Всеслав остановился, постоял. После пошел, но уже не спеша. И так же не спеша князь думал: вот я иду и не гневаюсь. Вот я всё, что вижу, терплю. И всех, кого я вижу, жалую. Вот я миную двор. Вон Хром идет навстречу. Бог в помощь, Хром. А вон идет Бажен. Будь здрав, Бажен! Всеслав кивнул Бажену, потом опять кивнул еще кому-то, а вот кому, не рассмотрел, да это и неважно…

И тяжело остановился и повернулся к Софии. Поднял взгляд вверх, на ее купола. Снял шапку, перекрестился. Отдал поклон – не Зовуну, но только ей, Софии, потому что Зовун, он не наш, а он сам по себе, вечевой. И даже он не Зовун, а крикун! Но и мы тоже только сами по себе, гневно подумал Всеслав, и тоже слово знаем! И надел шапку плотно, глубоко – на самые глаза – и пошел дальше…

А сразу ведь хотел идти без шапки! Взял сапоги варяжской юфти, нагольный полушубок, меч. А шапку отложил.

– Застынешь, князь, – сказал Игнат. – Вон как тебя ночью знобило.

– Так то не от этого.

– Все от того. И все к тому!

– К чему?

Игнат не ответил. Но и Всеслав смолчал, больше уже не спрашивал…

И вот теперь он в этой шапке. Да только разве это княжья шапка? Сколько ей лет уже, гневно подумал Всеслав, да он еще на море в ней ходил, значит, с десяток будет. Ворс вытерся до лысины. В такой, что ли, в среду положат? А хоть бы и в такой – ему же этого уже не видеть! И Зовуна тогда уже не слышать! Вспомнив о Зовуне, Всеслав не выдержал и оглянулся – и посмотрел на него. Да только что там нового увидишь, Зовун как Зовун! Висит себе, как и всегда висел, ветер под ним, под языком, веревку треплет. Там, наверху, еще свежей, Зовун, небось, озяб без дела. Но погоди, даст Бог, скоро согреешься – и еще как! Вон в среду сколько звону будет, радости! Всеслав злобно мотнул головой, отвернулся и пошел дальше, к воротам.

В воротах стояли дружинники, Чмель и Вешняк. Эти увидели князя и заулыбались. А что, подумал князь, и правильно, потому что он кто им? Кормилец! А кто им Зовун? Вот то-то же!..

Да только теперь, вдруг подумал Всеслав, уже не срок делить на княжьих и на градских. Теперь это все позади. И он, кивнув дружинникам, вошел в ворота. В те самые, которые когда-то были Верхними, а теперь называются Лживыми. Сначала Трувор через них входил, потом Оскольд. А прадед твой, Владимир Святославич, внук Игорев и правнук Рюриков, тот сюда конно въехал, по костям. Да и по чьим еще костям, прости мя, Господи! От Буса счет ведем, и было в этом счете всякое, но никогда еще такого не бывало, чтобы вот так к нам в род и в кровь въезжали – конно и незвано и через нашу же кровь и по нашим костям! И вот от них, вот от этих ворот, от того дня и началась вражда непримиримая! А сразу за воротами мосток, ров под мостком. И в этом рву, когда со стен стреляют, ох немало руси полегло!..

Нет, всё это не то, совсем не то, думал Всеслав, вступая на мосток. А сразу за мостком тропа вильнула в сторону, в кусты, и круто пошла вниз, к реке. А на реке, у берега, Всеслав увидел лодку, а в ней, на веслах, двух Невьянов: один Ухватый, а второй Копыто. Всеслав нахмурился, подумал: это недобрый знак – садиться между одноименными. Да только что теперь к добру?! И он пошел дальше, спустился, после легко, не по годам, заскочил в лодку, сел между гребцами и велел:

– Не шибко.

