Скрипкин уважительно посмотрел на Гончаренко и удивленно при этом выругался.

– Ну ты… Не пьешь, не куришь… И чего вы там целыми днями делаете? В театры ходите?

– В музеи! – парировал Глеб.

– Ты серьезно, Гончар? – напрягся Саня. – Значит, я в этой жизни вообще ничего не понимаю. Зачем тебе эти музеи? Пива взял… На море пошел…

– На телок смотреть или бычков ловить? – еле сдержав усмешку, спросил Глеб.

– Да нет, я серьезно!

– Ну и я… – перебил Глеб. – Чем наши-то занимаются? – попытался он разрядить обстановку. «Наши» – одноклассники, с которыми Глеб и Скрипкин сохранили связь.

– Ну как… По сравнению с тобой, Гончар, – ничем! Ну вот честно… – Скрипкин даже положил руку туда, где у людей случается сердце. – Силя уехал в Ставрополь – там у него батя работает, Андрюха сидит… А, ну ты знаешь. Дема здесь.

– Я к нему собирался…

– А я тебе скажу, Гончар, – не ходи! Он там на какую-то химию подсел…

– Торчит, что ли?

– Да не то что торчит… Я тебе расскажу, а тебе самому решать. Короче, я не знаю, как эта хрень называется, но только от нее очень хочется бабу. Они собираются – человек пять и телка – и себе это колют… Говорят, что к ней не привыкают. Чушь, я так думаю.

– Какой ужас, – поежился Глеб.

– Да ну, – подтвердил Скрипкин, торопливо закуривая. Так, словно собирался отгонять от себя злых духов.

– Дема говорит, что все нормально – только я-то вижу, что нет, не нормально… Ну кто еще… Хохлова двойню родила, а я, знаешь, думаю, как в нее вообще дети поместились, а? Она же тощая… Солонкина замуж вышла за какого-то чучмека. А красивая была… Я – видишь, бухаю…

– Ты это давай кончай, – с улыбкой пожурил его Глеб, но Саня вдруг заговорил серьезно:

– Давай, Гончар, начистоту! Ты – молодец, не потому что ты учишься, а даже потому, что хочешь чего-то. Я, положим, тоже чего-то хочу! А вроде как поздно…

– Тебе двадцать лет! – напомнил ему Глеб.

– Время упущено…

– Да ты чо! – от удивления Глеб даже выронил забытое словечко.

– А… – махнул рукой Саня. – Я, кстати, твою тут видел! С дочкой…

Глеб думал, что эта женщина уже не может его потревожить. Взволновать! Однако даже одно упоминание ее Саней вдруг обожгло его воспоминаниями.

Твоя? Моя? Своя? Та, которую видел Саня… Звали ее Алла. Имя кончалось и начиналось на первую букву алфавита. Имя можно было читать задом наперед… Ладное имя. И холодное одновременно. Как синий цвет. Без всяких «ю» и «я».

Как она вся…

Когда Глебу было шестнадцать, ей – двадцать один. И у нее была дочь, которой в то время было четыре. У Аллы никогда не было мужа, но она, по ее собственным словам, «к двадцати годам повидала немалое количество мужиков». В произнесенном ею варианте слово «мужики» было заменено на соответствующий мужику половой признак. И странное дело – она приводила этот аргумент как несомненный плюс. Хотя, по правде сказать, определенная часть мужчин действительно так считает. Не в этом дело. Дело в том, что «немалое количество повидав», она таки захотела присовокупить к этому количеству Глеба. Семнадцатилетнему подростку это льстило.

Искусав его в лакомых местах, наигравшись с его здоровьем и готовностью к подвигам на ниве любви, она выбросила его, как капризная собачонка, нашедшая другую забаву.

Втихаря Глеб плакал. В уме – стрелялся и вешался десятки раз. Спасло его только то, что он где-то слышал, будто у висельников непременно расслабляется кишечник и изо рта вываливается язык, и невозможность застрелиться из швабры или удочки.

