– Ты перво-наперво научи их строем ходить и, заместо "алиллуйя", "ура!" кричать. Глядишь, снова тебя в газете пропечатают – "Монахи-добровольцы – лихие комсомольцы". И портрет на самой первой странице! Представь: Красная площадь, мавзолей, первомайская демонстрация, а мимо всего правительства по брусчатке монахи в чёрных рясах идут, и несут они не хоругви, не иконы, а красные флаги на громадный транспарант: "Да здравствует наш дорогой Никита Сергеевич!", а он, этот самый Никита Сергеевич, извини, не Хрущёв, а ты, Никитка, во главе всех с портретом главного антихриста в руках.

– Какого такого антихриста?.. – Никитка чуть не плакал от обидной безпомощности!.. Понимал, Егор над ним издевается, но найти подходящий ответ никак не мог.

– За последние сорок лет антихристов в России столько развелось – не счесть… Но главный средь них один – товарищ Ленин.

– Да какой же он антихрист?!.. – парнишка даже задохнулся от негодования. – Ты, знаешь, Егор Евсеевич!.. Ты говори, да не заговаривайся!..

– А кто же он по-твоему?

– Он… Он… Вождь мирового пролетариата!.. Вот он кто!

– А я полагаю – антихрист. Сколько с семнадцатого года священников по всей России поубивали, сколько храмов порушили?!..

– Владимир Ильич никого не убивал! – отважно вступился за вождя мирового пролетариата комсомольский вожак. Губы у него дрожали, глаза сверкали лихорадочным блеском. – Он даже стрелять не умел!

– Но приказы убивать кто отдавал? Он, а не дядя с улицы. Главнее его в семнадцатом годе никого не было. То-то и оно!.. А стрелять, может, и не стрелял. Для этой работы у него другие наготове под рукой имелись. Прихвостнями в народе прозываются. Они, что ни прикажи, всё исполнят. Ты, Никитка, тоже… из их числа.

– Будет тебе, – вступилась за парнишку Галина Ивановна.

– Погоди, мне с этим кандидатом в монахи до конца договорить надобно, – Егор был зол и непреклонен. – Вы, коммуняки, до сей поры народ православный в покое оставить не можете!.. Вона, отец Серафим… За какие такие грехи вот уже пять лет лагерную лямку тянет? Да за то только, что захотелось ему алкашей, вроде меня, в божеский вид привести. А кто его за решётку упёк?!.. Кто храм Божий давеча закрыл?!.. Припоминаешь?!.. Или память тебе вместе с совестью напрочь отшибло?!.. Последыш!.. – и в ярости так шарахнул своим протезом об пол, что чуть не сломал.

– И что ты на него так взъелся?.. Разве он за всю страну в ответе? – остановил Егора Алексей Иванович. – Может, мы с тобой, Егор, более виноваты, и прежде с нас спрашивать надо. Дети по стопам отцов идут.

– Только не по моим! Никитка свою тропинку сам себе вытоптал. Без моей помощи.

Алексей Иванович взял мальчишку за плечи и пристально посмотрел в глаза:

– Слушай, парень, ты это серьёзно?

Никитка кивнул:

– Очень. Мне мамушке подсобить надобно, а не то ей… на том свете трудновато сейчас приходится…

– Ты чего буровишь?! – Крутов даже задохнулся от негодования. – На каком таком "на том свете"?!.. Нет, вы слыхали?!.. Я даже…Я не знаю… Ну, совсем… Лексей, скажи хоть ты ему!

Богомолов недовольно поморщился:

– Уймись, Егор! – потом опять обернулся к Никитке. – Чтобы стать монахом, непростой путь пройти надо. С бухты-барахты такие дела не делаются. Ты когда последний раз исповедовался, причащался?..

– Не помню.

– Вот видишь. Чтобы в монастырь уйти, священническое благословение требуется. А его, между прочим, тоже заслужить надо.

– Чем?

– Постом, молитвой, послушанием и ещё многим, многим другим. А перво-наперво – исповедаться ты должен, Никита. Теперь, правда, у тебя с этим проблемы будут: церковь у нас закрыта, придётся в город ехать. Ты ко мне завтра с утра заходи, поговорим.

– Я заслужу, честное слово, заслужу!.. – в его голосе звучала отчаянная решимость. – Вот увидите!..

Галина обняла Никитку, поцеловала:

– Дай тебе Бог, сыночка.

В глазах "вожака" опять заискрились непрошенные слезинки.

– Ничего… Ничего, Никитка… Терпи. Всё будет хорошо, – Алексей Иванович тоже поцеловал его в лоб.

