороших деньгах оказался, а где и как он их так быстро заработал – неизвестно.

– Давайте ближе к мануфактуре и Ушакову, – Филатов чуть поёрзал, хотелось почесать спину, но никак.

– А мы к этому, собственно, и подошли. После таинственных чайных церемоний Лев фабрику-то и приобрёл. Поначалу за дело взялся рьяно. Что-то подремонтировал, что-то докупил и стал делать ткань. Не лучшую, не первого десятка, конечно, но для непривередливой публики сгодится. Тут и торговое счастье лицом повернулось, тогда спрос на красный товар⁴ был хороший. Цыганов разбогател по-настоящему. На нажитый капитал выстроил доходный дом в Москве. И здесь хорошая польза была, квартиры все в наём сдал, люди живут – каждый месяц платят. Тут, видимо, и возомнил он себя всемогущим, подумал, что к чему ни прикоснётся – всё в деньги обратить сможет. Вошёл пайщиком в Азиатское торговое товарищество, накупил где-то лесных угодий, задумал новый торговый пассаж выстроить, невиданного размера. А более всего интересовался строительством железных дорог. В столице сотни порогов оббил, чтобы концессию на это получить, а уж денег для подношений нужным людям увёз туда без счёта, как мне рассказывали. Может и ещё чем-то занимался, но я про это не слышал.

– Куда уж ещё? С перечисленным бы управиться, – сказал Владимир Андреевич.

– Ваша правда. Тут с утра до ночи не покладая рук трудиться надо, но он работу бросил.

– Как? – сыщик постарался рассмотреть лицо купца, чтобы понять: не шутит ли?

– Да вот так. Деловой азарт у него прошёл, каждодневная рутина надоела и решил он зажить. Выстроил себе в Москве отдельный дом. Одеваться ездил только в Париж. Первым франтом ходил по белокаменной. С девицами любил флиртовать. Приударял за каждой миловидной женщиной, менял их, как перчатки. Седина в бороду – не зря же говорят.

– А он что же, не женат?

– Женат. Только что с того? Кому это когда мешало? Супруга на его похождения смотрела сквозь пальцы, делала вид, что не замечала. Привыкла в роскоши жить, скандалов не хотела. Поговаривают, что и сама любила весело время провести, но это лишь сплетни. Злые языки распускают, а мы повторять не будем. Прости, Господи, – Савелий Трофимович торопливо перекрестился на икону в углу. – А тут коммерческая фортуна очередной фортель выкинула – не иначе взревновала, что Цыганов не ей внимание уделяет, а каким-то кокоткам. Лесные угодья оказались совсем плохи, чтобы денег от них нажить нужно было много средств и сил, а главное – времени потратить на их восстановление. Хорошей древесины там почти не было. Строительство пассажа расстроилось, все вкладчики переругались и еле продали своё недоделанное чудо за треть цены. Ни одной железнодорожной концессии ему не дали, как ни умасливал петербургских чиновников. Говорят, чуть ли не с товарищем министра⁵ знакомство свёл, а проку никакого. Вот и остались у него только старенькая фабрика да паи в Азиатском товариществе. Ну и квартиры доход приносили. В мануфактурном деле тоже торговля хуже стала, барыши уже не те были.

– Отчего же всё так расстроилось?

– Лев дела забросил, как я говорил. Стал на пустяки себя тратить, на красивую жизнь. Компаньоны его совсем никудышные. Помогали ему младший брат да его друг. Но они, как сыновья купчихи Чугуновой: брат – пьяница, а друг – скудоумный, по правде сказать. Способны только со Львом по светским раутам ходить да щёки важно раздувать. Единственный, кто дело делал – Устин Ушаков. Многое ему Цыганов доверил – много пользы в ответ получил. Торговое товарищество и мануфактура на Ушакова плечах держатся. Работал без устали. То тут, то там – сто мест за день оббегает, сто вопросов решит. Только как Устин ни старался – денег Цыганову не хватало, привык ни в чём себе не отказывать. Вместо того, чтобы оставшимся капиталом грамотно распорядиться, в фабрику-кормилицу вложить, чтобы расцветала и дохода больше приносила, проделал Лев хитрый трюк – шубу свою перевернул.

– Что, простите?

– Набрал в долг тканей, продал их, а когда пришло время расплаты, собрал кредиторов на чашку чая и сказал, что может заплатить по своим векселям не больше десяти копеек с рубля. Мол, положение тяжёлое, средств не хватает.

– У него же есть имущество! Разве за счёт его продажи нельзя погасить кредиты? – Филатов понемногу увлёкся рассказом.

– Конечно можно! Кредиторы Цыганову отказали и начали было готовиться к тому, чтобы продать всё с молотка, но… – Морозцев цокнул языком и щёлкнул пальцами. – Но выяснилось, что у Льва ничего за душой-то и нет. Дом, мануфактуру и паи в Азиатском торговом товариществе он ещё год назад подарил дражайшей супруге, а доходный дом и ещё какая-то мелочь принадлежат братцу-пьянице. С самого Цыганова взять нечего, кроме шляп и галстуков – этого добра у него полно. Шубу наизнанку вывернул: весь мех внутрь, поближе к себе спрятал, а кредиторам голый подклад оставил.

– И вас тоже вокруг пальца обвёл?

– Нет, ко мне даже не обращался. Я историю про чай знаю и такому человеку в кредит бы не поверил.

– Попахивает мошенничеством, – хмыкнул Владимир Андреевич. – Очень гнусный поступок.

– Увы, в моём деле, подобные фокусы порой случаются. Приходится внимательно следить за всеми, кому даёшь в долг, – вздохнул Савелий Трофимович.

– Всем обманутым надо было добиваться уголовного расследования. Доказать злонамеренность Цыганова сложно, но не невозможно.

– Бросьте, Владимир Андреевич. Купец рассуждает по-другому. На все эти разбирательства-препирательства уйдут годы, а в результате одни юристы и разбогатеют. Десять-то копеечек получше, чем ничего с судебными расходами в придачу! Тем более, что Лев начал к каждому кредитору захаживать, убеждать, что лишь ему, из-за глубочайшего уважения, готов заплатить и двадцать копеек с рубля, только пусть считает долг закрытым.

– Уговорил?