Невьяны ровно, ладно выгребли на стрежень. На Вражьем Острове кричали галки. На Заполотье было еще тихо, там даже еще туман не разошелся. И ветер как будто бы стих, но пробирало крепко. Всеслав поплотней запахнул на себе полушубок. Сидел, смотрел на воду. Вода была серая, мутная, в такой ничего не рассмотришь. Да и зачем это рассматривать, думал Всеслав, когда и так всё известно! Здравствуй, Дедушка, вот я тебе поклонился, ты видишь? Так и в Никитин день я тоже тебе кланялся! Это от меня тогда были те люди и от меня тот дар! А ты мне вчера отплатил – и я это уже отведал. Очень было жирно, очень вкусно! Жаль, что в последний раз. Правда, теперь у меня все будет последнее: сначала ты, а дальше пойду поклониться Хозяину. Как думаешь, он меня примет? Молчишь? Ну-ну, молчи, а что тут скажешь!

Всеслав вздохнул и разогнулся, и на воду уже не смотрел – а вперед. Невьяны гребли молча, споро. После Всеслав повернулся к Копыту, спросил:

– Там, что ли, Дедушку нашли? – и указал на ближайшую заводь.

– Нет, пусто там, – сказал Копыто. – А это вон где, дальше. И то он не сразу отозвался! Полдня искали его, кликали. А тихо! Но этот всё равно нашел! Этот, конечно, а кто же еще! – и Копыто кивнул на Ухватого. Ухватый только хмыкнул, отвернулся.

И опять они молча гребли. А князь опять смотрел на реку, думал: они ловкие. А будешь неловким – и будет беда. Он же потом всё лето будет пакостить – сети порвет, челн опрокинет. А то и самого тебя утопит! Поэтому, как только Никитин день наступает, а Дедушка просыпается – и всегда злой, голодный – а они уже здесь! И вот уже ему твой дар! Лучше всего, он больше всего это любит, лошадку ему утопить. И тогда уже все лето будь спокоен! Как Ратибор тогда…

Нет-нет! Князь отмахнулся, словно от видения, неловко, криво усмехнулся и спросил:

– А налима кто прибрал? Тоже ты? – и посмотрел на Ухватого.

Но тот опять только хмыкнул. Зато Копыто сразу зачастил:

– Он, князь, а кто же еще?! Вот вроде мы рядом стояли. И у меня ничего. А он ладошкой по воде плясь-плясь, потом чего-то пошептал – и зверь к нему идет! А он его за жабры! Он слово знает, князь. Он и креста не носит!

– Ношу! – обиделся Ухватый. – Тогда только и снял, чтобы…

– Вот-вот, снимает! – перебил Копыто. – Значит, не зря! А я хоть целый день буду стоять, и хоть сниму, хоть не сниму – и ничего. А этот только пошептал… Да ты не бойся князя! Князь сам…

– Что сам? – строго спросил Всеслав.

– Да так… – Копыто поперхнулся. – Глуп я. Не слушай меня, князь.

– Я и не слушаю. А ты молчи!

Молчали. Город уже скрылся. Теперь по левой стороне были одни курганы. Поганые. Заросшие! Ибо туда ходить нельзя, ты сам это всем запретил. Ибо, сказал, не вера это, а обман, и не боги, а зло. Стозевые и ненасытные! А сам что на груди носил? Пресвятый Боже! Только в Тебя верую! А то, поганое… Зачем оно мне, торопливо подумал Всеслав. И жарко мне, думал он дальше, еще торопливее. Распахнул полушубок, схватился за грудь, сунул руку под ворот, нащупал крест…