– Братцы-товарищи! Вы это чего? – Егор замотал головой. – Дурной сон какой-то.

И обернулся к Иосифу, который довольно потирал руки:

– Ты-то чему радуешься?!..

– Он его отпустил, – объяснил счастливый Иосиф Бланк.

– Кто отпустил?.. Кого?..

– Бес отпустил Никиту Сергеевича.

– Погоди радоваться, – не сдавался Егор. – Как ты сам говоришь, когда в бумажках своих сомневаешься?

– "Это ещё надо посмотреть"?..

– Вот-вот. это самое. Давай-ка и мы с тобой, Иосиф, "будем посмотреть". Согласен?

– Посмотреть, так посмотреть. Согласен, Егор Евсеевич.

И тут с улицы донёсся истошный бабий крик: "Караул!.. Люди добрые, помогите!.. Ратуйте, люди добрые!.."

Все вздрогнули, прислушались.

– Ну, и денёк сегодня! – Галина двинулась к двери. – Что ещё у нас в деревне стряслось?..

Но не успела она сделать и трёх шагов, дверь настежь распахнулась, и на пороге возникла бабка Анисья. Задохнувшись от быстрого бега, всклокоченная, с очумелыми глазами, она не вошла – влетела в избу и, зацепившись разорванным подолом юбки за щербатую половицу, растянулась у ног председателя сельсовета.

– Анисья, милая, что с тобой? – Алексей Иванович кинулся поднимать с пола безумную старуху.

А та, как рыба, выброшенная на берег, широко открывала рот, стараясь захватить побольше воздуха, махала руками и, казалось, лишилась дара речи.

Её подняли с пола, усадили на лавку. Егор, знавший только одно средство, которое может быстро и эффективно привести человека в чувство, тут же налил стакан и протянул Анисье. Та вскинула на него свои безумные глаза, пришла в ещё большее смятение, охнула, ахнула и завопила что есть мочи.

– Свят!.. Свят!.. Свят!.. Богородица, Дева Чистая, моли Бога о нас!

– Анисья!.. Что случилось?!.. Ты нормально говорить в состоянии?..

– Сгинь, нечистая сила!.. Сгинь!.. – в ужасе повторяла старуха и, несмотря на отчаянные попытки хозяина дома помешать ей, грохнулась на колени, начала истово креститься и бить земные поклоны.

– Ты, старуха, небось, и сегодня зелье своё варила? – участливо спросил Егор и, увидев недоумённые глаза Галины, пояснил: – Она, когда самогон гонит, непременно по нескольку раз пробу снимает, чтобы, значит, в пропорции не ошибиться. Сегодня, видать, перебрала.

Анисья, услышав знакомый голос и трезвую речь, поначалу замолкла и перестала бить поклоны, потом осторожно подняла голову, увидала склонённых над собой людей, разглядела среди них Егора и очень робко, осторожно спросила:

– Ты здесь?..

– А где же ещё?

– И живой?..

– А что мне сделается? – в свою очередь поинтересовался тот.

– Ну, слава Богу, – она опять перекрестилась. – А я уж было… – и стала отмахиваться от него рукой, как от комара или назойливой мухи.

– Что "было"?.. Ну, договаривай!..

– Похоронила тебя.

– Это с какой такой радости?

Анисья сокрушённо покачала головой и тихо, по большому секрету, сообщила.

– У тебя в дому вой!..

– Что ты несёшь? Какой вой?

– Вот такой, – и она, задрав голову, тоненько и протяжно завыла. – У-у-у!.. Ау-ау- ооо!!!..

– Точно, перебрала, – Егор был категоричен.

Анисья закончила выть и, скорчив жуткую гримасу, призналась:

– И так мне жутко сделалось!.. Даже колики в животе начались. И решила я, нетопырь к тебе в избу забрался… и… того, значит… порешил тебя… и завыл на радостях.

– Какой такой нетопырь?..

– Известно какой… Обыкновенный.

– Скажешь тоже…

И вдруг страшная догадка молнией обожгла его пока ещё трезвый мозг.

– Щуплый!..

