– Для тех, кто не в курсе. Этот маленький паршивец вчера заколол насмерть одного толстосума. Какой-то там негоциант с юга Шотландии. Как же его фамилия, черт меня дери!? Тьфу! Какого дьявола я вообще засоряю себе мозги этими мыслями!? Ах да! Вы двое, со мной, – сказал капитан, указывая на меня и Пола.

Трудно передать наши эмоции, ведь Уил был нашим другом. Как он мог поступить так безрассудно, когда у нас была работа и хорошая компания? Нас приняли как своих, кормили, уважали, а что теперь? Как на нас будут смотреть матросы и капитан?

Мы зашли в рубку.

– Надеюсь, вы понимаете, что ваш друг убийца? Я сразу это понял, когда увидел его глаза. В них была пустота. А теперь, скажите мне на чистоту, вы знали о том, куда пойдет Уил и что натворит?

– Нет! Сэр! Мы не знали этого, – клялись мы капитану, умоляя его не выбрасывать нас на улицу.

– Ладно-ладно! Успокойтесь, я верю вам. Вы хорошие ребята и нравитесь мне. К тому же, работы еще невпроворот, так что от вас еще может быть много пользы. Я на вас рассчитываю и потому прошу уведомлять меня о каждом выходе в город. Не хватало еще, чтобы вы влезли в какую-нибудь неприятную историю.

Мы поблагодарили капитана за его понимание и справедливое отношение к нам, а затем приступили к повседневным делам, постоянно разговаривая о случившемся.

Так прошло несколько месяцев, и уже наступила весна. Льда на реке давно не стало, и капитан, видимо, готовился к отплытию. Наконец он вызвал нас к себе и заявил, что намерен уходить в море уже на следующей неделе, и спросил, не желаем ли мы присоединиться к его команде, раз уж мы так хорошо работали и со всеми подружились. Это было очень замечательным предложением, особенно когда капитан Тич заверил нас в том, что будет платить нам такую же сумму, какую получает юнга на рыболовном судне. Также он обещал обучить нас морскому делу и в будущем дать возможность работать на «Белой птице» постоянно.

Я так сильно обрадовался этой новости, что несколько минут, стоял как вкопанный, а потом посмотрела на Пола, который весьма задумчиво потирал подбородок кулаком.

– Сэр, – начал он, – я благодарен вам за это прекрасное предложение, но вынужден отказаться от него. Моя натура такова, что слишком много хочет от жизни, и потому я прошу вас помочь мне, высадив меня в любом порту поближе к Лондону. Там я хочу обосноваться и построить свою маленькую империю текстиля, если удача улыбнется моим стараниям и терпению.

– Ты знаешь, карлик… Я ведь из тех людей, что смотрят не только на камни, – начал капитан.

– Что это значит? – спросил Пол.

– Многие, прогуливаясь по побережью, видят под своими ногами булыжники и камушки, лежащие на желтом сухом песке, казалось бы, совсем неприметные, холодные, без всякой жизни, но я не такой. Я поднимаю камни и вижу жизнь. Я вижу, как под обычными на первый взгляд камнями скрывается их суть.

– И что вы видите под этими камнями, сэр?

– По-разному: обычно там ничего, пустое место. Но попадаются интересные экземпляры: ракушки необычайной формы, осколки коралла, крабы, которые так и норовят выскоблить кусок от меня, иногда под большими, старыми булыжниками я нахожу жемчужины, а под маленькими камнями встречаются самородки. Они давно лежат там, и зачастую никто не обращает на них внимания, но я нахожу их. Ты, Пол, тот самый самородок, и я надеюсь, что ты достигнешь своей цели.

– Благодарю вас, капитан!

Капитан как всегда излагал глубокие мысли, хотя на тот момент не совсем мне понятные. Но меня больше беспокоило другое.

Признаться, от слов Пола мне стало немного обидно, что мой друг, не посоветовавшись со мной, так быстро все решил. Неужели и он бросит меня? Неужели никому я не нужен? Я злился и поэтому молча выбежал из каюты.

Свежий речной воздух понемногу унимал мое беспокойство и возбужденное состояние. Все-таки я был еще ребенком, хотя капитан говорил, что ему также, как и мне, пришлось рано повзрослеть. Я чувствовал, что еще пока не готов взрослеть. Мои жизненные принципы еще не до конца сформировались, а потребности резко отличались от потребностей Пола, капитана или кого-то из команды. Я думал об этом, когда со мной случился очередной приступ. Последнее, что я помню, это резкая боль в затылке и глазах, а затем в мимолетном забвении я увидел отца, вернувшегося домой, он махал мне рукой и звал к себе, я увидел главную улицу, как стою на ней, ожидая чего-то, мне привиделся богатый дом и множество сверкающих люстр, большой светлый зал с мраморным полом, все танцевали, а я был в центре всего этого праздника.