И отлегло, отпустило! А то, подумал, вдруг Она ночью и крест… Нет, крест был на месте! Князь сжал его – сильней, потом еще сильней. Казалось, что еще немного – и он проткнет ладонь, но князь сжимал его, сжимал. Крест, думал, вот где сила. Кем ты ни будь, а он сильней тебя! Жил в Кракове епископ Станислав. Он говорил: король погряз в грехе. И подбивал людей на бунт. А может, и не подбивал, а просто говорил, как оно было. Но король Станислава не слушал! И тогда Станислав объявил, что не допустит короля к причастию. И вообще не примет его в храме. И вот тогда король – тот самый Болеслав, который вел на Киев Изяслава и изгонял тебя, законного… Да, и законного, а что?! Ибо кто ты? Внук Изяславов, старшего из сыновей Владимира, и принял ты венец его, Владимиров, по чести, всенародно, и сам митрополит тебя венчал… Да, Болеслав! Так вот, тот самый Болеслав – Необузданный, так его звали – явился в храм, схватил епископа прямо во время мессы и угрожал ему мечом! А Станислав сказал: «Побойся, Болеслав! Что будет мне, то будет и всей Польше. Вот я целую крест, что будет так!» И он поцеловал. А Болеслав только смеялся. После схватил епископа и выволок на его площадь, и там его убил, четвертовал. И что теперь? Нет прежней Польши, нет короны! Поднялся люд, изгнали короля… И вместе с ним исчезла и корона. Говорят, что Болеслав унес ее с собой, спрятал под рубищем, бежал. И где-то в Швабии, Тюрингии – никто точно не знает, где – он сгинул. Тот самый король Болеслав, который Киев брал, Поморье жег, богемцев, угров воевал… А вот теперь его брат Владислав – просто князь. А Польша, как тот Станислав, разрублена и четвертована, распалась на уделы. Вот каково чрез святой крест переступать! И вот в чем твоя сила, князь, – в кресте, а не в бесовских чарах. Что чары? Дым! Сожгли Перуна – и ушел Перун, рассеялся как дым, курганы заросли. А ты как правил, так и правишь. А оберег сорвал, а крест поцеловал – и Она от тебя отступила! А сколько лет носил ты этот оберег, и как ты на него надеялся! А зря! Всего семь месяцев ты был Великим князем. Когда же ты узнал, что Болеслав идет, то выступил ему навстречу, и верил ты, что оберег спасет тебя, как спас из поруба и как вознес над всей Русью! А после… предал он тебя, не оградил от ляхов! И ты ушел, бежал в ночи – как волк. Обидно было, зло душило. Одно тогда лишь и утешило: что будто Болеслав взял Изяслава за грудки…

Да только лгали люди! И так всегда. Лгут, если это им на пользу или в утешение. А также еще лгут для страха – и не только для того, чтобы кого-то напугать, но чтобы и себя. Ну а себя-то им зачем? Ведь же Микула говорил:

– Страх – это зло! Ты не должен никого бояться, только тогда ты настоящий князь.

И Микула знал, что говорит. Семь лет был Полтеск под Оскольдом, семь лет Микулы с нами не было. Бежал совсем еще мальчишкой, зато вернулся настоящим воином, и воинов привел с собой. Много привел! А собирал их, говорил, по зернышку: свеи, урманы, пруссы, руянцы. Им всем – что Удин, что Перун, что Святовит или ромейский Бог – едино. И вот пришли они, Микулины дружинники, стали на Вражьем Острове. А было их семь кораблей, по-варяжски – драккаров. Под вечер дали полочанам знать – стрелой пустили грамоту. В ней было сказано: «Завтра зажгу. Бегите». Но полочане в это не поверили, били в Зовун, сошлись на вече. Потом всю ночь готовились, утром взошли на стены…

А Микула, как и упреждал, зажег! Они метали огненные стрелы – и загорелся город. Потом пошли они на приступ. И вошли. И люто резали – всех, без разбора. А что! Им так велел Микула, он кричал:

– Под корень! Всех! За брата! За жену его! За род! За страх мой! Режь!

