11

Учебный год приближался. Глеб не знал, печалиться или радоваться этому событию. С одной стороны, безрадостные перспективы раннего подъема и утомительных занятий, с другой – с каждым учебным днем Глеб приближался к далекой пока цели…

За две недели до первого сентября некстати нагрянул сосед. Появился в дверях – огромный в их маленькой комнатушке. С его приездом усложнялись даже ежеутренние гантели.

– А чего ты дома? Купаться бы ехал… – с порога предложил он, не здороваясь, и поставил на пол невероятного объема рюкзак.

– Я тут треску привез. Так вот, ты ее не ешь… – он извлек из рюкзака холщовый мешок, заполненный, судя по запаху, вяленой рыбой.

Глеб кивнул. Ему было все равно. Его минимальный уют рассыпался с этим приездом.

– Уф, – сосед рухнул на койку. Тут же зажег телевизор. Комната, в которой два с лишним месяца не допускались вульгарные звуки, наполнилась пищанием героев МТV…

Глеб сменил домашние тапочки на уличную обувь и, не говоря ни слова, «поехал купаться».

Доехал до метро «Чернышевская». Выйдя, прогулочным шагом добрел до цирка. Потом подумал, что бежать от соседа глупо. «Бежать от…» глупо в принципе. Надо сделать так, чтобы соседей не было вообще… И Глебу опять виделось недостижимое и в то же время реальное будущее. Будущее, где соседи живут только за соседней дверью.

Вечерело. Над городом стояла теплая полутьма.

Глеб вышел на Невский, потоптался у Гостиного двора. Пора было возвращаться. Смирить гордыню и смириться с временным все же соседом.

Еще на первом этаже Глеб услышал женский визг. За ним последовал алкогольный грубый смех и матерные реплики. Все стихло только на несколько секунд, и визг повторился.

Глеб поднялся на свой пятый этаж. Звуки, исходившие с четвертого, преследовали его.

В комнате гудел телевизор.

Сосед, подливая пива из бутылки в стакан, грыз свою сушеную треску, лежа на койке.

– Кто там так орет? – буркнул Глеб, снимая обувь.

– Да эти… Только приехали, а уже пьяные…

– А какие они должны быть? – ухмыльнулся Глеб, вспоминая себя годичной давности.

– Потише, – сосед пошевелил большим пальцем ноги, грозя приехавшим.

– Иди и скажи… – испытывал Глеб соседа на прочность.

– Я чего – самоубийца? Уже Влад приходил жаловаться…

Не признаваясь в трусости, сосед все же настаивал на каком-то ущербном благоразумии.

– И что Влад?

– Чего Влад? Влад пришел. Тебя хотел видеть. Потом на этих жаловался, – сосед кивнул. – Он им вроде бы сказал, а они его вроде бы послали… Это первогодки! – отслуживший армию сосед выражался соответственно.

– Понятно, – бросил Глеб, борясь с уже начинающимся тянущим волнением под ребрами. Четвертого этажа было не избежать, если те не угомонятся в ближайшие полчаса.

Он решил спуститься к Владу. Тем более что, судя по тому, что слышал Глеб, бесчинства происходили где-то рядом с дверью Влада.

Первогодков было много. Они курили, стоя вдоль обеих стен коридора. Разговоры вели громко и агрессивно. Среди них Глеб заметил двух девиц, от которых, вероятно, и исходил пронзительный визг. На полу валялись, презрев такие понятия, как пепельница, десятки окурков.

Гримаса, которую невольно надел на себя Глеб, была гримасой отвращения. Для того чтобы пройти сквозь строй курящих без потерь, надо было как минимум состроить другое лицо.

Сделать это было практически невозможно. Дороги назад не было тоже. Новое поколение молодых волков поглядывало на Глеба с плотоядным интересом. Даже руки с сигаретами волчата держали внизу, меряя фигуру Глеба взглядом гробовщиков. Потом как-то разом замолчали.

Глеб вошел в коридор, чувствуя давление с обеих сторон. Ему надо было сделать шагов пять-шесть, чтобы пройти мимо. Любой агрессивный вздох мог вызвать лавину. Любое неловкое движение – бурю.

Когда темная масса осталась позади, Глеб, не оборачиваясь, почувствовал, как упало напряжение за его спиной. До комнаты Влада оставалось метров пять. Первогодки опять загомонили.

Глеб постучался. Не дожидаясь ответа, толкнул дверь.

– Не было печали? Здоров! – поприветствовал Влада Глеб.

– Видел? – Влад сидел на койке. В руках его дымился паяльник. Вкусно пахло канифолью.

– Да видел! А ты чего делаешь?

– Штекер отвалился… Искрит! Слушай, Глеб! Они вообще… Я им пытался сказать, но без толку… Бычить начали!