Когда я очнулся, рядом со мной был Пол. Он сообщил мне, что прошли сутки с момента, как они нашли меня лежащего на палубе. Они подумали, что я умер, но, прощупав пульс, пытались привести меня в чувства. Однако ничего из этого не вышло и им пришлось поместить меня в каюту под присмотром Пола. Он сильно испугался за меня и попросил прощения за то, что уезжает. Он сказал, что иначе не может поступить и потому просит меня понять его. На что я ответил ему, что понимаю и желаю ему, чтобы все его намерения сбылись, чтобы удача была всегда на его стороне. Карлик почти расплакался и обнял меня.

Я думал о своем видении и надеялся, что оно пророческое. Иногда у меня бывали подобные видения, которые сбывались, но я сводил все к суеверию до последнего приступа. Теперь мне казалось, что это был не просто сон или вспышка из закоулков памяти, а настоящее предзнаменование, сулящее только хорошее. Потому, не долго раздумывая, я пошел к капитану и сообщил ему о своих намерениях – что ухожу, также, как и Пол, но не в Лондон, а туда, где я родился и вырос. Я также рассказал капитану о своем видении. На что он ответил мне: «Знаешь… Все эти твои вещие сны могут быть правдой, но, а что если нет? Скажу тебе только одно. Мы уплываем через три дня, и, если ты, навестив свое родное гнездо, не обнаружишь там живой души, всех тех, кого ты ждешь, и тех, кто тебе привиделся, то непременно возвращайся на «Белую птицу», и мы отправимся в море. Видит Бог, не простая твоя судьба, а значит и человек ты не простой. Желаю удачи, юный пилигрим». Он крепко сжал мою ладонь и удалился, выкрикивая имена матросов, чтобы выдать им порцию ненависти относительно грязной палубы.

После разговора с капитаном я распрощался со своим маленьких другом Полом. Он как обычно был весел и пел задорную ободряющую песню, подбрасывая старую монету в воздух. А после мелодично просвистел какую-то короткую мелодию и, обняв меня, попрощался, сказав: «До свидания, мой друг. Я верю, что мы еще обязательно встретимся! Вот увидишь! Судьба благосклонна к таким как мы и уверяю, что рано или поздно наши пути снова пересекутся на поле этой суровой жизни».

Вещей у меня почти не было. С собой я взял только немного еды, сколько мог позволить капитан, и денег, которые мне дал Пол, выиграв их у матросов.

От реки до центра города было идти довольно далеко, поэтому я шел быстрым шагом, чтобы успеть до темноты. По пути я не забыл заглянуть в аптеку доктора Уайта, но там его не обнаружил, как и самой аптеки. Теперь на том месте открыли чайную лавку.

Пройдя до своего дома, меня вдруг обуяло неведомое чувство, сродное волнению и тревоги. В моей груди словно зажегся огонь, а в животе начало бурлить. Я прибавил шаг и очутился у самой двери. Не теряя времени, я постучал трижды. Потом еще три раза, но меня встретила лишь мертвая тишина. Я решил, что не стоит отчаиваться, и прогулялся до булочной Дюшера. Однако и там меня ждала досада. Булочной уже давно нет, и место попросту простаивает.

Набравшись терпения, я стал ждать, пока вернется отец. Я все же надеялся на этот благоприятный исход, но мои ожидания не оправдались. Три дня я просидел у дверей своего дома, мои припасы уже почти закончились и нужно было решать, оставаться и ждать отца, который может вовсе не вернется, и все мои сны всего лишь игра воображения, либо мне стоит скорее бежать в порт и успеть на корабль Тича. Со слезами на глазах мне пришлось оставить свою затею с бессмысленным ожиданием, и я побежал что есть мочи, чтобы успеть к отплытию.

Бежал я так быстро, что несколько раз спотыкался и падал, но вставал, не обращая внимания на разодранные ладони, и бежал еще быстрее. Но мои усилия не стоили ничего. Дым «Белой птицы» виднелся на горизонте. Я кричал, махал руками, но все это было бесполезно, вряд ли кто мог увидеть меня с такого огромного расстояния. Упав на колени, я смотрел в землю, слушая зловещий крик чаек, круживших над моей головой.

В тот момент я думал о том, как было бы сейчас хорошо оказаться на палубе «Белой птицы», сидеть в каюте, попивая горячий чай вместе с товарищами, а также думал о том, какой же я дурак, что поддался самовнушению. Разбитый и уставший, я пробрался в какой-то сарай и заснул.

Рано утром меня разбудил старик, потребовавший срочно уйти и больше никогда не попадаться ему на глаза. В подтверждение своих требований он настойчиво начал угрожать мне вилами, чертыхаясь и бранясь в мою сторону всеми существующими неприятными и обидными словами. Так что с самого утра у меня было испорченное настроение.