И они порезали. А огонь был такой, что после только через год отстроились. И опять жизнь пошла! Новый терем поставили, новое капище, новые стены. Пришел Бережко, приплыл Дедушка. Микула строго княжил! Детей своих от королевны урманской, как только они подросли, сразу послал варяжить. Ушли трое, а вернулись двое. Он их опять послал – и вернулся уже только один, Глеб. Вот этот Глеб потом и правил. Ятвягов воевал, литву, латталлу…

А с Русью был особый уговор: вы сами по себе, мы сами. Но так стало не сразу. А сразу было вот как: когда Олег пошел на Киев на Оскольда, то он послал в Полтеск меч – мол, берите его и идите за мной. Но Микула этот меч переломил и возвратил его Олегу. Тогда Олег один пошел. Сел в Киеве, Оскольда удавил, храмы ромейские пожег, вернул Перуна. А после опять послал своих людей к Микуле. Но на этот раз люди пришли ни с чем. Как это так, спросил Микула. А так, ответили ему, меча меж нами нет, вот что, и мы идем на волоки. Микула засмеялся и сказал: быть по сему! На том и порешили: Двина моя, Днепр твой, а волоки наши, едины. К тебе идут купцы, ко мне – пусть вольно ходят, ибо меча меж нами нет.

И долго его не было. Сперва у них Олег сидел, а после Игорь, а после Ольга, а после Святослав – и все они держали мир. А после даже более того: стал Святослав все чаще заговаривать, что, мол, у тебя, брат Рогволод, есть дочь-красавица, а у меня есть сын. Но если бы так просто – сын. А то ведь их у Святослава было трое, и двое из них королевичи, а третий – рабынич Владимир, вот кто! Всеслав, вспомнив такое, стиснул зубы, щека опять задергалась.

– Игнат! – крикнул Всеслав.

Но тут же опомнился и посмотрел на Невьянов. Но они как ни в чем не бывало гребли. Всеслав помолчал, подождал…

Нет, они на него и не смотрят. Так, может, подумал Всеслав, крика и вовсе не было? Может, это ему опять почудилось – как ночью?! Или он стал совсем как баба? Смерти испугался, вот как! Или не смерти, а Хозяина? А ведь Хозяин уже совсем близко, подумал Всеслав, осмотревшись. Бельчицкий ручей они уже миновали, осталась только Слепая коса. Слепая, повторил Всеслав, и поморщился. Люди думают, что они зрячие. Ну, мало ли что люди думают! Да и до людей ли сейчас? Тихо, гладко кругом. Князь опять склонился над водой и тайно, про себя, заговорил: где ты же, Дедушка, хоть бы взыграл, волну пустил, ладошкой хлопнул! Ведь я же тебя на этот раз не просто одарил – а я, как чуял, тебе Орлика пожаловал! Его ко мне вот так же, по весне, от угров привели. Купец попался въедливый, он цену не сбавлял, а наоборот накидывал. А жеребец храпел, приплясывал. Красавец! А масть, как говорится, в бороду – такая же каурая, а глаз бешеный, а холка двужильная! То есть по всем приметам надо было брать. И взял я, и смирил его, взнуздал. После провел в поводу, остудил, а после вскочил на него… И аж сердце запело, вот как! Потому что ну еще бы! Стать у Орлика видная, шаг легкий, бег размашистый. Но только ох как давно это было! А нынче…

И он посмотрел на того, кто смотрел на него из воды и подумал: а нынче ты и сам уже не головной, а кляча клячей. А конский век еще короче! Поэтому когда четыре дня тому назад Игнат спросил, кого будем давать, ты сердито ответил:

– Так этого! Я же им уже показывал, которого!

Но так и не сказал, что Орлика, не смог. Но Игнат и так всё понял, весь аж побелел и чуть слышно сказал:

– Да что ты?! Как можно?! Грех-то какой! Его – да водяному!

А ты ему гневно:

– А ну! А не то!.. – и схватился за меч.