– Ты себя год назад вспомни! – назидательно напомнил Глеб. Отмахиваясь при этом от собственных воспоминаний.

– Да я таким не был!

– А кто кричал, что надо быть хозяином жизни? Кто говорил, что питерцы, как пидоры, говорят… Нам-то вовремя рога пообломали, – вместо «тебе» Глеб все же заставил себя сказать вынужденное «нам».

Влад недовольно заворчал.

– Может, тебе Закира напомнить? – загорячился Глеб. – Сгнил уже!

– Да иди ты… Тут-то чего делать?

Словно бы откликаясь на вопрос, из-за двери послышалась сопровождаемая гоготом замысловатая матерная комбинация.

– Ты готов драться? – спросил Глеб, зная ответ.

– Почти, – ответил Влад и чему-то усмехнулся. – Можно еще Дружинина позвать. Я его сегодня видел.

– А ему это надо? Может, ему все равно…

– Да ладно… Надо просто выйти и сказать, чтобы не орали и овец своих заткнули. Только уже вдвоем. И вот с этим… – Влад кивнул в угол. Там прислонился к стене напоминающий тросточку ржавый металлический штырь неизвестного происхождения.

Глеб взял штырь, перепачкавшись ржавчиной. Покатал его в ладонях.

– Убить можно…

– Ну! – довольно подтвердил Влад.

– Я говорю – убить можно. Совсем… Ты не понимаешь? Нет, мы сделаем по-другому! Вот ты бы год назад как отреагировал, если бы тебе замечание сделали?

– В морду бы дал.

– Вот! А чем они лучше? Я тебе скажу – они хуже! Для нас старшие авторитетом были. Не все, конечно…

– Были, – согласился Влад. – Правда, некоторые потом дерьмом оказались…

– Ну вот и думай! – Глеб поставил металлическую палку обратно в угол и принялся оттирать от ржавчины пальцы: Через год с ними то же самое будет. Половину выгонят, а другая половина изменится…

– Я не понял, что ты предлагаешь…

– Я? Да ничего! Они к тебе и ко мне не цепляются, а через неделю-другую все наши приедут. Вот увидишь.

Влад принужденно, однако не без бодрости в голосе, согласился. То, что ему сперва казалось трусостью, на деле обернулось какой-то житейской мудростью даже… Да и никому не хотелось встречать новый учебный год, лежа в больнице с проломленным черепом, если что-то вдруг пошло бы не так.

Влад открыл холодильник. В каждой комнате после первого года обучения у студентов появлялись роскоши. Одни доставали себе телевизор. Другие шли дальше и к телевизору покупали видеомагнитофон. Но редко кто обзаводился холодильником. Притом, что это был самый ценный трофей.

Влад достал из холодильника две бутылки пива, протянул одну Глебу.

– На… Не поверишь – один бухать вообще зарекся…

Приезжие пили третьи сутки.

Их как будто бы стало еще больше. На третий день, спускаясь за хлебом, Глеб почувствовал, что дальше так продолжаться не может. Что-то должно произойти. От приезжих исходил плохой запах и такая же энергетика. Третий этаж утопал в табачном дыму.

Надежда была на то, что у них кончатся деньги. Потому как сил у них было достаточно.

Глеб наконец разыскал по телефону Корнеева. И был доволен приглашением на прогулку. К тому же Славкины родители уехали отдыхать и у Корнеева можно было заночевать.

Он вернулся только вечером следующего дня с наполненным яблоками рюкзаком. Яблоки Слава привез со своей дачи.

В общаге стояла обычная тишина. Видимо, новоявленные студенты все же угомонились.

Поднимаясь к себе, на третьем этаже у окна он лицом к лицу столкнулся со старенькой уборщицей. Та вяло возила тряпкой по огромному винному пятну. Присмотревшись, Глеб с тревогой и без удивления увидел кровь.

Не заходя к себе, постучал к Владу.

– Глебыч, это надо было видеть… Они сами себя наказали. Без нашего участия, – Влад сидел на стуле и продолжал дрессировать паяльник.

– Ну? – торопил его Глеб.

– Ну! Не нукай! Сами себя наказали. Нам вообще не пришлось вмешиваться, прикинь!

– Короче…

– Да подожди… Короче, дело к ночи. Я телек смотрел, да и они поутихли. Так уже… Я задремал – вопли. Слышу – какие-то стремные, не то, что раньше…

А потом вообще – кто-то стонет и дышит, стонет и дышит…

– В смысле – дышит?..

– Ну так: а-ах, а-ах… У меня не получается. Я думаю – сами разбирайтесь! Даже выходить не стал. Потом слышу – скорая приехала. А потом милиция, показания брали…

– Так что случилось-то? – нетерпеливо спросил Глеб.

– Да что-что… В пальто. Пацанчика одного зарезали.

– Насмерть?