– Этого я не могу сказать, какой он на взгляд. Может, щуплый, а может, и упитанный, – бабка Анисья в сомнении покачала головой. – Я нечисть эту, признаться, никогда ещё в жизни не встречала… Разве во сне… – Я Щуплого, участкогого нашего, в своей избе запер!.. Дурак старый!.. – Егор стукнул себя кулаком по лбу. – Ему, видать, с похмелья одному в пустой избе бесы мерещиться начали, вот он и завыл. Ну, прощевай, Лексей, я побёг, – и покосился на недопитую бутыль самогона. – И что за невезуха у меня сегодня?!.. Больно неохота приятную компанию нарушать, но… Ничего не поделаешь, милицию в заточении держать не очень-то позволяется. На волю выпустить надо. Эх, ма!.. Жисть наша собачья! – и на прощанье ещё раз с горечью поглядел на бутыль.

– Да у тебя дома точно такая же стоит, – попробовала успокоить его Галина.

– Стояла, – уточнил Крутов, – Щуплый всё выпил… Ну, я пошёл?.. – спросил робко, но с надеждой.

– Забирай.

– Не понял, – Егор не поверил своему счастью.

– Забирай, говорю! – рассердился Алексей Иванович. – Пока не передумал.

– Это мы мигом! – он проворно засунул самогонку себе за пазуху. – Никитка! За мной!

– Я здесь останусь ночевать. Можно?.. – в глазах у мальчишки была такая мольба, что Алексей Иванович не выдержал и рассмеялся.

– Нечего, нечего! – остановил порыв Никитки Егор. – Алексею Ивановичу отдохнуть надо. Вона сколько его в милиции мурыжили! А ежели один спать в пустой избе боишься, топай ко мне. Я уж тебя, так и быть, на печь уложу.

– Спасибо. Я как-нибудь без вашего гостеприимства обойдусь, Егор Евсеевич. Спокойной вам ночи, Алексей Иванович! – и мальчишка стремглав бросился наружу.

– Анисья!.. – Крутов потрепал ошалевшую бабку за плечо. – А ты что? Тоже собралась туточки ночевать?

– Ой, да что ты!.. Да куда уж!.. У меня и аппарат включёный, – засуетилась старуха.

– Тогда, бабка, напра – во! – скомандовал Егор. – К включёному аппарату шагом марш!

Подхватив порванный подол, Анисья быстренько засеменила к двери. За ней, бодро стуча своей деревяшкой, зашагал Егор Крутов.

– Егор Евсеевич, подождите меня! – крикнул вслед Иосиф. – Я с вами!.. – и уже на ходу обернулся и пожелал: – Приятных вам сновидений.

Хлопнула входная дверь, и наступила тишина. В горнице за столом друг напротив друга остались Алексей Иванович и Галина.

Какие красивые у неё глаза, светло-серые с тоненькой тёмной каёмочкой вокруг радужки!.. Да и вся она на удивление статная, стройная. Почему раньше он не обращал на неё внимания? И почему сейчас не может отвести от её лица восхищённого взгляда? Почему?!.. И у него сладко заныло сердце, и потянуло вдруг к этой милой, славной, такой же одинокой, как и он, женщине, и захотелось крепко-крепко прижать её к себе и больше уже никуда не отпускать. Но он не шелохнулся. Сидел на лавке и любовался, и сожалел, и тосковал…

Молчание затянулось.

– Ой, я и забыла совсем! – всполошилась Галина. – Как давеча увидала тебя, всё на свете забыла!..

Она встала из-за стола, подошла к своей телогрейке, брошенной на табурет возле двери, и достала из кармана конверт.

– Тебе письмо пришло. Клава-почтальонша, как узнала, что тебя на "Победе" в город повезли, у меня в сельсовете оставила, чтобы не пропало. Мы ведь, грешным делом, решили, тебя не скоро отпустят. Я, когда с работы шла, нарочно заглянула… Подумала, а вдруг ты… Ну и… как увидела тебя, так обрадовалась, что про письмо и забыла…

Алексей взял конверт, но не стал вскрывать, а, положив его на стол, подошёл к Галине, взял её за руки, уткнулся лицом в её ладони, с минуту простоял неподвижно, вдыхая неповторимый запах её ставшего вдруг таким желанным тела, и только после этого смело посмотрел ей прямо в глаза. Она замерла, напряглась вся и… отвела взгляд.

– Пожалуй, я пойду? – не глядя на него, сказала тихо, почти шёпотом, но не шелохнулась.

– Погоди, побудь со мной. Ещё немного побудь, – робко попросил он и осторожно начал целовать её глаза, щёки, губы…

– Ну, зачем?.. Не надо!.. Что ты делаешь?.. – бормотала она, запрокинув голову назад и слабо сопротивляясь его поцелуям. – Сумасшедший!..

– Пусть!.. Но я не могу без тебя… Совсем не могу… Пойми…

В ответ она обвила его шею руками и прижалась к нему всем своим жарким, истосковавшимся по мужской ласке телом.