И взяли они Орлика, свели его к реке. Там ему голову медом намазали, солью посыпали, а в гриву ленты вплели. После стреножили его и повалили в лодку. Ухватого на берегу оставили, а сами выгребли на стрежень и стали ждать знака. Ухватый ходил, слушал, после чего-то услышал, махнул рукой – и они толкнули Орлика из лодки. И больше не стало Орлика. Отведал его Дедушка, замаслился и привел Ухватому налима – прямо в руки, не надо ловить! И, значит, не налим это, а Орлик. Вот так-то, князь! Только какой в этом грех, если ты теперь сам почти как Орлик? А что, разве не так, подумал князь и мрачно усмехнулся. Так, конечно! Потому что ты вот сейчас приплывешь, накормят тебя, выведут… Конечно же, это поганство, но так давно заведено. Сперва отец ходил, а ты только смотрел, а после уже сам туда ходишь – с пятнадцати лет. А этот раз, как ты теперь знаешь, последний. Да и вон уже они – стоят на берегу. Там, впереди… Но Всеслав отвернулся от них и сердито велел:

– Шибче! Шибче давай!

Зачастили Невьяны. Брызги летели холодные, прямо в лицо. И это был славный холод! А берег быстро приближался. Да, снова подумал Всеслав, а ведь и вправду как Орлика! Ш-шах – прошуршало днище по песку. Лодка уткнулись в берег. Всеслав поднялся и поправил шапку. Копыто – по обычаю – сказал:

– Под ребра, князь!

– Как водится, – сказал Всеслав и быстро вышел из лодки. И так же быстро взошел на бугор. Сказал выжлятникам:

– Не обессудьте, припоздал. Дела были спешные.

Выжлятники – их было трое – согласно закивали: спешные. А старшой из них, Сухой, еще сказал:

– И не беда. Дни нынче длинные, успеем.

– И то! Пошли, – велел Всеслав.

И они все четверо пошли. Всеслав шел впереди. Ноги сильно скользили в грязи. Грязи было очень много. И это уже на бугре не пройти, раздраженно подумал Всеслав, а что тогда будет внизу? Совсем болото!

Так оно там и было – болото. После свернули в ельник – и там то же самое. Шли, хлюпали. Молчали. Потом Сухой заговорил:

– Все в срок идет. Он еще с ночи встал, маленько походил, а теперь опять лежит.

– На ветках лег? – спросил Всеслав.

– Нет, у себя, в берлоге. Это он вчера на ветках был. И позавчера. А тут будто почуял! Лежит, не кажется. Я думаю, что это добрый знак. Так, князь?

– Так, – равнодушно ответил Всеслав.

Сухой опять что-то спросил, но Всеслав не расслышал. Не слушалось! Хотелось просто тишины… А тут еще опять полезло в голову такое: а ведь и впрямь, наверное, всему свой срок назначен. Сейчас срок реке просыпаться, и лесу тоже, и полям, значит, пора год начинать. Жаль только, что день сегодня выдался неладный – грязь, холодно, дождь собирается… Да только дело не в дожде, а в том, что сколько лет ты сюда ходишь, а так и не привык. Но тут привыкнуть трудно! Это потому что ты как Орлик. А этим, выжлятникам, что? Сухому тридцать лет от силы! А Третьяку и того меньше. А Ждан вообще еще безусый. На следующий год они другого князя сюда поведут и будут говорить ему «все в срок». Им еще жить да жить!

Собака тявкнула. Костром повеяло. Князь усмехнулся и подумал, что он уже как раз проголодался – значит, и это тоже в срок!.. Как вдруг Сухой спросил:

– А правда, князь, про кречета?

– Про кречета? – переспросил Всеслав. – Которого?

– Так, говорят, тебе пообещали.

– Кто?! – удивился князь и даже остановился.

Сухой пожал плечами и сказал:

– Так ведь болтают всякое…

– Ну-ну!

Сухой вздохнул и отвернулся. Они опять шли молча. Ишь, кречеты, гневно подумал Всеслав, откуда он такое взял? И, не удержавшись, спросил:

– А что тебе до кречетов?

– Так, ничего, – осторожно ответил Сухой. – Просто я их ни разу не видал. А говорят, что они лучше соколов. И их за Камнем, говорят…

– Так то за Камнем! Вон куда хватил!

И князь даже рукой махнул, будто показывал, где кречеты. И опять они шли молча. Хлюпали. Теперь уже не думалось – совсем.