Вторая в жизни мимолетная связь вывела его из состояния внутреннего апокалипсиса. Взросление продолжалось. Но даже и сейчас, по прошествии лет, при воспоминании об Алле у Глеба сжималось где-то под сердцем. И ощущения эти были сродни тревоги. С Аллой тревога преследовала его всегда и повсюду. Может быть, с женщинами и нужно начинать именно так, чтобы потом уже ничего не бояться.

Он боялся ее подруг и всех мужчин, с которыми он мог ее видеть. Вплоть до пожилого директора магазина, где она продавала сладости и сахарный песок.

Один раз он встретился с отцом ее дочки. Крупный и животастый, тот был раза в два старше самого Глеба. Звали его Костя.

Он произвел на Глеба огромное впечатление. Если не маленький, но вполне себе средних размеров Глеб рядом с Аллой смотрелся гармонично, то массивный Костя в красной футболке выглядел именно как защитник. Хрупкая Алла уравновешивала собой разгул мышц и кипение тестостерона. К тому же Костя был лыс и при этом загорел. Как он, зачиная дитя, не повредил хрупкие Аллины косточки?

Костя сказал: «Ого!» – и рука Глеба чуть ли не по локоть провалилась в рукопожатие.

Несколько раз он назвал Аллу Алкой! Она отвечала сварливо и капризно. В капризных нотках Глебу почудилось кокетство.

Когда Костя ушел, забрав с собой дочь, за которой и приходил, Глеб стал задавать глупые вопросы. Ему казалось, что, если Алла на них ответит, он расстанется со страхами. Оказалось наоборот! Чего стоит только один ответ Аллы на вопрос о постели.

– Костик? Да ураган… – она не закончила, а Глеб побоялся спрашивать.

Глеб не мог вспомнить случая, когда ему казалось, будто у них с Аллой все хорошо.

Глеб никогда не спорил о любви. Даже в винных разговорах с Корнеевым он избегал этого термина.

Он вспоминал себя семнадцатилетнего. Когда Алла говорила ему что-то, у него отключалось сознание. Когда он видел смуглую полосочку ее тела между джинсами и футболкой – у него тоже отключалось сознание. Он сходил с ума… Но почему тогда он не смог даже просто симпатизировать ее дочери? Части ее самой?

Как-то в ванной комнате ему на глаза попалась описанная четырехлетним ребенком простыня, которую Алла впопыхах забыла застирать. Простыня к тому же имела запах. В тот день Глеб уговаривал себя прикоснуться к чашке чая, налитой Аллой. Везде, по всей крохотной квартирке ему чудился детский запах, хотя Глеб и осознавал, что источник запаха у него в голове.

Так было.

И было уже не важно то, как это называется.

Осталось волнение, которое скорее всего исчезнет, если Глеб увидит Аллу и заговорит с ней. Волнение исчезнет – останется скука.

– Как она? – равнодушно спросил Глеб. – Ты подошел?

– Она, по ходу, тоже бухает, Гончар, – признался Скрипкин.

– Это с чего ты взял? – спросил он, думая о том, что так и должно было быть. «Немалое количество мужиков» почему-то не приносят счастья.

– Вид у нее какой-то… Ну хрен знает… Свалявшийся, что ли… Ну и пиво брала. Я не стал подходить. Неудобно стало.

– Ну да, – коротко подтвердил Глеб, а сам подумал, что несвойственное ему злорадство неожиданно показало себя в необычном месте.

Не то чтобы Глебу хотелось ее неудач. Тем более – разбитой алкоголем жизни. Хотелось какой-то маленькой, но запоминающейся мести. За то, что она считала себя самой-самой… И за то, что для Глеба ею была.

Глеб распрощался с Саней тут же, у магазина, заранее дав себе слово не покупаться на предлагаемые Скрипкиным удовольствия.

Прощание вышло долгим и тягостным. При этом правомерно сулило дальнюю дорогу. Скрипкин не мог понять, как при отсутствии дел можно отказаться от водки. Поэтому дела Глебу нужно было срочно придумывать.