Ещё не доходя до дому, Егор понял, вовсе не собачий вой слышался давеча в богомоловской избе. Ему, конечно, неведомо было, как воют нетопыри и вурдалаки, вполне возможно, и пострашней, но те звуки, что раздавались в тёмной ночи сейчас, заставили его содрогнуться. Кровь стыла в жилах от тонкого, протяжного, раздирающего душу воя, наполненного всеми красками и обертонами глухой нечеловеческой тоски – от горестноноющей до безнадёжно-отчаянной!.. В общих чертах Анисья верно передала характер и особенности воя отважного милиционера. Надо отдать ей полную справедливость.

Что творилось на душе запертого в крутовской избе участкового инспектора Щуплого Егор, конечно, не знал, но об этом лучше было не думать!

Дрожащими руками Егор отпер замок, но не успел даже приоткрыть дверь, как она сама с треском распахнулась, и мимо него с бешеной скоростью, уже не воя, а утробно рыча, промчался Василь Игнатьевич.

Пометавшись по двору сначала в одну сторону, потом в другую, он, наконец, разглядел в темноте силуэт позарез нужного ему сейчас маленького, одиноко стоящего в сторонке домика и с торжествующим криком: "Ура-а-а-а!.." – бросился вперед. И, хотя Щуплый ни в каких войсках никогда не служил, этот его порыв был похож на смертельную атаку нашей морской пехоты из героического кинофильма "Мы из Кронштадта". Он чуть не сорвал с петель дверь и с тем же победным воплем ворвался в домик. Затем наступила мёртвая тишина, и в этой тишине послышалось тихое журчание и сладостный стон нечеловеческого удовлетворения.

Взяв с боем крутовский нужник, старший сержант испытывал сейчас неизъяснимое наслаждение!..

Егор в растерянности почесал свою плешь. О том, что обстоятельства могут принять такой оборот, он, запирая дверь своего дома, как-то не подумал.

– Спокойной ночи Егор Евсеевич, – хитрый Иосиф, конечно же, знал, что придётся сейчас выслушать хозяину дома, и потому решил ретироваться до выяснения отношений.

– А заглянуть на минутку не хочешь? – Егор тоже понимал, что его ждёт, когда участковый покинет завоёванный объект, и надеялся, что присутствие Бланка может смягчить предстоящий удар.

– Как-нибудь в другой раз, Егор Евсеевич, – заторопился Иосиф, услышав, что журчание и стоны в домике прекратились.

– Ну, бывай, коли так, – с горечью согласился Крутов и приготовился в одиночку вынести всё, что готовила ему судьба.

– До завтра, Егор Евсеевич! – и бухгалтер скрылся в ночи.

– Ты что же это, паразитская твоя душа?!.. А?!.. – грозно спросил Щуплый, выйдя из домика и застёгивая ширинку на галифе. – По какому такому праву ты над людьми издеваться вздумал?!.. А?!.. Да за такие дела!..

– Ты, Васёк, не кипятись, – Крутов был сильно смущён. – Лучше посмотри, что я тебе принёс, – ласково, как с ребёнком, заговорил он и извлёк из-за пазухи бутылку, прихваченную у Богомолова.

Гнев Щуплого моментально пошёл на убыль:

– Это, конечно, меняет дело, но всё равно права такого не имеешь, чтобы людей без ордера на арест под замок сажать!.. Знаешь, что я могу с тобой сделать?

– Знаю, – тут же согласился Егор. – А знаешь ли ты, что я с тобой сей же час сделаю?

– Что?.. – насторожился Василий.

– Опохмелю, дорогой ты мой!.. Пойдем в избу скорей, ты же совсем босой, неровён час, простудишься, – и, обняв покорного, но всё ещё смертельно обиженного участкового за плечи, повёл в дом.

А потом они до самых петухов сидели за столом, допивали оставшийся самогон и мирно беседовали: о трудностях милицейской службы, о нищенской зарплате, о международном положении, о бабах, это – само собой, и вообще о нелёгкой жизни и коварной судьбе. Потом, путая и меняя слова, пели из "Кубанских казаков":

"Каким я был, таким я и остался…"

А когда совсем рассвело, Егор, наконец, решился и задал вопрос, который мучил его с самого момента возвращения домой:

– Васёк, что же ты в ведро нужду свою не справил?..

Щуплый застеснялся, нахмурился, потупил взор:

– Не приучен я, чтоб в ведро, – буркнул он. И густо покраснел.