– Да какое… Куда-то в живот попали. Короче, поживет еще… Ай… – Влад обжегся паяльником и выругался. – Зато сейчас – тишина.

– Давно случилось?

– Да часа три назад… Менты полчаса назад уехали. Тут баба одна убивалась. С ней истерика случилась!

– Случится! Если пить четвертые сутки, и не такое случится.

– А кто ударил ножом-то?

– Ты интересный, Глеб. Я их чего, знаю, что ли? Забрали его в наручниках…

– Покорил Питер…

– А?

– Мысли вслух.

Глеб поднялся к себе.

«Голова должна оставаться холодной», – думал Глеб. Сегодня или вчера его холодная голова, возможно, уберегла его самого и Влада от ножевых ранений.

По позабытому, к счастью, кодексу чести Глеб струсил. Хотя некоторые, ловко трактовавшие кодекс волки, повернули бы так, что Глеб схитрил, будь они на месте самого Глеба.

Глеб не чувствовал за собой трусости. Не видел и хитрости. Он сделал так, как велела ему холодная и разумная голова.

Сосед все так же пялился в телевизор. Эмтивишные герои пищали с непроходящим энтузиазмом. В комнате удушливо пахло мазью, которую сосед целый год с разной периодичностью втирал себе в левое колено. От запаха этой мази ненависти к соседу у Глеба становится вдвое больше.

– Ты слышал? – обратился к нему сосед без приветствия.

– Слышал…

– Ты пойдешь?

– Куда? – не понял Глеб.

– А говоришь – слышал! Ванесса Мэй приезжает…

– Нет. Я думал, ты про этих уродов…

– Каких? – не понял сосед.

– Там эти вновь прибывшие друг друга порезали.

– А-а… Да пускай хоть порежут, хоть передушат… Я чего им – мамка, что ли?

Это был четвертый, вполне приемлемый вариант поведения, и о нем ни в каком кодексе чести ничего сказано не было.

12

Наконец лето все-таки закончилось, и сентябрьские утра, все как одно, имели запах тонкий и пронзительный. То ли это был запах листвы на бульваре, только начавшей опадать, или же осенняя Нева приносит с собой ароматную прохладу прямо из Ладожского озера.

Почему-то это было грустно.

Вообще весь город замер в предвкушении осени.

Самое главное – осень еще нельзя было увидеть. Едва пожелтевшую кое-где листву можно было отнести и к засушливому лету. Но осень чувствовалась, и Глебу тоже сделалось не по себе.

Пару раз после уроков они с Корнеевым ходили гулять. Все было так, как и раньше, может быть, только смена настроений у Корнеева стала происходить резко и непредсказуемо.

Они забрели на пляж Петропавловской крепости. Долго бродили по берегу. Сели на траву с той стороны, которая обращена к Кронверку.

Перед ними в бурой воде плавали утки.

По случаю такой осени за пазуху Глебу приятели купили коньяк в удобной плоской бутылке.

Глеб дожевал сморщенное яблоко, бросил огрызок:

– Все равно чего-то не хватает…

Он презрительно посмотрел на бутылку в руке, из которой только что сделал хороший глоток.

– Тебе всегда чего-то не хватает, Глебыч, – совсем не понял Глеба Корнеев.

Глеб промолчал. Не стоило объяснять Славе, что он имел в виду. Что на месте Корнеева Глебу хотел бы видеть особу женского пола, чтобы прогулка приобрела «высший смысл».

В таких умозаключениях прошли сентябрь и половина октября.

От ощущения неполноценности происходящего Глеб становился раздражительным. Его могло вывести из себя даже утреннее бритье.

С Корнеевым они виделись все реже. В выборе между учебой и женским полом Слава окончательно выбрал второе. Его избранница была хороша собой и, учась курсом старше, к учебе относилась с такой же, как и Корнеев, прохладой.

Они могли неделями пропадать у Корнеева на даче, после чего Слава являлся в институт похмельный и похудевший.

Как-то в середине октября к Глебу в комнату постучался Влад.

– Сидишь? – спросил он с таким видом, как будто мог предложить какую-то фантастическую альтернативу.

– Нет, по потолку гуляю, – криво сострил ужинавший Глеб.

– Сегодня чо?

– И «чо»? – передразнил Глеб, зачерпывая ложкой гречневый суп.

– Суббота, – ответил сам себе Влад. – У меня день рождения!

– Ну поздравляю, – промычал Глеб, не отрываясь от супа. – Он у тебя что, каждую субботу?

– Да ну тебя. Я, короче, приглашаю, – нормальное человеческое общение до сих пор давалось Владу с трудом.

– А раньше-то мог позвать? Куда я теперь – без подарка, – заводил Влада Глеб.

– Я вчера заходил – вас никого дома не было.

– Записку бы оставил!