В конце концов обнялись и пожали руки.

– Может быть, зимой приеду, – соврал Глеб.

Глеб вернулся домой, удивив мать.

– А чего ты вернулся? Сашки дома нет?

Мать намывала посуду после вчерашних поминок.

– Сашка? Есть, – отвечал Глеб. – Мне на море надо.

– А Сашка? – матери было не понять, почему есть Сашка, а Глеб при этом хочет на море.

– Мам, мы пообщались, – попытался успокоить ее Глеб.

– Может, тебе деньги нужны? – отчаянно предположила она.

– Мам… – Глеб хотел положить руку ей на плечо, но в последний момент сдержал себя. В его семье было не принято трогать друг друга руками.

Она, кажется, поняла.

Дорога до моря занимала около получаса. Он завернул на дикий пляж, но и там в это время было полным-полно народа.

Глеб сел далеко от воды и людей, размотал с кулака полотенце и снял футболку.

Тут же поймал себя на том, что среди лежащих и двигающихся по направлению к морю тел ищет глазами девичьи прелести. Это было настолько естественным, что он усмехнулся. Пожалел даже, что не взял пива. Хотя, пожалуй, он все-таки не мог позволить себе незатейливый отдых сразу после похорон. Покойники заслуживали уважения только потому, что перешагнули грань. А потом уже все остальное…

Глеб сидел, рассматривая окружающих. Подсознательно он всегда хотел отделиться от толпы, но разумно противопоставлять себя толпе было увлекательнее…

Глеб переводил взгляд. Он знал эту особенность любого заполненного телами пляжа. Взгляд таки наталкивается на хорошее женское тело в сопровождении телохранителя. Элементарная теория вероятности. Потом, в зависимости от телохранителя, развития событий могло быть два: если кавалер хорош собой и на его накачанном бицепсе или плече скалился цветной дракон, то Глеб убеждал себя в том, что обладательница тела – малоинтеллигентная дура, клюнувшая на первичные половые признаки самца – мышцы и кошелек (Глеб был уверен, что все накачанные самцы богаты). Если же самец был так себе, Глеб обижался на его спутницу проще – только за то, что она выбрала не его.

Какое-то такое времяпрепровождение, видимо, и ценил Влад.

Разница в том, что если Владу это нравилось, то Глеб держал такие занятия за унижение.

Да и на пляж Глеб пришел не за этим.

Ему хотелось расставить все по местам. Если ехал он сюда хоронить отца, то после похорон у него вдруг не осталось здесь дел.

Он уже не смог бы равнодушно смотреть на то, как мать собирается на работу, притом что он, Глеб, волен с утра делать все, что захочет. При таком раскладе Глебу ничего и не захочется.

Потом друзья! Если к Скрипкину ходить еще раз было просто незачем, то к Деме – еще и опасно. Была еще пара-тройка друзей по техникуму, по которым он не сильно скучал… Если он не встретится с ними, ничего страшного не произойдет. И точно не произойдет разочарования! А это плюс.

Дальше… Дальше почему-то с упоминания Сани все это… В общем – Алла. Женщина с именем, читающимся задом наперед… В нее Глебу хотелось плюнуть. Или с ней переспать – он еще не решил. И вот если он не встретится с ней – это будет торжеством. Торжеством Глеба нынешнего над Глебом, повадки которого он хотел забыть.

Впервые он понял, что ему надо ехать… домой.

Главное, попытаться донести все это до матери.

Доковыляв по камешкам до воды, он вошел в нее по пояс и бесшумно нырнул. Вынырнув далеко, сделал с десяток красивых махов руками. Раскинул руки и повис над глубиной. На душе было легко, как бывает тогда, когда принял правильное решение.

Мать поняла его. Попросила остаться на девять дней и дала в дорогу Глебу хорошую сумму денег.

– Это от отца… Он пытался тебя любить, Глеб…

Глеб не поверил и взял деньги.