Идя по улице, я начал рассуждать о том, что же мне теперь делать. Был вариант пойти на фабрику и попытать счастье там. Даже была идея вернуться в детский дом, но тут же отпала, когда я вспомнил о торговле детьми и о том, какое наказание меня ждало там за побег. Бьюсь об заклад, что нас до сих пор ищут в том районе, поэтому туда я однозначно не сунусь. Пока я думал, то увидел на одной из улиц двух парнишек, одетых также скудно как я. Они чистили обувь прохожих и получали за это монеты. Хотя прибыль с такого дела была не такой уж и большой, даже не средней, но за день-два вполне можно было заработать на кусок хлеба.

Немного понаблюдав за их действиями, я раздобыл в мусоре старую ветошь, несколько пустых банок из-под ваксы Кильнера и Лака Гунтера и сломанную гнилую щетку, которую я смог подлатать и сделать из нее неплохую щетку для обуви. Долгое время я искал чем можно полировать обувь, потому как у меня не было вакс, что имелись у тех ребят. Но затем я вспомнил, как мой отец полировал игрушки из дерева воском из-под свечи. Такую свечу я нашел в трущобах, неподалеку от «старых улиц».

Последнее, что мне оставалось – это ящик, куда бы прохожие могли поставить ногу для чистки обуви. Увы, найти ящик я не смог, но зато я нашел булыжник, который кое-как приволок на прохожую улицу. Там я разместил табличку, написанную углем: «Чищу обувь всего за 1 фартинг». К слову о хлебе: чтобы его купить, мне нужно было заработать семь пенсов или двадцать восемь фартингов, то есть почистить двадцать восемь пар обуви. Вроде бы это немного, но в первый день я заработал всего четырнадцать фартингов. Причем мне крупно повезло и один добрый джентльмен дал мне целых четыре фартинга вместо одного.

Я был очень голоден и силы покидали меня. Во второй день я с большим трудом заработал девять фартингов, причем один негодяй решил не платить бездомному мальчишке и пытался уйти, а я пытался остановить его, что было ошибкой. Он толкнул меня и свирепо заорал, что вызовет полицию, если я – «проклятый беспризорник!» – не отстану от него. Эта ситуация не на шутку разозлила меня, чувство несправедливости завладело моим сознанием, и я набросился на неблагодарного прохожего, а он отшвырнул меня ногой и начал звать людей в форме. Мне ничего не оставалось, как бежать, прихватив с собой табличку.

Я пошел на рынок и купил себе две теплых ржаных булочки, которые я съел за считанные секунды. Напившись из фонтана, я в принципе был доволен. Под теплым солнцем меня разморило, и я уснул.

Проспав какое-то время, мной была предпринята попытка захватить чужую территорию, устроившись прямо возле фонтана с той самой табличкой. В этот раз мне даже удалось раздобыть ящик. Но моя предпринимательская деятельность закончилась также быстро, как и началась: подлетели трое крепких бездомных ребят и отметелили меня как следует за то, что занял их место заработка. Естественно, я не успел извиниться. Ведь если бы они просто попросили меня уйти, то я бы ушел, чем позволил себя избить. Все-таки голова на плечах у меня была.

После этого случая и еще подобных двух, я наконец отыскал место, где меня никто не трогал, и полиции поблизости не было. В общем именно то место, которое я искал. Правда, людей здесь ходило меньше, но зато я был там один, кто чистил обувь, так что все шли ко мне. В первый же день я заработал шесть пенсов и смог купить себе хлеба, хотя и не первого дня, но все же большой кусок.

Так я работал три недели. Было два дня, когда я не смог заработать ни одного пенса. Тогда я голодал и бранился, как бранятся матросы на шхунах. Я не знаю, какой это был день, но тогда я был очень расстроен тем, что не смог преуспеть даже в таком простом деле, как чистка обуви. Усевшись на каменный тротуар, я глядел прямо перед собой, думая о чем-то, пока не увидел, как у одного из прохожих выпали золотые часы. О да! Это были настоящие золотые часы, продай я которые, мог бы позволить себе есть целый год, не отказывая себе почти ни в чем. Но вы уже знаете, что парень я был честный и глупый. Поэтому почти не задумываясь, я подобрал часы и побежал к тому мужчине, который их обронил, крича ему в спину:

– Сэр! Сэр! Стойте! – мужчина обернулся. Он был очень прилично одет, как одеваются бароны или лорды. В его смуглом лице было что-то дерзкое, как бушующий ураган. Седая борода говорила о его солидном возрасте, а сигара в зубах подчеркивало его социальный статус, весьма высокий, между прочим. Старик сурово посмотрел на меня и молча ждал, что я скажу ему. – Сэр! Простите. Вы обронили, – сказал я ему и протянул золотые часы. Его глаза резко округлились, а рот приоткрылся, и сигара чуть не выпала. Он медленно протянул руку, чтобы забрать свое имущество. Затем посмотрел мне прямо в глаза, присел, чтобы быть на одном уровне со мной и произнес:

– Дружок. Где ты взял это?