– Писать не умею, – Влад распознал наконец насмешку Глеба. – Короче, я жду! Все придут часиков в восемь…

– Кто все? – спросил для порядка Глеб.

– Дружинин придет. Виталик. Короче, мужская компания… Не знаю, может, Кабан появится.

Кабан – так прозвал своего соседа Влад. Фамилия соседа была, понятное дело, Кабанов. Это был хмурый третьекурсник, которого никогда не было дома.

– Другого я не ожидал, – пробормотал Гончаренко. Вслух же произнес:

– Ладно. Побреюсь и спущусь…

В комнате у Влада был накрыт стол. Даже не смотря на то что было заметно: этот стол – сотворенное именно мужскими руками убожество, на столе присутствовали все необходимые аксессуары – скатерть и даже салфетки. Глеб вспомнил, как Влад недавно обругал непутевых девок-соседок за то, что вместо салфеток девицы использовали туалетную бумагу.

– Она же в туалете не висела, – протестовали девки.

– Как-то вообще, блин, неприятно… – аргументировал Влад.

Туалетную бумагу заменили одноразовыми носовыми платочками.

– Мужчина! – похвалил Глеб Влада. Тот, огромный, толкался у плитки, на которой вкусно шипело еще не представленное гостям кушанье.

– Подожди еще, – суетился Влад, возясь с блюдом.

Пришел Виталик – молчаливый носитель редкой по размерам бородавки на верхней губе. Все, кто впервые видели Виталика издалека, думали, что на его губу присела крупная муха. Приблизившись к нему – разочаровывались. Зато Виталик навсегда приобретал определение – «тот, что с бородавкой». На вопрос, например, по телефону «какой Виталик», он сам пояснял – тот, что с бородавкой. Фамилией его никто не интересовался. Если узнавали – разговор был примерно такой:

«Виталик?»

– «Ну да, Евдокимов».

– «Тот, который с бородавкой?»

– Давайте Дружинина подождем! – Влад вернулся к дымящейся сковородке.

– Что у тебя там? Курица? – не вытерпел Глеб, заглядывая Владу через плечо.

– Цыпленок!

– Как ты отличил?

– Да иди ты…

– Ну, короче, всё! Глебыч теперь покоя не даст! – ворчал Влад, ставя сковородку на стол.

Он снял крышку. Под ней, расплющенная, распласталась куриная тушка золотистого, по задумке, цвета. Попадание в цвет было неполным…

– Ну как бы да… – произнес инфантильный Виталик.

– Да очень даже, – подтвердил Глеб.

Наконец явился Дружинин. Разделся, ежеминутно вытирая нос. Протянул Владу маленькую коробочку со словами:

– Поздравляю… – и покраснел.

В таких делах бывшие молодые волки до сих пор были полны девичьего смущения.

Влад приоткрыл коробочку.

В коробочке лежала деревянная фигурка льва, вырезанная из красного дерева.

– Спасибо, – смущенно поблагодарил Влад. Он совсем не понял подарка.

– Это… короче… – Дружинин неловко выругался, потом продолжил: – В общем… Я сам, короче, вырезал… – когда он справился с признанием, то совсем обессилел.

– Да ты чо? – ожил Влад. – Ты гляди, Глебыч, а… – казалось, будто деревянный лев, тайна рождения которого была открыта, приобрел дополнительные бонусы.

– Уважаю, – коротко сформулировал Глеб. Когда-то он неплохо рисовал. Даже пару месяцев ходил в художественную школу. Потом рисовать стало незачем. Вернулся к этому хобби он совсем недавно, а именно – в начале сентября, когда пририсовал огромный фаллос к нарисованному Корнеевым в своей тетради «Медному всаднику». Тогда Корнеев даже обиделся. Глебу пришлось глупо извиняться.

Глеб видел, что Влад был доволен. Когда сели за стол, он то и дело оглядывал гостей и улыбался.

Состав участников праздника не обещал. В таком возрасте мужские посиделки противоестественны. На гражданке, по крайней мере. Ощущения чуда и перспективы перекрывает пока удовольствие от ощущения трехсот-четырехсот граммов попавшей в пищеварительную систему водки.

Мужская компания не сулила ни чудес, ни тем более перспектив. Когда застолье ограничивается стенами общаги – это уже плохо. Когда только мужским полом – отвратительно.

Предположения довольно быстро стали подтверждаться.

Говорить, в сущности, было не о чем. Кости общих знакомых были давно перемыты. Грязное белье – выполоскано.

Разговоры звучали натужно.

Глеб вовремя спохватился, когда чуть не начал загибать зубья алюминиевой вилки в разные стороны.

Праздник требовал спасения.

За дверью возник женский голос. Глеб разобрал только конец фразы:

– …хочешь, я и его тебе притащу!

Потом послышался стук, и дверь тут же приоткрылась.