– Я нашел это, сэр, возле моего рабочего места, там. Я чищу обувь, сэр и…

– Ты понимаешь, сколько стоят эти часы? – спросил он вдруг серьезным тоном.

– Дорого, сэр. Ведь они золотые. Похожие были у моего отца.

– Ты бездомный? У тебя есть кто-нибудь?

– У меня нет дома и нет родных. Я один.

– Получается, что ты зарабатываешь себе на жизнь чисткой обуви?

– Да, сэр.

– Ты мог забрать эти часы, продать их, и купить себе столько еды, сколько тебе и не снилось. Почему ты этого не сделал? – он спросил меня с огромнейшим любопытством.

– Мой отец учил меня, что в жизни всегда нужно поступать честно, как того требуют законы морали и нравственности. Он также говорил мне, что чужое нельзя брать, потому что это бесчестный поступок, недостойный мужчины.

У старика на глазах появилась слеза. Он быстро вытер ее и сказал:

– Пойдем со мной, сынок. Тебе больше нечего делать здесь.

В глазах его читалось добро, и я пошел за ним.

Следующие события я опишу вкратце. Они сыграли свою роль, но не так, как описанные выше.

Того старика, что подобрал меня с улицы, звали барон Рональд Кольридж. Он сделал состояние в Лондоне, где имел свою текстильную фабрику и сеть текстильных магазинчиков. Помимо прочего, он имел большое влияние в обществе, славился своим волевым характером, неподкупностью, живостью речи и тонким саркастическим юмором, который раздражал многих не очень интеллигентных людей.

Барон жил в пригороде Лондона. Его земли затрагивали несколько заповедников, три фермы и две реки. Территория была огромной. На ней располагался особняк Кольриджей, где и жил барон с двумя своими сыновьями – Джулиусом и Эдмундом. Жена барона умерла давно, а сам он не горел желанием иметь какие-либо отношения с противоположным полом, поскольку считал, что был уже слишком стар, и что женщина постоянно отвлекала бы его от важных дел. Человек он был весьма рассудителен, строг и всегда резко отзывался о том, что ему не нравится.

С того момента, как он забрал меня с улицы, минуло шестнадцать лет. Мистер Кольридж официально усыновил меня почти пятнадцать лет назад, и с тех пор я живу вместе с ним в особняке Кольриджей. Мой второй отец дал мне образование. Я окончил школу и Университетский колледж в Лондоне, где обучался на факультете преподавания и образования, который окончил с отличием. Об этом периоде своей жизни я буду упоминать в дальнейшем, когда это будет уместно. После обучения я работал с бумагами барона, частично помогал ему вести дела с текстилем и продажами. После всей этой суматохи я решил устроиться работать в школу преподавателем истории и политики. Проработав там какое-то время, отец предложил мне более престижную работу – секретарь в суде. Для этого мне не требовалось юридическое образование, а всего лишь знание языка и умение быстро вести записи судебных заседаний, что удавалось мне довольно виртуозно. Но и в суде я проработал недолго ввиду монотонности и скучности этой, казалось бы, на первый взгляд, простой работы. Последний год я зарабатывал тем, что печатал статьи в разных журналах.

Возможно вы скажете, что живу я прекрасно и ни в чем себе не отказываю. Возможно вы подумаете, что я пользуюсь всеми доступными мне благами и трачу деньги отчима как мне заблагорассудится. Но я вас разочарую, ибо по своей скромной натуре не могу себе этого позволить. Я живу в комнате, где убираюсь сам, стираю и выглаживаю одежду тоже сам, хотя иногда служанка миссис Валентайн, запрещает мне делать это самому и выискивает возможность постирать мои вещи заранее. Я же не смею сопротивляться ей. Она старая женщина, и мы с ней хорошо ладим. Помимо нее в доме живет и другая прислуга.

Особенно я не нравлюсь мистеру Бруксу – личному слуге старшего брата – Джулиуса. Я уверен, что этот неприятный старикашка желает мне зла. Он всегда смотрит на меня своими жуткими маленькими глазами, шепчет что-то себе под нос, плюется и резко бранится в моем присутствии. Впрочем, братья Кольридж тоже не питают ко мне особой любви. Сказать по правде, они меня ненавидят. Разумеется, мистер Кольридж знает об этом. Стоило ожидать негодования собственных детей, когда их отец подбирает с улицы бродягу и усыновляет его, ставя наравне с ними.

Впрочем, о наших взаимоотношениях и о моей новой семье в целом я расскажу вам в следующей главе.